— Где? — не понял Конрад.

— У дядьки. Ладно, не будем больше. Завтра с утра ко мне. Успеешь?

— Конечно. До свидания.

На следующее утро в приемной шефа сошлись Павел Онуфриевич, Казимир и Конрад. Тихо, обмениваясь последними новостями, они стояли в уголке и ждали приглашения. Вошли, поздоровались, расселись вокруг маленького столика, стоявшего впритык у исполинского, за которым восседал шеф.

— Где Федор? — спросил шеф.

— Я послал его по срочному делу в таможню, — ответил Онуфриевич.

— Вот-вот, — проворчал шеф, — чтобы только не заниматься делом бухгалтера.

— Нас здесь достаточно, чтобы решать вопросы по Зарсу, — примирительно заметил Онуфриевич.

— Безусловно, — бросил шеф. — Только я не понимаю, почему Федор так равнодушно относится к этому делу. Как-никак его подчиненные, — кивнул он в сторону Франца и Казимира, — занимаются делом, а не развлекаются. И я рассчитываю, что мы выйдем на непростые фигуры германской разведки, — он легко постучал карандашом по полированной поверхности своего любимого стола.

Конрад коротко доложил о результатах своей поездки.

— Ладно, покажите визитку, — обратился шеф к нему. Тот достал из папки кусочек пожелтевшего картона. Шеф вооружился увеличительным стеклом и принялся тщательно разглядывать этот немой предмет, к которому прикасалась Ольга.

— Образец почерка Зарса с собой? — спросил он немного погодя.

— Вот, пожалуйста, — почти одновременно ответили Конрад и Казимир и вытащили разом нужные бумаги.

— У Федора наверняка образцов не было бы, — пробурчал шеф, — ваши не годятся, здесь нет ни одной цифры, — и он вернул лист Конраду.

— Двойка и семерка похожи: первая по прямому горизонтальному основанию, вторая по отсутствию поперечинки. Так? Но всех цифр на образце, исполненных на карточке, тоже нет.

— Возьмем, — сказал Конрад.

— Да, возьмите, — подтвердил шеф. — Пусть напишет то же самое на своей же визитной карточке. Вы же нашли их при обыске? Интересно, как он расположит текст карандашом?

— Заподозрить может раньше времени, вот что получится, — подал голос Казимир.

— Но не на одной же карточке он делал добавления, — возразил Павел Онуфриевич. — Смотря кому карточка — дописывают по-разному.

— Двадцать лет прошло, он не вспомнит, кому чего надписывал, — поддержал Конрад.

— О, не говорите! Преступники помнят свои жертвы, — примирил всех шеф. — Продиктуйте написать текст визитки на принадлежащей ему книге, а затем на визитной карточке. Увидите, особенности проявятся. Запутайте его, скажите, что у кого-то найдены бумаги фирмы Свикиса, в том числе и книга с аналогичными надписями владельца. Так. Каковы результаты по Риге? — обратился шеф к Казимиру.

— Домовой книги по дому дочери дяди Карла не сохранилось.

Шеф огорченно вздохнул.

— Но удалось найти двух старушек, — продолжил Казимир, — они вспоминают Ольгу по фотографии. С трудом, правда. Снимок неважный, да и время ушло. Говорят неуверенно, что видели такую, причем упирают в основном на ее волосы, шевелюру. Появилась она у Вероники и Густава где-то летом сорок второго, работала, но где — неизвестно, уходила и приходила обычно с хозяевами, с осени того же года или в начале сорок третьего они ее меньше видели.

Наступила пауза. Несколько раз звонили телефоны. К утру понедельника вопросы обычно накапливались, и шеф коротко отвечал на них. Было заметно, что он находится во власти прошлых страстей и с нетерпением переносит вторжение в них телефонных рулад, нарушающих с таким трудом восстанавливаемую мозаику тех далеких дней.

— У нее был красивый оттенок волос, какой-то старинной темной меди, они были густые, но короткая стрижка, что делать. Как в армии положено. Шевелюра, говоришь? Значит, до лета сорок второго к парикмахеру не добралась. Да и не должна была она к нему бежать. Зачем? Здесь не армия.

— Арестованной она сидела, — авторитетно заявил Павел Онуфриевич, — и все дела. На встречи не выходила? Нет. Причина? Или больна, или вражья сила помешала. Если больна, то все равно выползла бы в течение данного ей срока. Значит — в тюрьме была. Тогда где и в каком городе — неизвестно.

