Мать и сын обнялись; они оба стеснялись такого проявления чувств. Она дала ему Библию, и он обещал хранить ее. Выйдя во двор, мать смотрела, как он вместе с отцом уезжает по пыльной дороге. Один раз он обернулся и помахал ей. Она тоже подняла руку, но на таком расстоянии он не увидел, как дрожат ее пальцы. Когда ее муж и сын скрылись из виду, она повернулась и ушла на кухню.
Адам Виатт скакал позади отца, и с каждой минутой на душе у него становилось все легче. Отец молчал, и поначалу его это смущало, но потом он весь предался мыслям о том, что ждет его впереди. По чистой случайности он был замечен великим французом. Во время последнего сражения с англичанами под Йорктауном одна из лошадей вырвалась и поскакала, грозя выдать противнику расположение отряда, а Адам, рискуя жизнью, ее поймал. На самом деле этот отчаянный поступок ничего не решал, но он произошел на глазах Лафайета. Генерал велел прислать к нему храбреца и объявил Адаму благодарность. Юный американец пришелся ему по душе, и он оставил его при себе адъютантом. Обладая пытливым умом, Адам интересовался всем, от политики до философии и науки — и все больше нравился добросердечному французу. Генерал даже распорядился, чтобы юноше нашли преподавателя, когда Адам выразил желание учиться французскому языку. И вот теперь девятнадцатилетний американец отправлялся во Францию в составе личного штата генерала. Ему предстояло узнать и увидеть такое, о чем он не мог и мечтать, и Адам готовился выступить достойным посланцем своей молодой страны, в которой равенство и свобода уже утверждены законодательно. Эти высокие идеалы будут быстро подхвачены в Европе.
На окраине Нью-Йорка они с отцом пожали друг другу руки, а потом Джон Виатт развернул коня и поскакал домой. Он поехал с сыном лишь для того, чтобы привести обратно его лошадь, и не хотел задерживаться в толпе горожан, приветствующих торжественное возращение в Нью-Йорк Джорджа Вашингтона. Адам несколько часов бродил по городу, упиваясь звуками и красками празднества, а потом пошел на пристань, где ему предстояло сесть на большой корабль, который через пять недель плавания бросит якорь в порту Бордо.
Первые дни путешествия он страдал от морской болезни, но вскоре привык к качке и полюбил свежий соленый ветер, гнавший корабль к берегам Франции. Генерала — или «маркиза», как велел себя называть Лафайет — Адам видел редко. Война кончилась, и воинские звания можно было забыть. Он ежедневно занимался французским и усердно изучал правила этикета. Маркиз де Лафайет при всей либеральности своих взглядов оставался аристократом, вхожим в высшие придворные и дипломатические круги французского общества, и его протеже должен был уметь вести себя в обществе. В течение месяца Адам учился говорить, двигаться и даже думать как дворянин, а не сын фермера. Пищу на корабле подавали простую, зато за обедом Адаму каждый раз наливали бокал превосходнейшего вина, какого он никогда прежде не пробовал. Адам Виатт, сошедший на берег в Бордо, был уже не тем Адамом, который поднялся на борт в Нью-Йорке.
Следующие несколько месяцев довершили его превращение. У себя на родине Лафайет считался таким же героем, как в Америке. Французы всех сословий радовались поражению своего извечного соперника, Британии, и безмерно гордились тем, что этому способствовал их соотечественник и французские войска, которые он уговорил послать на помощь колонистам. Лафайет пользовался почетом не только во Франции, но и в либеральных кругах всей Европы; и куда бы он ни поехал, всюду его сопровождал Адам Виатт. В Версале юноша был представлен королю Людовику и прекрасной молодой королеве Марии Антуанетте. В Париже он познакомился с Томасом Джефферсоном, который приехал, чтобы заключить с Францией торговые соглашения, и ему выпала честь побеседовать с Бенджамином Франклином. Для сына фермера это были опьяняющие минуты. Подчас ему казалось, что годы, прожитые в пуританской простоте, были всего лишь кошмаром, от которого он наконец пробудился. А иногда его одолевал страх, что эта новая жизнь только сон и, проснувшись, он под окрики матери отправится по утреннему холоду доить коров.
