Однажды, вернувшись домой, она в очередной раз задумалась об этом и решила, что чего-то недоучитывает. Всегда и во всем есть недостатки. И рано или поздно они проявятся.

Она одернула себя, устыдившись своего недоверия к Сэму. На самом-то деле она совсем не такая подозрительная.

Приближаясь к тридцати годам, Джоанна имела за спиной личную жизнь, которую любила называть «зрелой» — это значило, что о своих бывших возлюбленных она хранила больше хороших воспоминаний, чем плохих, и сожалела не о том, что сделала, а лишь о том, чего сделать не удалось. Впрочем, она никогда сознательно не стремилась создать с кем-то постоянные отношения. Однажды у нее был долгий роман, который длился целых три года, пока ее парень не нашел себе другую. Они расстались без горечи. Джоанна скоро поняла, что Ричард ей просто нравился, и втайне радовалась, что вновь обрела свободу.

Это было полтора года назад. С тех пор она была одна, не считая краткой романтической связи с итальянским архитектором, который оказался гораздо больше женат, чем хотел сделать вид. Правда, последние полгода она довольно сильно по нему скучала — и поэтому ее интерес к Сэму говорил о том, что Жан-Пьер наконец отошел в прошлое.

И все же о Сэме с того первого завтрака она ничего нового не узнала. Джоанна понятия не имела, женат ли он или был когда-то женат, хотя он никогда не упоминал о том, что у него есть семья, и в его кабинете не было никаких мелочей — фотографий или открыток — которые пролили бы свет на эту тайну. Джоанна как-то сделала попытку разузнать о его семейном положении, исподволь, как бы невзначай поинтересовавшись, есть ли у него дети, но в ответ услышала только короткое «нет». Однажды он обмолвился, что учился в Принстоне, но о его родственниках и даже о том, где он родился, ей ничего не было известно.

Джоанне пришло в голову, что проще всего взять у него интервью и таким образом выяснить все, что она хочет узнать. В конце концов раз она пишет о его работе, нужно написать что-то и о нем самом. Но она тут же отвергла эту мысль, и поразилась тому, что ее вообще тянет прибегнуть к таким уловкам.

Похоже, она влюбилась — и оказалась совершенно к этому не готова.

Телефонный звонок в семь утра вырвал Джоанну из глубокого сна. Звонила ее мать, которая тут же принялась извиняться за ранний звонок и оправдываться, что уже третий день пытается до нее дозвониться, но все время попадает на автоответчик. Она не стала оставлять сообщения, потому что ничего особенного не произошло. Просто хотелось поговорить.

Джоанна сразу поняла, что дело не в этом. Или все-таки что-то случилось, или у матери что-то на уме. И она прямо спросила, что именно.

На другом конце провода наступило долгое молчание; наконец мать с несвойственной ей неуверенностью в голосе сказала:

— Дорогая, я понимаю, что это глупо, но мне уже третью ночь снится один и тот же кошмар. Скажи, у тебя все в порядке?

Джоанна заверила ее, что у нее все хорошо, и попросила рассказать сон.

— В нем нет ничего особенного, и как я ни билась, не могу найти в нем ни капли смысла. Знаю только, что на дворе ночь, идет сильный дождь, а я одна, жду твоего отца с работы. Потом как-то случается, что ты почему-то барабанишь в дверь, хочешь попасть в дом, но я тебя не впускаю. Я почему-то напугана и не хочу открывать тебе дверь. Ты кричишь, я где-то прячусь в ужасе, и все время идет этот дождь... Жуть, — голос матери слегка дрогнул, но она справилась с собой и сказала: — Извини. Я же говорю — это просто смешно. Но он снился мне уже три раза, и я вся извелась.

Джоанна еще раз поклялась, что у нее нет никаких неприятностей и беспокоиться не о чем, но она была огорчена, что мать так из-за этого переживает. Несмотря на то что Джоанна была единственным ребенком, Элизабет Кросс никогда не кудахтала над ней и не опекала. Это было на нее совсем не похоже.

— Я тоже не понимаю, что это значит, мамочка. Но в наших снах всегда есть какой-то смысл. Ты рассказывала его папе?

