Я положил меню на столик.

– Слышь, я вот что могу сделать, приятель, – я повара попрошу, чтоб он тебе бутерброд с яичницей сделал, что ли.

Не успел я ответить, как в углу зала разгорелся скандал, и официант отправился туда – устало и явно не спеша уладить ситуацию. Я огляделся. За соседним столиком мужчина лежал лицом в своем карри. А у окна в эркере, посреди группы байкеров, сидела девушка, которую я искал. Шани-и-Отцосс – грязная ободранная безрукавка из джинсы поверх непременной кожаной курточки; волосы как мокрая солома и опухшее мучнистое лицо.

Скандал разгорелся – крики, ругань и свист кулаков, – и два главных героя рухнули на соседний столик, занятый группой парней. Парадокс: что-что, а это в ресторане никак не каралось. Задень чей-то рукав, посмотри на чью-то девчонку или просто на секунду заглядись куда не следует – и тебе несдобровать. Но швырни тело в чужую тарелку – и все о'кей, простительная ошибка, с кем не бывает. Опасность тебе грозит, только если расплещешь чужое пиво, но и тут никакой опасности, поскольку едва скандал разгорелся, все подхватили пиво от греха подальше. Вот образчик синхронности и хореографической отточенности, способный посрамить чудеса дикой природы. Возглас, крик, дребезги стекла – и вдруг под аккомпанемент криков «атас!» – тридцать правых рук выбрасываются вперед как щупальца морского анемона, чтобы убрать свои кружки. А всего поразительней: как ветераны в окопах Первой мировой, все знают разницу между настоящей тревогой и ложной. Позорятся только туристы, кидаясь за своими кружками невпопад.

Драка откатилась от столика в проход, вмешались официанты и разняли драчунов. Еще одна ночка в Аберистуите. В эркере Шани-и-Отцосс перевоплотилась в нефтяную скважину – подожгла свой бздех, и он превратился в огненный плюмаж. Пока она этому предавалась, официант принес на подносе три карри и свалил их все ей в одну тарелку. С учетом чего у меня появился, как минимум, свободный час; я встал и вышел.

Я помчался по пустынным улицам; из-за одностороннего движения пришлось проехать мимо вокзала, вдоль Гавани и по мосту Тревехан. Я выбрался в район муниципальной застройки. Амба записала мне адрес, и я легко нашел двухквартирный неказистый дом в ряду таких же – с металлическими воротами и забором, которые муниципалитет, кажется, всегда красит или синим, или красным, или желтым. Сбоку притулился крохотный садовый участочек; с бельевой веревки, натянутой на блоки, свисали панталоны. Я надел перчатку для садовых работ.

Я знал, что найду Арчи Смоллза в круглосуточной закусочной на Лланбадарн-роуд. Забегаловка располагалась на пустыре, в стороне от дороги, при ней имелась стоянка – дальнобойщики могли притормозить и подзаправиться сэндвичами с беконом и кружкой-другой чаю. Прочие клиенты – а в эту пору их всегда было немного – традиционный ночной сброд: грабители, отсыхающие пьяницы; рабочие третьей смены по дороге домой и рабочие утренней смены по дороге из дома. И людишки вроде Арчи, которым нравится вставать попозже ночью, когда весь город уже провалился в пьяное забытье. Дежурили одна официантка в замызганной розовой жакетке да повар, игравшие в карты за стойкой. Ночь была душная, и все окна стояли нараспашку, но ни единый сквознячок не сбивал зной, пышущий из кухни. Арчи с похоронным видом сидел над кружкой холодного чая за столиком прямо у входа. Я сел напротив. Было видно, что компания ему не нужна.

– Утро доброе!

Он кисло взглянул на меня, но ничего не сказал.

– Потрепаться не желаешь?

– Нет.

– Не беда – сейчас пожелаешь.

Он опять поднял глаза и уставился на меня.

– Я слышал, ты немало времени проводишь в здешних палестинах.

– Да хоть бы и так, это мое дело, верно?

– Да нет, теперь вот – мое.

Он сунул в рот грязный указательный палец, погрыз его и сказал, не вынимая пальца изо рта:

– Тебе чего надо?

– Да мне просто интересно, что скажет Дорис Шани-и-Отцосс, если пронюхает, что ты крадешь ее штанишки.

Его перекосило от презрения.

– За дурака меня держишь?

Он дернулся было уйти, но замер, едва я выложил трусики на стол.

– Они из ее сада.

– Отвали, мать-его!

– Я был там примерно полчаса назад.

– Оторвет она тебе дребеденьки-то.

– С чего бы ей подозревать меня?

Он сел медленно, будто под него подложили яйцо. Я заговорил, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Около часа назад она была в индийской харчевне; заказала три карри. Я так прикидываю: сейчас она трудится над третьим. После этого, не исключено, она опрокинет пинту-другую пива. А может, и нет – может, она вообще время от времени устраивает себе разгрузочную ночь. У тебя примерно около часа, чтобы доставить панталоны на место. Иначе можешь просто сматывать удочки.

Некоторое время он сидел и молча смотрел на меня. Я видел – он думает. Не исключено, что вру, но с чего мне утруждаться? А если не вру, у него проблемы. Неприятно проделывать с ним такое.

– Что тебе надо? – спросил он наконец.

– Иоло Дэвис, из Музея.

Он вскочил и опять намылился уходить, но я поймал его за рукав пиджака. Официантка глянула в нашу сторону, но тут же отвела взгляд.

– Что с ним случилось?

– О чем ты?

– Я слышал, он ушел из Музея.

– И что?

– Как-то вдруг, не правда ли?

Он пожал плечами:

– Может, решил новую карьеру начать.

– Ты с ним дела делал?

– Да. По мелочи.

– Что случилось?

Арчи грустно поглядел на трусы, немного подумал и наконец сказал:

– Весь этот шум насчет пятен спермы – дребеденьки. Он бы ни за что не попался. Он был профессионал; как и все мы.

Я кивнул.

– У нас была четко организованная группа – знаешь, уважаемые люди, викарии, школьные учителя и тому подобное, никакой тебе швали. Все чистые как стеклышко. Никаких пятен, никакого беспорядка. Все предохранялись. Это как бы само собой. Если бы поймали хоть одного, мы засыпались бы все. Власти знали об этом много лет; им было начихать. Лишь бы в начале каждого месяца появлялись толстые конверты с наличкой. И вдруг за Иоло пришли.

– А остальной кружок?

– То-то и смешно. Взяли только его. Что бы он ни натворил, белье тут ни при чем.

– Что с ним стало?

– Я слышал, ему удалось выбраться из города; а может, они ему и не мешали, не знаю.

– А знаешь, куда он отправился?

Он пожал плечами.

Я положил руку на трусы.

– Не вынуждай меня это делать, Арчи.

Он покачал головой:

– Я правда не знаю, куда он направился, но догадаться нетрудно… То есть жить-то человеку на что-то надо, правда?

– И что?

– А то, что много лет назад, задолго до того, как он стал Мистером Большие Дребеденьки, у него была другая профессия. Не из тех, за которые с тебя пишут портреты маслом, чтобы повесить в «Ротари-клубе».

– Что это было?

Арчи заглянул мне в глаза и долго, упорно не опускал взгляда. Он знал, что расскажет мне все, но ему это никак не нравилось. Наконец он произнес три слова:

– Панч и Джуди.[29]