Ступени, кружась вокруг каменного столба, уходили вниз, в темноту.

Король осторожно, боясь оступиться, спускался по скользким ступеням. Снизу тянуло сыростью и гнилью. Мерно падали капли воды, как стеклянные, разбивались о каменные ступени, стекали в трещины, обведенные ржавым мхом.

Откуда-то снизу из глубины появился слабый неровный свет – это был свет факела.

Король услышал глухое тоскливое бормотанье.

– О, великая тайна, не мучай меня, откройся! Покорись моей воле и искусству. Кажется, ты рядом – и вновь ускользаешь из рук. Я собрал воедино все самое черное, безнадежное, темное, что только есть в мире: угли дьявольского костра, перья ворона, совесть убийцы, черные зубы дракона. Все облил ядом гадюки. Три дня кипятил в медном котле... И все-таки это не то, не то...

«Старый, выживший из ума Мираклюс, – с раздражением подумал король. – Если бы я мог, я немедля приказал бы слугам гнать тебя взашей. Но я вынужден ждать, слушать твой бред да еще спускаться в это проклятое подземелье. А здесь так промозгло и холодно, даже дверная ручка позеленела от сырости. Того и гляди, схватишь насморк. Только этого не хватало».

Король поплотней запахнул тяжелый бархатный плащ.

Двое неподвижных стражников, казалось, сторожили собственные тени. Тени, как живые, зашевелились за их плечами, когда в открывшуюся дверь влетел сквозняк и распластал по стене пламя факелов.

Посреди подземелья на огромном столе в беспорядке стояли всевозможные колбы, реторты, мраморные ступки. Валялись пожелтевшие свитки, древние книги с медными застежками.

В очаге пылали дрова. Пламя жарко лизало дно медного котла, подвешенного на цепях. Человечек крошечного роста, тщедушный и хрупкий, чуть приоткрыв крышку котла, сыпал туда черный порошок.

Это был Мираклюс, магистр Мираклюс. Его ярко-голубые глаза казались фарфоровыми. У него был взгляд безумца или человека, одержимого одной-единственной мыслью.

Мираклюс считал себя великим музыкантом. С трудолюбием муравья выучился игре на всевозможных инструментах. Долгие годы скитался по городам, скупая бесценные старинные скрипки и темные виолончели, в которых, казалось, поселились сумерки. Он жил как повелитель целого царства молчаливых и покорных слуг, готовых по его воле зазвучать и запеть.

Но власть эта была призрачной. Музыка не хотела покориться ему. Скрипка под его смычком пронзительно взвизгивала, флейта пищала, а звук виолончели напоминал голос бранчливой рыночной торговки.

«Нет, все равно я великий музыкант, – утешал себя Мираклюс. – Виноваты эти грубые, жалкие флейты и арфы. Я должен отыскать инструмент, достойный моего несравненного таланта. Тогда весь мир заговорит обо мне».

По соседству, под самой крышей маленького дома, на чердаке, жила юная кружевница Миэль. Девушка частенько сидела возле узкого окна, подперев щеку кулачком, разглядывала летящие мимо снежинки. А потом плела кружева, легкие и мерцающие, как падающий снег.

Однажды Мираклюс услышал звуки прекрасной незнакомой музыки. Чистая мелодия лилась, поднималась куда-то ввысь, улетала и вновь возвращалась. От нее веяло живым теплом, она рассказывала о скорой весне, о первых робких подснежниках, о любви.

Мираклюс выбежал на улицу. Перед домом Миэль стоял высокий, немного сутулый юноша с черными волосами, густыми прядями падавшими на плечи.

Он играл на скрипке, а кружевница Миэль сидела у окна и задумчиво слушала, по привычке подперев щеку маленьким кулачком.

– Продай мне твою скрипку! – бросился к нему Мираклюс. – Я заплачу за нее вдесятеро больше, чем она стоит!

Но музыкант только покачал головой.

– У меня нет ничего, кроме этой скрипки. Я не продам ее.

– Целый кошель золота. Никто не заплатит тебе больше. Ты еще пожалеешь, – упрашивал и угрожал Мираклюс.

– Нет, нет, нет, – твердил свое юноша.

