— Я тоже слышал об этой истории, — невозмутимо сказал Казимир. — Ладно, время позднее, идите, отдыхайте. Вы в какой гостинице остановились? В «Темпо»? Хорошо. Завтра жду вас с утра, часов в десять, устраивает?

— Не знаю кого как, но меня посещать ваш дом — не устраивает.

— Врать надо было меньше, насильно угнанный, и дорожка жизненная была бы у тебя прямой, мимо нашей конторы.

Выпроводив Кромса, Казимир пошел к Конраду.

— Уравнение номер три, — и Казимир рассказал о Лицисе.

— Что-то Кромc у тебя быстро поплыл. Как по заказу. Не скрывается ли за выложенным меньшим большее?

— Понял он нормально. За ним самим ничего такого не просматривается. Кому он нужен был, кроме как присматривать за Лицисом в поезде? Встреча его с тем в кабаке — случайность. Могла быть, могла и не состояться.

— Да. Но присутствие этого плюгавенького, комната в самом Гамбурге, треп о Швейцарии. И Лицис действительно в этой стране жил. Какая-то загадочная история! А может, Кроме все придумал, чтобы завоевать наши симпатии с учетом того, что знает о швейцарском периоде Лициса.

— Придумал? — Казик вопросительно пожал плечами. — Исключать нельзя. Надо все по датам разнести. Встретились они где-то в конце октября. Каким образом Лицис в Швейцарию перебрался?

— Я сейчас не отвечу. Надо спросить у коллег.

— Ладно. Я продолжу с Кромсом. К вечеру сойдемся. Идет?

Конрад кивнул головой.

Кромc в десять не пришел. Не было его и в одиннадцать. Явился он в начале первого. Был помятым, каким-то измученным, с потухшим взглядом.

— Что так поздно? Заспались? — начал Казимир. Тот вначале помолчал, потом попросил стакан воды. Выпил залпом, так что кадык заходил на высоко вытянутой шее.

— Видите? — показал он на шею. — Ходил на кладбище, где первая жена похоронена. Хотел повеситься рядом с могилой, на дереве. Видите шрам на шее? Веревка оборвалась, когда я с памятника соскользнул, — сказал он и заплакал.

«Вот тебе и легко поплыл. Хорошо, что поплыл. Чего только в жизни не бывает? Вчера бордельными делами меня веселил, сегодня вешаться пошел. Спасибо гнилой веревке», — думал Казимир.

— Да не следует так убиваться, — сказал он. — У вас же семья, дети.

— Как я буду выглядеть перед ними? — тихо промолвил Кроме. — Мое положение летит, членство в партии, депутатство, — все к чертям собачьим?

— Милый мой, но думать тоже надо было раньше. Нам ваша кровь не нужна. Но от партии ничего скрывать нельзя. Пойдите в райком, поделитесь своими делами. Может, что и посоветуют.

Разговор вышел тяжелым и напряженным. Ничего дополнительного о Лицисе и Брокане выяснить не удалось. Казимир решил увидеться с Кромсом через какое-то время, тот должен был успокоиться…

— Лицис после войны рассказал, что из Гамбурга он перебрался в Нюрнберг. Там ему удалось купить документы какого-то немца, с которыми поехал на германо-швейцарскую границу. День он выискивал место перехода и ночью перешел ее, — важно прочитал Франц с какой-то карточки.

— Фантастика, — сказал Казик.

— Ты слушай дальше, — улыбнулся Конрад, — он оказался в Швейцарии, разыскал там свою тетку и стал там поживать и добра наживать, — Конрад сделал паузу и закончил, — как в сказке. Но и это еще не все. Живя в Швейцарии, он переписывался с Другом, Броканом, который учился в Италии, в семинарии. Вот так.

— Фантастика, — мотал головой Казимир. — Если он сбежал в Швейцарию, то зачем ему был нужен Брокан, охотившийся за такими, как он? Ну, я понимаю, в поезде вместе были. Но какая здесь дружеская основа? И где этот Брокан теперь?

— В Англии. Всего-навсего в Лондоне, — ответил Конрад, сложил карточки и стал постукивать ими по столу.

— Это какая-то сказка. Ездить так по Германии. Миновать границы, как железнодорожные переезды. А что это такое? — спросил Казимир, показав на истертый на сгибах какой-то документ. — Я это не видел?

