С радостью об отъезде детей под родную крышу я получил и горестное известие. Добрый наш Вольховский после 9-дневной нервической горячки скончался 7 марта. Ты знаешь, как я люблю этого человека, и потому можешь судить, как мне тяжела эта потеря. Он сам предсказал последний свой припадок – исполнил обязанность христианина, написал письмо о делах семейных и просил доктора иметь попечение о жене. Малиновские в большом горе – вообще все знавшие его сердечно понимают эту утрату. Он должен был умереть, а мы все живем: видно, не пришла еще пора сходить с часов, хотя караул наш не совсем исправен. Впрочем, расчет будет после и не здесь…
Ты меня смешишь желанием непременно сыграть мою свадьбу. Нет! любезный друг. Кажется, не доставлю тебе этого удовольствия. Не забудь, что мне 4 мая стукнуло 43 года. Правда, что я еще молодой жених в сравнении с Александром Лукичом; но предоставляю ему право быть счастливым и за себя и за меня. Ты мне ни слова не говоришь об этой оригинальной женитьбе. Все кажется, что одного твоего письма я не получил…
Мы кончили Паскаля, – теперь он уже в переплете. Я кой-где подскабливаю рукопись и недели через две отправлю в Петербург. Вероятно, она вознаградит труды доброго нашего Павла Сергеевича. Между тем без хвастовства должен сказать, что без меня вряд ли когда-нибудь это дело кончилось. Немного ленив наш добрый оригинал. Он неимоверно потолстел. Странно видеть ту же фигуру в виде Артамона. Брат его и Барятинский с ним.
Фонвизины ко мне пишут: я всем им не даю времени лениться. Поневоле отвечают на мои послания. У меня большой расход на почтовую бумагу. Заболтался я с тобой, любезный друг…
Верный твой друг И. Пущин.
61. И. Д. Якушкину[200]
…В мире все радостное смешано с горестию. В одно время с известием о детях я узнал о смерти моего доброго лицейского друга Вольховского. Он умер после 9-дневной нервической горячки. Грустно, почтенный Иван Дмитриевич. Вы знаете меня и поверите с участием моему скорбному чувству…
Из Кяхты есть прямое письмо… 27 марта взяли Лунина и увезли в Нерчинск… Больше ничего не знаю. С 12 февраля не имею оттуда писем, хотя часто пишу туда. Не постигаю, что там делается. Скажите: нет ли вам какого-нибудь известия?…[201]
Бобрищев-Пушкин уже прислал мне в переплете нашу рукопись. Кой-где подскабливаю и отправлю недели через две к Энгельгардту. Кажется, перевод изрядный, по крайней мере довольно отчетливый, что не всегда бывает в русских изданиях…
Отцу Стефану мильон приятных вещей: я с истинным утешением останавливаю мысль на этом чистом и благородном создании. Тоска глядеть на окружающих меня попов…
62. Е. А. Энгельгардту
[Туринск, 29 мая 1841 г.].
Почтенный друг, будьте крестным отцом возрожденного русского Паскаля. Кумой вашей будет Annette.
Младенец несколько ряб лицом, но и эти рябины можно сгладить, если найдете нужным; вы там отыщите хорошего писца. Я бы сам это сделал, но не хочется отдалять доставления к вам рукописи. Она к вам идет прямо через Марью Петровну Ледантю, которая имеет право пользоваться почтовыми сообщениями. Постарайтесь денежно вознаградить труд Павла Сергеевича Бобрищева-Пушкина, доброго моего товарища. Это вознаграждение для него, с больным его братом, будет существенно полезно. Перевод довольно отчетливый – пора старому Паскалю явиться на нашем языке.[202]
С будущей почтой я вам буду писать своей дорогой. Крепко жму вам и Марье Яковлевне руку.
Вы меня уведомите о ходе этого дела. – Я думаю, можно выручить за этот довольно трудный перевод 1500 или 2000 рублей.
63. И. Д. Якушкину[203]
[Туринск], 30 мая 1841 г.
…Сестра Annette мне пишет, что надобно по последней выходке Лунина думать, что он сумасшедший… Не понимаю, какая выходка… Лунин сам желал быть martyr;[204] следовательно, он должен быть доволен. Я и не позволяю себе горевать за него. Но вопрос в том, какая из этого польза и чем виноваты посторонние лица, которых теперь будут таскать? Я боюсь даже, чтоб Никита не попался: может быть, какие-нибудь лоскутки его найдутся во взятых бумагах. Эта мысль меня не утешает, и хотелось бы скорее узнать, как и что наверное…
Паскаля отправил сейчас на почту – прямо в редакцию «Земледельческой газеты» к Энгельгардту…
64. Е. А. Энгельгардту
С прешедшей почтой Марья Петровна Ледантю отправила к вам, почтенный друг Егор Антонович, Паскаля в русском костюме. Постарайтесь напечатать этот перевод товарища моего изгнания, Павла Сергеевича Бобрищева-Пушкина. Он давно [трудился?] над этим переводом, и общими силами кончили его в бытность мою в последний раз в Тобольске. Вам представляется право распорядиться, как признаете лучшим: может быть, эту рукопись купит книгопродавец; может быть, захотите открыть подписку и сами будете печатать? Цель главная – выручить денег, потому что Бобрищев-Пушкин с братом больным не из числа богатых земли. Чем больше им придется получить, тем лучше.
Мы не знаем положительно, явился ли Паскаль на нашем языке. Справлялись со всеми возможными каталогами, и нигде его нет. Значит, что если и был когда-нибудь этот перевод в печати, то очень давно и, вероятно, исчез. Может быть, и трудность этой работы останавливала охотников приняться за старика (как говаривал наш профессор Галич). Одним словом, вы, почтенный мой директор, на месте все узнаете, учините надлежащие справки – и пустите в ход сибиряка. Вам позволяется погладить его, если кой-где найдете это нужным. Вы не поскучаете этим делом, я убежден. Нетерпеливо жду вашего мнения и о переводе и о надежде к изданию.
Верно, мысли паши встретились при известии о смерти доброго нашего Суворочки. Горько мне было убедиться, что его нет с нами, горько подумать о жене и детях. Непостижимо, зачем один сменен, а другой не видит смены? – Кажется, меня прежде его следовало бы отпустить в дальнюю, бессрочную командировку.
Я поджидаю книгу, которую вы хотели заставить меня перевести для лицейского капитала. Присылайте, я душою готов содействовать доброму вашему делу. На днях минет нашему кольцу 24 года. Оно на том же пальце, на который вы его надели.
Приветствуйте всех однокашников за меня. Может быть, 9-е число соединит наличных представителей 1817 года. Тут вы вспомните и отсутствующих; между ними не все ходят с звездами, которые светили нам на пороге жизни. Соединение там, где каждый явится с окончательным своим итогом.
Будьте все здоровы и вспоминайте иногда о сибирском вашем друге.
И. Пущин.
65. Н. Д. Фонвизиной[205]
[Туринск], 8 июня 1841 г.
Как снег на голову, явился сейчас ко мне Завьялов и просит письма к вам, почтенные и добрые друзья мои…
Я на его месте непременно ее бы отпустил и донес. Пусть бы лучше за это самовластие наклеили мне нос. Такой нос для меня был бы лучше Белого орла. Теперь же князь своим запросом поставил Ладыженского в невозможность действовать по здравому смыслу… Я все-таки надеюсь, что они все в конце июля двинутся. Моя одна забота – лишь бы все были здоровы…[206]
66. Е. П. Оболенскому
№ 19. 19 июня 1841 г., Туринск.