«Я не ошибся. Весь секрет в скрипке, – решил Мираклюс. – Не может этот жалкий мальчишка играть так прекрасно, так вдохновенно. Ах хитрец, ах проныра! Теперь понятно, почему он не продал мне эту скрипку!»

В тоске бродил Мираклюс по пустынным комнатам своего дома, не прикасаясь больше ни к одному инструменту, а пыль и паутина натягивали на них серые покрывала.

Однажды на стук молочницы никто не открыл дверь. Мираклюс исчез. Ни один человек не знал, где он. Умер или ушел бродить по свету.

На самом деле его пристанищем стало глубокое подземелье королевского дворца.

Со страстью принялся он изучать черную магию, пытаясь раскрыть ее мрачные туманные тайны.

«Я создам самый совершенный инструмент, которому нет подобных, – мечтал Мираклюс. – И тогда люди поймут: я величайший музыкант в мире. Все птицы беспечно поют и щебечут, но надо иметь золотое соловьиное горло».

Король, с трудом скрывая досаду, слушал его бессвязные речи, не мешал ему жить в стране путаных грез и сновидений...

Итак, король Краподин Первый, зябко кутаясь в плащ, переступил порог глубокого подземелья.

– Ну, чем ты порадуешь нас сегодня, Мираклюс? – с трудом сдерживая нетерпение, спросил король.

– Взгляните сюда, ваше величество! – Мираклюс чуть приподнял крышку медного котла. – Взгляните сюда!

В котле кипела и бурлила черная как ночь маслянистая жидкость. На миг что-то золотое, разбрызгивая лучи, засветилось, поднявшись со дна котла. Но Мираклюс поспешно опустил крышку.

– Улыбки, улыбки, моя единственная отрада, моя мечта! – Мираклюс с нежностью и дрожью прикоснулся к узорной крышке котла и тут же отдернул руку. – О, бесценные улыбки! Вы здесь! И хоть на короткий миг я могу видеть ваш ослепительный блеск.

Да, да, друзья мои, приготовьтесь узнать нечто удивительное! Я понимаю, это слишком невероятно, и все-таки прошу вас мне поверить. Все было именно так.

В тайных колдовских книгах разыскал Мираклюс проклятый секрет, как отбирать у людей их заветное сокровище – улыбку.

И тогда король Краподин Первый послал по дорогам, тропинкам, городам и селеньям тайных сборщиков улыбок. Неслышно, как тени, входили они во все дома, во все хижины и лачуги. Они прислушивались, не звучит ли где тихий затаенный смех, приглядывались, не мелькнет ли у кого-нибудь на губах случайная улыбка. Равнодушные и безжалостные, они отнимали у всех жителей королевства улыбки и уходили, оставляя после себя мертвую тишину и отчаяние.

Эти улыбки магистр Мираклюс превращал в золотые поющие колокольчики на дне своего дьявольского котла.

Но золото это обладало одним поистине удивительным свойством. Стоило только упасть на золотой колокольчик случайному отблеску солнца, робкому лучу свечи, как колокольчик тут же вновь превращался в улыбку.

Колокольчик таял в воздухе, слышался еле уловимый щекочущий смех, и улыбка вновь возвращалась к своему владельцу.

Конечно, королевские сборщики улыбок без труда находили беглянку. По особому блеску глаз, по дрожанию губ они обнаруживали улыбку и снова отбирали ее.

Но что толку! Вновь превращал улыбку в золотой колокольчик магистр Мираклюс. Однако капризное золото по-прежнему исчезало при первом луче света.

«Если старик исполнит свое обещание, – стараясь унять дрожь, подумал король, – если и вправду колокольчики перестанут бояться света, тогда... О, только бы убить улыбки, убить это живое золото! Я тотчас же прикажу перелить все колокольчики в монеты, в полновесные золотые монеты. Я стану богат, несметно, неслыханно богат. Тогда прощай, жалкий фантазер Мираклюс, прощай, моя невеста, королева Ветреница...»

– Если золото перестанет бояться света, – простонал где-то у ног короля магистр Мираклюс, – я сделаю из поющих колокольчиков чудесный музыкальный инструмент. Ведь у каждого колокольчика свой дивный неповторимый голос. А когда они зазвучат все вместе – это будет поистине золотая музыка. Тогда слава, как служанка, покорно и униженно сама постучит в мою дверь!