– Вот именно. Все знают, что Лавспун велел Мозгли не совать носа куда попало со своей писаниной. А Мозгли и ухом не повел. Наверное, раскопал что-нибудь эдакое, вот учителю валлийского и пришлось его ликвидировать. Но когда ему сдали еще три домашние работы с водяными знаками Мозгли, потребовалось убирать еще троих.

– И о чем же писал Мозгли?

Амба наклонилась поближе и голосом отъявленной мастерицы плаща и кинжала произнесла:

– Без понятия.

Никто не знал, о чем Дай Мозгли писал в том своем сочинении – а если кто и знал, то помалкивал. Могли пятиклассник написать такую гадость, что учителю пришлось его убить? Этого я не знал, но другой версии не было, и всю следующую неделю я задавал вопросы там и сям. То же самое делала Амба. Мейрион прислал кое-какие вырезки из «Газетт», и я засел за них. Мозгли был первой жертвой; судя по всему, сочинение он сдал незадолго до звонка, около 9 часов, а пропал где-то в обед. Две недели спустя его ножная шина и несколько зубов были найдены на сыроварне в чане из-под кардигашир-ского зеленого сыра. Все остальное съела сычужная закваска. Широкоизвестный способ избавиться от трупа. О Мозгли появилось две статьи: сухая заметка о факте обнаружения тела и весьма цветистое эссе, повествующее о краткой, но яркой карьере малолетнего гения. Под ним стояла подпись Иоло Дэвиса, музейного смотрителя, но литературным негром наверняка был сам Мейрион. «Мальчик с волосами цвета музейной пыли, с негнущейся в колене ногой, столь значительную часть своей жизни провел он в сумраке аберистуитской Публичной библиотеки, что сделался прозрачным, как диковинные глубоководные создания, которых можно увидеть в „Нэшнл огрэфик“»… Трудно вообразить, чтобы так писал Иоло Дэвис. Цитировались и слова учителя Лавспуна, который аттестовал Мозгли как «самого выдающегося ученого, которого дала учеба в нашей школе»; фраза звучала так, будто Мозгли был наследником славных традиций, а не выродком, которого почему-то не удалось постричь под обшую гребенку. От расстройства Лавспун ушел в отпуск на неделю и затерял сочинение.

В ту самую неделю, когда труп Мозгли обнаружили в сыре, пропал из виду Эванс-Башмак. Точную дату установить затруднительно, ибо персонаж он был скрытный, и не сразу люди поняли, что его нет. Вдобавок потребовалось время, чтобы поверить такой радости. Вскоре паренек из его шайки, Ллуэллин Морган, получил по почте от доброжелателя «цветочек-плевочек». Он испробовал подарок у себя на балконе муниципальной квартиры и впал от яда кобры в такое неистовство, что вывалился за перила; он так остервенело ковырял в глазах, что позже у него под ногтями обнаружили глазную жидкость. Пролетел девятнадцать этажей, однако патологоанатом утверждал, что смерть наступила между восьмым и девятым. Бронзини и сын машиниста, оба из той же шайки, стали последними жертвами. Тот же, кто убил Бронзини, вероятно, и засунул ему в зад мою визитку: стало быть, что я берусь за это расследование, прознал еще до того, как я взялся. Ни в одной статье не говорилось о похищенной чайной попонке.

Я сложил газетные статьи лицевой стороной вверх на подоконник молочного бара «Тропикана» и сделал еще глоток земляничного коктейля. Оставалось на донышке. И соломинка чвакнула – весь ресторан огласился нелепым хлюпаньем. Будь жив Мозгли, он, может быть, обратил бы свой гений к этой проблеме.

«Тропикана» как нельзя больше подходила для того, чтобы сидеть себе да поглядывать, как течет жизнь. Подобно многим кафе в городке, она так и не сумела прорваться в последнюю четверть XX столетия, признать существование «капуччино» и «эспрессо», но коктейли, пылающие ярчайшими красками, там подавали отменные, к тому же в ассортименте имелись бургеры и хот-доги; да и музыкальный автомат не слишком голосил. В центре стояло несколько пластиковых столов, окруженных стульями, прикрученными к полу, а вдоль окон, на уровне груди шел широкий карниз и ряд высоких табуретов, обтянутых красным винилом. Там я и сидел. Мимо окна прошли Пандора и Бьянка, заметили меня и помахали, но задерживаться не стали. Я глядел, как они семенят по Набережной. Бьянка – преувеличенно вызывающей походкой: казалось, у нее в бедрах пружины, – и Панди, девочка-горничная с ножом в чулке.