— Я уже три раза будила его своими криками. Но он тоже не может сказать, что все это значит.

Они обе помолчали. Джоанна чувствовала, что матери стало легче просто от того, что она услышала ее голос.

— Знаешь, мамочка, — сказала она шутливо, чтобы разрядить обстановку. — Наверное, ты хочешь от меня что-то утаить, чтобы я не расстраивалась. Ты что, покрасилась в зеленый цвет или постриглась наголо?

Немного успокоившись, мать засмеялась:

— Я уж думала, думала, да так ничего и не придумала. С чего это я вдруг не впущу в дом собственную дочь? Что ты могла натворить такого? Может быть, это я чувствую, будто ты от меня что-то скрываешь — ну, и не хочу, чтобы ты мне зубы заговаривала?

— Ничего я не натворила. И я не заговариваю тебе зубы.

— Ты, часом, не пишешь что-нибудь вроде той последней статьи?

Матери Джоанны почему-то очень не нравилось, что ее дочь писала про Храм Новой Звезды. Она до последнего момента не знала, что Джоанна была там одна и под чужим именем, а когда узнала, пришла в ужас. «Это злые и очень опасные люди, — говорила она. — Я просто поражена, что в журнале тебя туда отпустили. Можешь назвать меня суеверной, но я считаю, что тебе в такие дела лучше не лезть».

— Я работаю над статьей о психологе из Манхэттенского университета, — сказала Джоанна. Ей было неловко, что она не говорит всей правды, но она чувствовала, что так будет лучше.

Они еще немного поговорили; за это время Джоанна выбралась из постели и прошла на кухню сварить себе кофе. Постепенно Элизабет совсем успокоилась и перешла на свой обычный иронический тон.

— Есть какие-то сдвиги в твоей личной жизни? — спросила она. — Не хочу соваться не в свое дело, но...

— Мамочка, ну кто тебя когда упрекал, что ты суешься не в свое дело!

— Но уж коли мы затронули эту тему...

Джоанна засмеялась. Ну вот, мать, наконец-то, снова стала самой собой, и разговор перешел в привычное русло.

— Уж коли мы затронули эту тему мамочка, все, что я могу сказать, — это что-то среднее между «нет» и «я не уверена». Я буду держать тебя в курсе.

Дважды в неделю Сэм собирал своих подчиненных, чтобы обсудить текущую работу и рассмотреть планы на будущее. Все не могли поместиться в его кабинете, поэтому собрание устраивали в приемной для посетителей. В то утро темой обсуждения был новый эксперимент, предложенный Сэмом. Джоанна, с общего согласия, записывала все на диктофон. Ее попросили не стесняться, если она захочет что-то спросить или если у нее появятся замечания.

— В сущности, мы воспроизведем спиритический сеанс викторианской эпохи, сказал Сэм. — С единственным отличием — тогда люди считали, что вызывают духов умерших, а мы с вами знаем, что это всего лишь проявление психокинеза. Влияние мысли на материю.

— Я только не понимаю, зачем для подтверждения этой теории нужно непременно вызывать привидение — кроме, разумеется, того соображения, что Джоанне необходимо дать материал для интересной статьи, что само по себе я только приветствую, — это сказала Таня Филипс, с которой Джоанна еще не успела познакомиться. У нее были короткие черные волосы, большой рот, агрессивно выдвинутая вперед челюсть, но глаза — незлые. — Во время индивидуальных тестов мы уже наблюдали психокинетические эффекты, которые вполне поддаются измерениям — зачем же придумывать новый эксперимент для целой группы?

— Затем, что никакая медитация и концентрация не даст таких результатов, как объединенная направленная мысль нескольких людей, которым легко друг с другом, и которые относятся к этой задаче как к забавной салонной игре. Воображаемое привидение, теоретически, должно сфокусировать на себе силу «пси», которой мы, предположительно, обладаем, но не умеем сознательно управлять.

— Но почему это должно быть привидение именно вымышленного человека, а не дух, допустим, Юлия Цезаря или Наполеона? — вопрос задал Брайан Мид, инженер лаборатории.