Нестерко услышал только конец скоморошьего действа.

— Уж лучше медведя встретить в лесу, чем купца на ярмарке, — громко произнес скоморох в красной рубахе.

— Отчего же? — спросил, перестав играть на скрипке, скоморох в зеленой рубахе.

— Мишка, ты что с мужиком сделаешь, коли встретишь? — спросил поводырь.

— А-у-у-а! — рыкнул медведь и два раза открыл и закрыл пасть.

— Съест! — догадались зрители.

— Одним махом! — подтвердил поводырь. — А если мужик у купца в долг товар взял?

— Купец мужика до следующей ярмарки есть будет! — ответил скоморох со скрипкой и снова заиграл плясовую;

Медведь приседал и выбрасывал лапы, мужики хохотали, глядя на ужимки зверя.

Нестерко с сожалением протиснулся из круга. Прислушался к ярмарочному гулу и уловил в дальнем конце еле слышное конское ржание — там, на привычном месте, возле колодца, шла торговля лошадьми.

Если бы можно было, то Нестерко шагал бы, крепко зажмурив глаза. Уж лучше вовсе ничего не видеть, чем смотреть на такое богатство, зная, что даже зернышка просяного купить не можешь!

Как нарочно, все кругом сияло, сверкало, слепило.

Уздечки, сбруи, ножи кос, медные котлы, крынки, плошки, чарки, ложки, сапоги, седла, подковы искрились и горели в солнечных лучах не хуже церковных крестов.

Холм краснобоких сочных тыкв пылал, как закат.

Ярко-желтое просо, радуга утиных перьев, белоснежная россыпь яиц — как тут не ослепнуть бедняку, как не закручиниться нищему хлеборобу!

По дороге к лошадникам Нестерко встретил веселую толпу, которая потешалась над пьяненьким мужиком, обнимавшим белого петуха.

— Меняю петуха! — кричал мужик, едва держась на ногах.

— Какой же это петух! — убежденно говорил красноносый толстяк и подмигивал обоими глазами окружающим. — Это заяц!

— Заяц! — поддерживали толстяка стоящие вокруг. — Не видишь, что ли? Заяц и есть!

— А ну вас к бесу! — отмахивался мужик, одной рукой прижимая к груди петуха. — Шуткуете!

Он пошел дальше. Толстяк с красным носом, продолжая все подмигивать, не отставал ни на шаг. За ними двинулись любопытные.

Нестерку было по дороге. Он смеялся вместе со всеми, наблюдая, как мужик с петухом обращался к встречным с одним и тем же недоуменным вопросом;

— Это… кто? — и протягивал петуха.

Встречные сразу же включались в игру и отвечали:

— Заяц! Косой! Русак!

После каждого такого ответа мужик пристально вглядывался в петуха, крутил головой, таращил глаза и шел дальше.

Звенели ножи кос — ударяя их друг о друга, купцы зазывали покупателей. Как маленькие колокола, гудели чугуны и сковороды. Крики торговцев и песни бражников, пьющих в корчме, смешивались с ревом медведя и мычанием волов.

Ржание лошадей все ближе, громче… Наконец-то вот он, конный ряд.

У колодца истошно вскрикнула бабка в синем платке и запричитала:

— Ой, умрет мой сыночек единственный с голоду! Ратуйте, люди добрые!

Добрых людей, по всей видимости, стояло вокруг колодца много, но они пересмеивались и улыбались. Только двое молодых парней, свесив головы в колодезный сруб, орудовали веревкой.

— Человек в колодец упал, — весело сказал Нестерку лузгающий семечки маленький старичок.

— Чего ж его оттуда не тащат? — удивился Нестерко.

— Да он не хочет! — Старичок протянул Нестерку семечки. — Угощайся… То наш обжора и лентяй Янко. Не увидишь — не поверишь. На нос ему шмель сядет, так он не сгонит, во как ленив! А есть горазд: сколько угодно и еще крынку сметаны. Отец его сбруей да седлами торгует — закормили лентяя.

— Ой, умрет мой сыночек единственный… — снова запричитала мать. — Сидит между водой и землей… Ой, ратуйте, люди добрые!

Нестерко подошел к колодцу, заглянул в него: толстый Янко до дна не долетел, застрял на полпути.

— Веревку бросаем, — сказали парни, — не берет!