Только через два года Адам избавился от этого ощущения. Он прилежно, хотя и не очень часто, писал письма домой, и получал от матери короткие сбивчивые ответы, в конце которых отец приписывал пару фраз. Новости из родного дома поражали Адама своей скукой и заурядностью, когда он читал о них, в его голове возникали картины далекого и непривлекательного мира. К этому времени Адам был уже удостоен должности личного секретаря маркиза де Лафайета, и все, о чем говорилось в письмах родителей, не могло иметь к нему отношения. Поэтому, когда его патрон вновь отправился в Америку в 1784 году, Адам с ним не поехал. Он написал родителям, что слишком занят делами своего покровителя, чтобы сейчас уехать из Франции. Безусловно, позже он найдет возможность приехать, но пока еще сам не знает когда.
Адам умолчал о том, что влюблен не только в Париж, но еще в Анжелику. Она была дочерью друзей маркиза, разделявших его убеждение, что будущее должно принадлежать всем, а не только привилегированной части общества. В то же время им, как и маркизу, никогда не казалось, что монархия служит препятствием для реформ. Король был для них символом государства и согласия между подданными. А то, что в стране должно царить согласие, понималось как нечто само собой разумеющееся. Молодую королеву Марию Антуанетту осуждали за экстравагантность и безрассудные поступки, но это были мелочи. Король, хоть и был неважным правителем, заслуживал уважения благодаря своему сану, и даже наиболее либерально настроенные аристократы были всецело преданы короне.
Анжелика была фавориткой королевы и постоянно находилась при ней. Адам тоже все чаще получал приглашения ко двору. Он был американским героем и человеком незаурядного ума; это сделало его популярным. Когда в 1787 году они с Анжеликой обвенчались, их свадьба стала одним из самых ярких событий сезона. Приданого жены было вполне достаточно, чтобы купить прекрасный дом в предместье Сент-Оноре и усадьбу на Луаре. Адам Виатт стал состоятельным человеком, и те люди, у которых он когда-то был в услужении, теперь относились к нему как к равному. Если Америка указала всему миру направление, в котором лежит будущее человечества, то Европа и, особенно, Франция, верил он, способны достигнуть этого самого будущего быстрее и успешнее, чем прочие страны.
Адам продолжал верить в это и летом 1788 года, хотя уже всем было ясно, что страна на грани банкротства. В такой ситуации единственным выходом была бы выплата Америкой денег за помощь, оказанную Францией во время Войны за независимость. Адам удивлялся, почему никто в негодовании не указывает пальцем на него и его страну, — ведь все разговоры были только о том, как восполнить недостаток денег в казне. В конце концов было решено созвать весной 1789 года Генеральные Штаты — нечто вроде парламента, куда входили вельможи, духовные лица и представители низших сословий. Штаты не собирались с 1614 года, но только они имели право изменять налоговую политику с целью выйти из кризиса.
Никто из либеральной знати и просвещенных военных чинов, к коим принадлежал и Лафайет, а теперь и Виатт, не предполагал, как развернутся события. Лютая зима породила голодные бунты и разожгла ненависть бедняков к привилегированному меньшинству. И когда это меньшинство сделало попытку подчинить себе новоизбранных представителей народа в Генеральных Штатах, плотину прорвало.
Придворные, в том числе и Анжелика, продолжали вести привычную праздную жизнь, не сознавая, что над ними нависла угроза. Просвещенные дворяне, такие как Лафайет, приветствовали перемены, которые были уже неотвратимы. Однако никто даже не мог представить себе, что эти перемены окажутся чем-то более серьезным, чем контролируемое перераспределение власти: конституционная монархия взамен абсолютной, справедливый дележ богатства, выход из беспросветной нищеты, в которой так долго прозябало девяносто процентов населения страны. Никто не ожидал стихийной, кровавой революции.