Пока я любовался, как они, покачивая кормой, плывут по улице, в моем поле зрения замаячила ладошка, будто проверяя, ослеп я или нет.

– Извини, – сказала Амба. – Я уждумала, ты окаменел.

– Я задумался.

– И я даже знаю, о чем.

Она взобралась на табурет, и я предложил ей коктейль.

– Спасибо, некогда – у меня сдвоенный урок по математике после второй перемены.

– В кои-то веки собралась сходить?

– Хочешь не хочешь, а придется. Там перекличку проводят.

– А с чем ко мне пожаловала?

– Вообще-то, я от коктейля не откажусь. Земляничный.

Я застонал, но пошел и принес как миленький. Между глотками Амба делилась плодами своего расследования.

– Ясное дело, остальных пацанов укокошили, потому что они списали домашнюю работу Мозгли, – начала девчонка, напоминая мне то, что я уже знал.

– Я это знаю.

– Я знаю, что ты знаешь, просто излагаю по порядку. Вопрос, – продолжала она, – о чем он писал? По школьному двору ходят слухи, что где-то всплыла еще одна копия.

– Какая копия?

– Сочинения. Ее-то, наверное, Друиды и искали, когда перерыли все у тебя в конторе.

– Он снял копию?

– Как всегда. Таков его модус операнды.

Я покосился на нее, однако она только вздернула нос, будто употребляла это выражение каждый день.

– О'кей, он сделал копию. Но про что сочинение-то?

Амба долго, нагнетая напряжение, втягивала коктейль, а потом проронила, словно бы мимоходом:

– Кантрев-и-Гуаэлод.

Я не произнес ни слова.

– Кантрев-и-Гуаэлод, – повторила она.

– Кантрев-и-Гуаэлод?

Сказочное средневековое королевство. Говорят, Лавспун предупреждал Мозгли, велел писать на другую тему, но тот и ухом не повел.

Меня ошарашило так, что некоторое время я не мог сказать ничего. Амба беспечно глядела в окошко, словно бы то, что учитель валлийского убил ученика из-за мифического королевства, – факт вполне закономерный.

– То самое легендарное королевство, что располагалось между нами и Ирландией? Которое сгинуло под водой десять тысяч лет назад?

– Да. Говорят, в лунные ночи слышно, как над морем звонят призрачные колокола.

– Знаю.

– Ты в это веришь?

– Нет.

– И я – нет.

– Просто народные предания.

– За что купила – за то и продаю.

– Но я не понимаю, что в этом плохого.

– И я не понимаю. Я как-то на «изо» нарисовала Кантрев-и-Гуаэлод. Жуть.

Она соскользнула с табурета, будто бы собравшись уходить, и выложила на стойку бумажку:

– Вот что еще я принесла. Это адрес мамочки Дая Мозгли.

Положив бумажку в карман, я по Террас-роуд двинулся к вокзалу. Как и большинство ребятишек, что ходили в школу в Аберистуите, я знал миф о Кантрев-и-Гуаэлод. Народные сказания гласили, что королевство, расположенное в Западных низинах, защищали от нашествия моря дамбы и однажды ночью на пиру кто-то позабыл закрыть шлюз. Подобные истории бытуют по всему побережью Британии – похоже, так в народной памяти запечатлелся подъем уровня моря в конце последнего ледникового периода. Процесс, который занял бы в реальности тысячи лет, в устах молвы сжался до событий одной хмельной ночи. Призрачный звон, струящийся над волнами в лунные ночи, тоже стал уже неотъемлемой частью этих россказней. У побасенок имелась и другая реальная подоплека – в отлив на Бортском берегу виднелись останки древнего леса. И миссис Пью из Инисласа однажды прославилась тем, что отсудила скидку на квартплату, потому что ночами ей не давали спать колокола. Но до сих пор еще никто и не заикался о том, что писать об этом опасно для здоровья. Из любопытства я прогулялся через весь город в «Драконье логово», что на привокзальной площади. Когда я входил, колокольчик над входом звякнул. «Логово» было из тех магазинчиков, где надо прицениваться, пригнувшись, потому что заведения эти ломятся от товаров, половина из которых свисает с потолка: ералаш сланцевых барометров, сливочных помадок и чайных салфеток с рецептами, а подальше вглубь и – недурной выбор литературы посерьезнее. Я направился в отдел чайных салфеток, ибо знал: там можно отыскать историю королевства в такой форме, что напрягать внимание не потребуется. Герайнт, владелец магазина, вышел из подсобного помещения меня поприветствовать, и мы обменялись боре-да-ми.