— Ты его не видел. На, посмотри. Временное удостоверение личности Лициса, полученное им в сорок втором здесь, в Риге. Но как он его тащил по всей Германии и рядом держал документ, купленный у немца? И сохранил его. Оригинальный текст писал какой-то немец, ошибки типичны, а переписывал кто-то со всеми ошибками…

— Подожди, подожди! Но почерк, почерк! Похож ли он на документы «центра»? — заволновался Казимир.

— По-моему, почерк не тот. Доложим начальству. История загадочная. Но заниматься им нам не дадут. Отдадут тем, кто считает, что «там ничего нет». Такой у них девиз в отличие от Фединого — «а что это дает?»

— Не завидуй, — сказал Казимир. — Замысел этим ребятам вынашивали деятели типа Панцингера, а может, и повыше. И не каждый из наших «слонов» способен его разгадать…

Наша история не закончилась на мажорной, победной ноте. Но именно так часто складывается жизни. В то же время у читателя, думаю, не создалось впечатления, что германская контрразведка действовала безошибочно. В книге приведено несколько абсолютно документальных ситуаций приобретения агентуры в хваленых вермахте и абвере, польской и американской, разведками, а также сказаны добрые слова в адрес разведывательной организации немецких антифашистов, снабжавших Москву ценной военной информацией. Германские. «слоны» плюхались при этом в такие лужи, что только брызги летели. Уверен, что если бы руководство «Красной капеллы» осуществлялось на уровне Берзиня и Артузова — она просуществовала бы не столь короткое время и основные секреты противника продолжали бы находиться в наших руках.

Очевидно, следует обрисовать судьбы действующих лиц повести. У одних жизнь окончилась в трагическом для них сорок четвертом. Именно тогда были казнены Имант Судмалис, Вероника Слосман, Ольга Грененберг (это настоящая фамилия Ольги; автор сохранил за собой право на художественный вымысел и не стал ее употреблять, так как к истории направления разведчицы в тыл шеф вовсе не был причастен, а он лицо реальное) и их боевые соратники.

У других, как например у Канариса, жизненный путь подошел к концу за месяц до окончания войны. У третьих — к ним относится Панцингер — в те дни, когда разворачивались описанные в повести поиски истины. У четвертых… Однако хочется сказать не только о судьбах отдельных личностей — героев и подлецов, но и объяснить место «грязных операций» охранок. Именно во множественном числе. Или германской, о делах которой было сказано достаточно, или американской, или, наконец, нашей родной, которую создал и которой практически руководил лично Сталин. И, пожалуй, следует начать с феномена тайного проникновения в среду борцов с режимом, более сложного для понимания, ибо в конце концов это и приводило к гибели наших патриотов на всей временно оккупированной территории. Почему в повести много места уделено провокаторам, этим марионеткам, которых дергали за веревочки деятели германских карательных органов?

Потому что так и было на самом деле. Много лет эта тема у нас изящно замалчивалась. Тем не менее думаю, в повести удалось приоткрыть завесу над всей этой грязной адовой кухней.

Охранки способны на самые подлые дела, для исполнения которых нужен лишь неустойчивый человеческий материал, бесчестные люди, падкие на деньги.

Если бы Судмалис, Банкович, Скрейя, Слосман, Грененберг, десятки тысяч наших патриотов во время войны избежали бы гестаповской паутины, сражались и уцелели? Германская армия не удержалась бы на нашей территории. Потоптались бы, как воинство Наполеона… и конец войне мог наступить на год-полтора раньше?

Думается, что в предреволюционные годы Сталин с упоением изучил и перенял для себя механизм провокаторства, сулящий ему огромные личные выгоды. Превращение НКВД в своем большинстве в беспринципных малограмотных исполнителей, получивших всеобъемлющие права на арест членов ЦК, депутатов Верховного Совета, вообще любых граждан страны, официальное разрешение на их пытки, их уничтожение или заключение, поощрение доносительства, — все это породило чудовищный организм подавления партии и народа. Если бы этого не случилось, неизвестно еще, пошел бы Гитлер на нас войной, как сделал это, увидев глазами своей разведки ослабленное и обескровленное государство.