— Вот видишь, — сказал шеф, — а не хотел помогать нам наравне с Федором. Мысли-то в твоей опытной голове еще роятся.

Лысина Онуфриевича покраснела от этого двусмысленного комплимента. Франц и Казимир переглянулись, они посчитали фразу сомнительной, с двойным дном. Шеф слегка язвил, это было заметно по тонкой улыбочке и лукавому взгляду.

— Если принять гипотезу Павла Онуфриевича, то, значит, Ольга была у своего дядьки по пути откуда-то в Ригу, — заявил Казимир.

— Почему? Могла и позже побывать, — возразил Казик.

— Конрад прав, — заключил шеф, — это случилось по дороге в Ригу. Во-первых, так было в здании, а во-вторых, зачем ей тащить карточку из Риги? С таким же успехом она могла оставить ее у Вероники, а мы ничего бы не нашли. И третье, самое важное. Немцы задержали ее с карточкой Зарса и отпустили с ней. Для вида слегка допросили о нем. Ничего она рассказать не смогла. Они знали, кто такой этот тип, и рассчитывали, что она к нему рано или поздно сама придет. Она же сочла нужным ставить карточку у дядьки, ибо предмет, побывав в руках у врага, опасен, черт возьми. Помолчали. Онуфриевич откашлялся.

— Извините. Но Зарс с ней мог встретиться и после ее, скажем, освобождения из-под задержания, — сказал он.

— Маловероятно, — отпарировал шеф, — тогда эта карточка была бы с ней, вроде подспорья, и не оставила бы ее в Дундаге. Этот вопрос оставим открытым. Дело за вами, молодые люди. Пусть негодяй Зарс объяснит, как визитка оказалась в Дундаге. И берите шире. Сейчас у нас поиск выглядит тонюсеньким лучом, проникающим в комнату, где была Ольга и ее товарищи, а надо высветить темные углы и закоулки этой комнаты, то бишь ее бытии, с ней связанных. Если в деле был замешан Зарс, то это серьезно, мы уже убеждались в его способностях предавать большие дела. От него мы должны выйти на его хозяев. До сих пор о Пуринше толком ничего нет. Не так ли? Затем выявить других, оставшихся в тени немецких холуев, типа Рагозина. Черт побери, выявляли мы в прежние годы их десятками, а вот целостной картины до сих пор не имеем! Как гибли наши патриоты? Ничего не знаем. Все засекретили. До полной темноты, какой теперь, растопырив руки, ходим, на стену натыкаемся.

Закончив эту деловую встречу, шеф занялся чтением бумаг. Вечером он принимал граждан, нравилось общение с людьми. Наверное, вечный гул голосов в приемной, общение с сотрудниками в кабинете были для него своего рода противовесом которым уравнивалась домашняя малолюдность детей у шефа не было, а с супругой за долгие год совместной жизни длительных разговоров уже происходить не могло. За семь лет, прошедших со времени смерти Сталина и разоблачения Берии, на учреждении, руководимым шефом, изменились принципы работы: был снесен барьер, из-за которого рядовые люди взирали со страхом на тех, сидел в этом здании; восстановилась практика общения с гражданами страны, которые вновь стали товарищами. Шеф с подъемом воспринимал эти перемены — медленно, но восстанавливалось общество послереволюционной, ленинской перестройки. Однако таких, как он, остались единицы. В подчинении его был народ, пришедший на службу в тридцать седьмом, в сороковые военные годы, и для них возвращение ко времени, которого они не знали, было не простым делом. Массовое освобождение невиновных, высланных, реабилитация оставшихся в живых и погибших партийцев, возвращение из лагерей своих же военнопленных, партизан, сражавшихся в западноевропейском сопротивлении, — все это взламывало стереотипы мышления у всех тех, кто оставался в те же годы в нормальной жизни. Шеф самым последовательным образом заставлял свое окружение не прятаться, не отгораживаться от людей, а встречать и выслушивать всех нуждающихся, видя в этом попытку искупления за прошлые грехи.

Как ему доложили — к нему на личный прием рвался некий гражданин Кульчицкий, с которым уже беседовал на прошлой неделе Федор Петрович, но общего языка они друг с другом не нашли. Перед беседой шеф затребовал журнал приема посетителей, прочел там запись, сделанную каллиграфическим почерком Федора, и поморщился, прочитав вывод: заявителю разъяснено, что тот обратился не по адресу.