— Не застилай света!.. — раздался из колодца глухой голос Янка. — Да скажите моей матке, чтоб дерунов спустила и сметаны.

— Сынку, — почти перекинувшись в колодец, заголосила мать, — вылезай, обед готов. Яночку, солнце мое!

— Не полезу! — донеслось снизу. — У вас жарко, а тут прохладно. Давай есть сюда, а то в воду брошусь!

— Сейчас, сынку! Зараз! — Мать отскочила от колодца и крикнула: — Феня! Тащи деруны и сметану! Яночку кушать просит!

Когда дымящиеся поджаристые картофельные блины и холодная, только-только из погреба сметана были доставлены к колодцу, то Нестерко сказал:

— Сейчас будем его тащить. Сперва он спустил Янку крынку.

— Держи крепче! — крикнул он. — Обеими руками! А рот раскрывай шире. Деруны я буду сначала в крынку макать, а потом тебе в рот опускать!

Сверху если смотреть — словно второй колодец посреди первого появился; это обжора рот распахнул, дерунов ждет.

Нестерко так и сделал: привязал пяток дерунов, спустил, умакнул в сметану, а потом — в обжорный рот.

Янко рот захлопнул, а Нестерко скомандовал парням:

— Тащите его, пока он с конца веревки все блины не сжевал! Рот-то ему раскрыть лень, да и дерунов жалко!

Подтянули Янка, но не до самого верха — блины кончились. Снова, как клюв голодного птенца, открылся рот, веревка выскочила.

Сидел толстяк в колодце, как пробка в горлышке, и крынку обеими руками к животу прижимал.

— Есть хочу! — слышалось снизу.

Опять ему блинов дали. Потом еще. На четвертый раз вытащили. Лентяй даже не поклонился никому, пузо вперед и — к дому, обедать. А мать-старушка сбоку побежала, крестится на церковь, всех мучеников и святых сразу благодарит.

— Его-то и кормить не за что, — сказал Нестерко, — от него ж никакого толку.

— Зачем же ты его, мил человек, тащил? — продолжая щелкать семечки, спросил маленький старичок.

— Мне ваше село жалко стало! — усмехнулся Нестерко. — Откуда бы вы воду брали, если его в колодце оставить?

Пожелал Нестерко людям доброго добра и пошел к лошадникам.

Цыган в желтой рубахе и зеленых штанах, заправленных в сапоги, узнал Нестерка:

— А, кум, зачем пожаловал? Помнишь, кум, как ваш пан Печенка покупал у меня коня? — Цыган всех знакомых называл кумовьями. — Ах, кум, помнишь, какой конь был? Не конь — птица!

— Пану Кишковскому отдали твоего коня! Цыган, блестя глазами, наклонился к Нестерку и сказал:

— Но мой конь не помог пану убежать от лозы, а? Вся ярмарка, кум, уже знает об этом!

Нестерко рассказал цыгану о своем горе, о легавом щенке и спросил, сколько будут стоить два хороших коня.

— Дорого, кум. Пойдем к моим родным, посоветуемся! Эх, такое дело — детей надо выручать!

Продолжая бормотать «такое дело… тьфу… мало еще этой Кишке досталось…», цыган потянул Нестерка за собой.

— Слушай, кум, ты мне не сказал, для какого пана кони нужны, — вдруг остановился цыган. — Если Печенке — так ему что хочешь подсунуть можно, он собаку знает, а лошадь — нет. А вот если этому пану, так ему вместо коня бочку вина дай, он доволен будет.

Высокий помещик в бархатной четырехугольной шапке, расталкивая людей, пробирался к цыгану, крича;

— Вот он, конокрад! Сейчас я тебе покажу, как лошадей уводить!

— Напился, словно свинья, а теперь лает, словно пес! — сплюнул цыган. — Третий раз сегодня на меня кидается, чтоб ему с Римшей в лесу встретиться!

Пан тем временем добрался до спокойно стоящего цыгана и схватил его за подол желтой рубахи:

— Где твой конь, показывай!

— Вы его, пане, уже два раза нынче смотрели! — ответил цыган.

— Знаю я вас, конокрадов! — забушевал пан. — Веди меня к коню!

Пан, цыган и Нестерко в сопровождении зевак направились к стоящим в конце ряда лошадям.

Нестерко поспешил вперед и, кивая на коней, спросил у испуганных молодых цыган;