— Вот оно что! Мы только планы строили, как на Запад прорваться, а он успел и назад вернуться, — воскликнул Казик. — А ты тянул, о Пуриньше, видите, рассусоливал, то ли он явился Кульчицкому в образе монаха, то ли то был его двойник.
— Да не был он в рясе, откуда ты выкопал рясу! Пустишь ты завтра в оборот эту басню для смеха, я обижусь, ей богу. В штатском костюме он был, в монастыре всякой публики хватало.
— Успокойся, не надо волнений. Ты отнюдь не первооткрыватель превращений гестаповцев в монахов. Это старо и смеха уже не вызывает. Не томи. Пойдешь к Петерсону?
— Уже был.
— Успел? Молодец! Рад за вас, товарищ Конрад!
— Знаешь, я подумал, что тянуть? Начнутся обсуждения, прикидки, каждый самые умные вещи будет вытаскивать из карманов памяти. Я и двинул к этому Петерсону. Говорю, так, мол, и так, Зарс у нас душевно отдыхает, лечим его от запоев, интересуют нас его военные подвиги, хотя на фронте он не был, в то время как вот ваш сын воевал и так далее. Старик все понял, расчувствовался, говорит, Зарса на фирме Лерха мало знал, ибо когда сам Петерсон туда поступил, Зарс готовился уходить. Они проработали там вместе всего около полугода, потом Зарс взял расчет, что-то лучше нашел по мебельному делу. Несколько раз сталкивались на улице, бывало и выпивали по рюмочке, болтали. В мебельной фирме Свикиса в немецкое время он прямо-таки расцвел. По одежде было видно. Перстень золотой завел, с головой римского воина. Петерсон позавидовал я даже. Что еще? Да, где-то осенью сорок третьего наш господин Лерх уезжал по делам в Гамбург. С собой он захватил три-четыре ящика с образцами продукции — пивом разных марок. Петерсон и еще два служащих притащили багаж на вокзал, все было изящно запаковано и погружено в купе. Вышел он на перрон, смотрит у соседнего вагона второго класса стоит Зарс и с ним еще двое типов. Все приодеты, как на курорт едут. Он увидел Петерсона, растерялся и спрашивает, что, мол, ты здесь делаешь. Тот ответил, что помогал Лерху багаж принести и в свою очередь спросил, что далеко ли собрались. Зарс стал бубнить, что вот едем то ли работать там, в Германии, то ли разузнать насчет работы. Ситуация была тоже непонятная: Петерсон выступал в роли грузчика, одетого скромненько, которому Лерх кивнул, мол, донес, топай отсюда, в то время как увидел Зарса и они заулыбались друг другу, поздоровались. Вот такую историю Петерсон рассказал мне. Думаю, послезавтра я Зарса разговорю и о поездке в Германию, и о визитке.
— Здорово. Наработал ты сегодня на зарплату.
— Ой, не говори! Три разговора провернул и что-то выдохся. Особенно с Кульчицким. Тяжелый привкус получился. Как он стал рассказывать, кого в лагерях встретил, тошно стало. Там были тысячи наших с тобой сограждан, вывезенных в сорок первом и после войны. Кошмар какой-то! Умирали они там через каждого пятого или десятого. О судьбах наших пленных страшно и печально слушать. Тех, в чью жизнь и смерть мы с тобой в последнее время заглянули. Какая же это трагедия и для тех, кто безвестно погиб в лагерях их или выбрался оттуда и погиб в лагерях наших, отечественных! Отечественная война, отечественный лагерь! Жуть какая-то! А близкие? Каково им? Слова-то какие они получали — без вести пропал и точка…
Через день Конрад вызвал Зарса. За два месяца нахождения в изоляции он похудел, сбросил килограммов пять-шесть, у него исчезла припухлость под глазами и на щеках. Отлучение от выпивки сказалось и на том, что стал он собраннее, более уверенным в себе.
«Как может за два месяца, за какие-то шестьдесят дней измениться к лучшему выпивоха в сносных условиях бытия. Каково же приходилось нашим пленным той осенью — зимой сорок первого в Саласпилсе, под снегом, без еды те же шестьдесят дней и ночей? Оставалась ли у них еще надежда на выживание, или их души уже отлетали прочь? Ладно, надо начинать», — подумал Конрад.
