Недавно приезжал ко мне исправник здешний и спрашивает, долго ли я думаю остаться в Марьине и не намерен ли я здесь основаться? Бумаги с этим вопросом он мне не показывал, не знаю, от кого вопрос, но исправнику сделан московским губернатором. Признаюсь, меня это удивило; я предложил письменный отзыв – исправник сказал, что достаточно, если я ему на словах сделаю ответ. Вследствие этого я просил исправника кому следует написать, что я приехал в Марьино по совету медиков пользоваться воздухом, что останусь здесь, пока будет хорошая погода. Насчет же дальнейшего ничего определенного сказать не могу, что это все будет зависеть от состояния моего здоровья; с тех пор не получал никаких новых вопросов.

Читайте новую книгу: «Восшествие на престол Николая I». Вы, верно, читали уже в газетах объявление. Я жду с нынешней почтой это произведение Корфа. Скажите мне что-нибудь по прочтении.

Обнимаю вас крепко. Ваня покамест с женой Михайлы всякий день с час читает. Циммермана не упущу, будьте спокойны. Все сделаю, что только могу, для нового поколения.

Верный ваш И. Пущин.

Сегодня три дня, что я получил, добрый друг Гаврило Степанович, ваш листок от 15-го числа. Мое сердце вещун с самого того времени, как Матвей обещал мне появление Ивана Дмитриевича в Марьино, и он не являлся, я был в мрачных предчувствиях на его счет. Вы, я думаю, заметили частые мои пени, что никто об нем не пишет. 15-го приезжает ко мне Алексей… – Первый вопрос ему об нем – он говорит: ничего не знаю (странно, как в Москве все это разобщено). Одним словом, не мог оттасоваться от этой мысли. Теперь задача решена! С вами вместе пишет и Евгений-фотограф, я с ним в тот же день поделился скорбным чувством. – Любил я его отца и прошу сыновей, в воспоминание об нем, еще больше со мной сблизиться! Вы верно и непреложно говорите: «Предадим воле божией настоящую нашу скорбь». Естественно, она отуманила меня, я целый день толковал брату и приехавшему племяннику Малиновскому о нашем покойном друге – эта беседа успокоивала несколько.

Об Ване дело улаживается, Циммермана видела жена – он согласен принять его и велел привозить молодца. – Благослови бог это начинание!

К Александре Васильевне я писал после вас; значит, теперь она совершенно успокоена от напрасных своих опасений.

Обнимаю тебя, добрый человек! Так и тянет говорить тебе «ты», но ты на это как-то смотришь неладно, потому я все и сбиваюсь.

До другого разу. Все еще не налаживаюсь – одно и то же перед глазами. Говорят, наш покойный друг Якушкин страшно исхудал и высох. – Велел на могиле посадить два вяза и клен – отнюдь не ставить памятника…

У меня заронилась мысль – если действительно пойдет к выздоровлению, съездить в Нижний к 8 сентября. В этот день Аннушке минет 15 лет…

Верный твой И. Я.

Что скажешь о книге Корфа? На меня она сделала очень мрачное впечатление и еще более отдалила от издателя.

Пока кончаю. Просто беда.

207. М. И. Муравьеву-Апостолу[506]

…Я должен вам сказать, что не понимаю, почему вы думаете, что запросы, мне сделанные, могут помешать нам быть в Марьине. Я этого отнюдь не вижу и очень рад бы был, если бы вы собрались к нам.

Корфова книга вам не понравится – я с отвращением прочел ее, хотя он меня уверял, что буду доволен. Значит, он очень дурного мнения обо мне. Совершенно то же, что в рукописной брошюре, только теперь не выставлены имена живых. Убийственная раболепная лесть убивает с первой страницы предисловия. – Истинно, мне жаль моего барона!..

Пожалуйста, не смущайтесь вопросами – на это нечего обращать внимания. Все это такой вздор – хоть именно досадно, что Ивана Дмитриевича преследовали эти пустяки. Я тоже уверен, что cela a mis de l'eau dans son vin.[507] Самая жизнь в деревне Толстого верно отозвалась на его расстроенном организме, не говоря уже о нравственном страдании при разлуке с семьею Евгения. Обнимаю вас.

Верный вам И. П.

208. П. А. Вяземскому[508]

Сейчас уезжает от меня брат Николай, посетивший наше уединение, и я пользуюсь его отъездом, добрый и почтенный Петр Андреевич, чтоб опять вас просить о доставлении мне моего портфеля. Мне, право, совестно министра просвещения отвлекать от дела такими пустяками, но, без сомнения, г-н министр простит, что давно известное лицо, оставшееся sans portefeuilles,[509] хлопочет о том портфеле, в котором сохранились воспоминания его детства.

Пожалуйста, велите отыскать и перешлите запечатанным на имя моего брата Николая, в дом наш на Мойке. Скоро он будет иметь верный случай сюда. Жаль мне, что не мог он сам привезти, хотя надеялся после последнего с вами свидания.

В прошлом месяце я имел, наконец, отраду обнять Михаила моего и познакомиться с женою его. Она мне полюбилась с первой встречи, как будто вместе всегда были, – а Михайло мой устарел и насупил брови.

Здоровье мое, благодаря бога, поправляется. Авось скоро выпишусь из лазарета.

Обнимаю вас, прошу дружески приветствовать княгиню.

Душевно вас уважающий И. Пущин.

209. Н. Д. Пущиной[510]

…В «Московских ведомостях» меня так поразило крушение корабля «Лефорт», что, найдя то же самое в «Полицейской газете», я вырезал для тебя. Ты должна делить со мной все мои ощущения – у меня все перед глазами это поглощение 828 существ! Сколько будет слез об них! Такого рода ужас поражает каким-то страшным величием…[511]

210. Е. И. Якушкину[512]

…Об указе насчет ограничения власти помещиков я слышал, но не знаю, в чем он будет состоять. Смотрю на всю эту манипуляцию, как на полумеру, которая мало обещает дельного, и как бы даже не повредило всему делу робостью, с которой действует. Ясно только то, что никто ясно не видит.

Вы получили мое письмо, следовательно, знаете мое распоряжение насчет Горбачевского…[513]

Жена ездила в Москву для свидания с вашим дядюшкой-министром и между прочим подала ему записку об этом деле, противном, по-моему, правилам народной нравственности. В записке она коротко и ясно изложила, в чем вся штука, сказала, что костромская Палата государственных имуществ два раза отказывает… принять эти бедные души в число казенных крестьян и что, наконец, запрещен увядающим девушкам брак. Он на это ответил, чтоб она опять просила Палату и если Палата откажет, то чтоб ему написала жалобу. Она говорит, что это больше промедление времени, а что его запрос может заставить сейчас кончить дело. Министр решительно объявил, что не может иметь инисиативы. Теперь опять пойдет в долгий ящик. Пусть Сутгоф спросит министра, почему он не может пугнуть Палату. Я решительно не понимаю и вижу в этом ответе, что он гусиной тропой идет. Вот целая история…[514]