В первый момент, когда следователь и Казимир встретились с Зарсом на предмет получения от него образцов почерка, в том числе в цифровом варианте, господин бухгалтер поначалу не понял, к чему этот урок правописания. Его заворожила диктовка цифр в разных сочетаниях. Чувствовал он себя при этом раскованнее, чем обычно: Конрад отсутствовал, а это означало, что на диктанте какой-нибудь внезапный фокус с целью затолкать его, Зарса, в угол не появится. Крючок с наживкой насчет определения якобы записанных им телефонных номеров, названия фирм и его фамилии на найденной у кого-то книге он проглотил спокойно. В самом факте записи ничего криминального не могло быть. Сотрудники фирмы оставляли на всякого рода справочных изданиях, словарях свои координаты, чтобы коллеги, работающие рядом, не растаскивали чужое добро. У кого-то оказалась эта книга? Что ж, кто-то взял и не отдал. А если факт данного знакомства невыгоден для него самого? Зарс задумался на минуту другую, т. е. ровно настолько, сколько потребовалось ему для нанесения образца почерка на книге, выбранной его собеседниками, и стал перебирать в уме, с кем он мог быть связан посредством этого глупого для его судьбы на сегодняшний день книжного базара. Но вслед за этим мозг вдруг озарила вспышка воспоминаний, едва на столе вместо книги появилась визитная карточка и следователь попросил изобразить на ней карандашом его домашний телефон, а затем и адрес. Он сразу же вспомнил…
Из всей компании, обсуждавшей порядок использования улики, извлеченной Конрадом из альбома покойного дяди Карла, правым оказался Казимир, который робко пискнул о том, что стоит ли брать у Зарса образцы написания цифр на его же визитке. Заподозрит, мол. Замечание Казика повисло, о нем забыли. Вопрос будто бы был мелочным. Все решили за Зарса: в фарватере глубин его памяти тайна визитки отсутствует. Не одной же Ольге «этот злодей», по выражению Онуфриевича, вручил картонную карточку с ориентирами, дописанными от руки? Начальнику отдела собственное умозаключение импонировало, казалось солидным. Казимир оценивал Зарса здраво, не как примитивного соглядатая, но как обладавшего хваткой бульдога профессионала политического сыска, полтора десятка лет выдергивавшего жертвы на потребу своим хозяевам. То, что он последнее время закладывал за воротник, большой скидки на провалы в его памяти не делало — решающая улика возникла задолго до вхождения господина бухгалтера в виражи выпивок. Практик Казик стихийно исповедовал теорию о том, что следует учитывать противную сторону, какой бы противной в другом смысле этого слова она не казалась, но… раз решение принято, оно было исполнено. Конрад мог теперь ринуться в бой и с помощью копья — положительного заключения экспертов — проткнуть незащищенную грудь своего противника.
Оба, Франц и Казимир, обсудили в деталях план действий на сегодняшний день и тоже обменялись изящными умозаключениями. К сожалению, умопостроения относятся к вещам хрупким и разбиваются огорчительно часто, чаще, чем чашки из повседневного сервиза. Как и следовало ожидать, умозаключение насчет того, что отбор образцов почерка у Зарса эмоций не вызовет, оказалось ошибочным. Наоборот, его память освежилась, внутренне он подобрался и вовсе не собирался встретить стрелы Конрада незащищенной грудью. Тем не менее поначалу Зарс просчитался…
— Как настроение, Зарс? — начал привычно Конрад.
— Вы так спрашиваете, что оно должно у меня улучшаться с каждым моим с вами свиданием.
— Естественно. Все время к открытию истин двигаемся. Мы теперь стали такими близкими людьми, что трудно представить, как вы будете в будущем обходиться без меня. Вы, наверное, в камере только обо мне и думаете.
— Вот-вот, — закивал в тон Зарс, — жду не дождусь, какой очередной ребус вы мне подкинете.
— Обижаете, Альфред, — с ударением на первом слове, тягуче произнес Конрад, впервые назвав его по имени. — Фокусником пятнадцать лет выступали вы, плюс еще пятнадцать хранили свои тайны от любопытных взоров, а может, и не только хранили, но и новые фокусы разучивали, а нам теперь разгадывать надо их секреты. И потом, фокусы с бородой отгадывать труднее, ей-ей, рецептура-то не записана, в глубокой тайне хранится, а секрет только у вас, дорогой Зарс, причем в устном предании. Вот так-то.
