Он искал потерянные мячи для гольфа, продав которые мог заработать себе на ужин. Вдруг раздался крик, треск – и старый солдат, крутнувшись на месте, повалился наземь, скошенный мячиком. Мы побежали к нему, а со стороны лунок, куда как неспешно, двинулись виновники происшествия.

Когда мы подошли, ветеран сидел, потирая голову.

– Вы в порядке? – проговорила Мивануи, кладя руку ему на плечо.

– Конечно-конечно, – отвечал солдат отстраненно. – Не впервой в меня попадает шальной шар для гольфа.

Он говорил, а мы глядели, как приближаются игроки. Их было пятеро, но мы видели только четверых, ибо пятый пребывал внутри портшеза, венец Друидов на лобовой части которого показывал, что его владелец – Лавспун. Первым, кувыркаясь как цирковой акробат, к нам подкатился Пикель. За ним подошел Валентин в свободных брюках из шотландки, трехцветных башмаках и вязаном жилете в ромбик поверх рубашки в цветочек. Он тянул за собой скрипучую тележку с клюшками. В хвосте группы, у портшеза плелся школьный учитель физкультуры, Ирод Дженкинс.

– Я думаю, он может быть контужен, – сказал я, поднимая голову.

– Идиот вонютфий! – выругался Валентин. – Я его фейтфяф так контуву. Фкавыте ему, фтобы он хватал ваднитфу в горфть и уматывал – он мефает играть.

– Ему нужно немного отдохнуть.

– Пуфть отдыхает где подальфе.

– Вы должны перед ним извиниться, – заговорила Мивануи. – Вы его чуть не убили.

– Заткнись, шлюшка! – сказал Пикель.

– А ты меня попробуй заткни, параша коротконогая!

– О'кей! О'кей! – закричал я, пытаясь перехватить контроль над ситуацией. – Этот человек ранен…

– Так не надо было кидаться под мячики, не так ли?

– А… – так он, оказывается, кинулся!

– Равумеетфя, кинулфя, вы фто, не видели? Он подфтавилфя, фтобы полутфить фтраховку или фто-нибудь в этом роде.

– Он разве похож на человека, у которого есть страховка?

– Не фмотрите, фто он такой, внаю я этих пройдох…

Раздался резкий щелчок, и мы все посмотрели на портшез. Между занавесей показалась рука – ни дать ни взять длань монарха из рода Бурбонов. Рука нетерпеливо махнула – Валентин бегом бросился к портшезу и просунул голову за занавески. Воцарилась гнетущая тишина; изредка ее нарушал только ИродДженкинс – он похрустывал пальцами. Я поймал себя на том, что не в силах отвести от него взгляд. Даже спустя двадцать лет вид человека, пославшего Марти в гибельный кросс, повергал мою душу в дрожь ужаса.

Валентин вернулся и заговорил со мной:

– Мифтер Лавфпун выравает вам фвои комплименты и профит напомнить, фто крайний фрок нафего уговора ифтекает сегодня на вакате. Он говорит, фто фолнтфе ваходит в 21.17. – Затем, повернувшись к остальным: – О'кей, пропуфтим этот удар и продолвим.

И они пофланировали прочь.

– У-ух! У меня от них просто мурашки по коже, – поежилась Мивануи. Солдат сел и скрестил руки на коленях. Шинель его была изорвана и грязна, а длинные волосы колтунами торчали из-под знаменитого зеленого берета.

– Спасибо за помощь. Меня звать Кадуаладр.[21]

– Луи и Мивануи.

Он кивнул:

– Певицу-то я узнал. Афиши видел.

Мивануи улыбнулась:

– Вы теперь нормально себя чувствуете?

– А то как же. Тюкнуло-то легонько.

– По мне, так довольно громко тюкнуло, – засмеялся я.

– Нет-нет. Пустяки. Это же ведь я от голода. Слабость меня с ног сбила, а не мячик этот. – Здесь возникла минутная растерянность; наконец мы догадались, что старый солдат не отрывает тоскливых глаз от нашей снеди.

– Ах да! – Я залез в корзину, отломил цыплячью ножку и протянул ему.

– Что вы! Что вы! – запротестовал воин. – У меня и в мыслях не было покушаться на ваш пикник.

– Да ничего страшного, – сказала Мивануи. – Честное слово!

– Да, угощайтесь, пожалуйста.

– Ни в коем случае, – не унимался он. – И слышать об этом не желаю, хотя, если вам без разницы, я бы не отказался попробовать курочку, чтобы вспомнить, каково это на вкус. Давненько не случалось, знаете ли.

Мы с Мивануи переглянулись.

– Ну что ж, по мне, так и здесь неплохо.

Мы перетащили корзину с поля на верхушку одной из дюн. Потом нашли песчаный пятачок с внушительным видом на океан и принялись за пикник. Кадуаладр ел жадно, наплевав на примету, будто так он приманит волка – его хищник уже отощал настолько, что подох бы и от удара хворостинкой. Цыпленок и хлеб, шампанское, мороженое и вишневый пирог исчезли, как не бывало.

– Этот учитель валлийского, – сказала Мивануи. – Воображает, что он прямо такой-разэтакий.

Я засмеялся:

– Потому что он такой и есть. Великий Маг Совета Друидов, директор школы, лауреат поэтических премий, ученый… да к тому же – герой войны, насколько я слышал.

Кадуаладр сплюнул куриный хрящик:

– Герой войны, держи карман!

Мы оба уставились на него.

– Я воевал с ним бок о бок в шестьдесят первом. Помнится, тогда он в портшезах не разъезжал. Был, как все мы, напуганным тощим пацаном, и ему хотелось домой, к мамочке.

– Наверное, это было ужасно, – проговорила Мивануи.

Старый солдат кивнул:

Мне в ту пору было семнадцать, и дальше Суонси я никуда не ездил, да и туда – только Рождественского Деда поглядеть. Сильней всего мне запомнился холод. И еда – эта школьная столовская картошка. – Он горько рассмеялся. – Детишки в школах из солидарности отказывались от обедов в нашу пользу. Пока мы им не написали, чтобы они так больше не делали. – Он хохотнул и, достав обрывок газеты и табак, принялся сворачивать самокрутку.

– Лавспун получил Крест Асафа, так ведь? – бодро спросила Мивануи.

Солдат кивнул:

– За то, что всю войну просиживал штаны в самолете.

– Он его получил за рейд на Рио-Кайриог. – Тень боли промелькнула по лицу солдата при этих словах, и Мивануи торопливо добавила: – Мы… мы… это в школе проходили.

Кадуаладр горько рассмеялся:

– Готов спорить, мою версию вы не проходили. – Он смолк, словно готовясь припомнить горькие события тех давних времен, однако раздумал. Покачал головой и проговорил отстраненно-печально: – Да уж, готов спорить, это вы не проходили.

Больше он ничего не сказал и весь ушел в «козью ножку». Легкий шорох скручиваемой бумаги слился с дыханием ветра в песчаном тростнике. Мы не сводили глаз со старого солдата, и Мивануи беспомощно глянула на меня – она корила себя за то, что упомянула битву, о которой никто не хотел говорить. Рио-Кайриог, река, неспешно петляющая у подножия гор Сьерра-Махинллет. Самая прославленная и самая бесславная битва того конфликта. Было объявлено о великой победе, медали раздавали направо и налево, как леденцы. Но ни один из тех, кто вернулся домой, не хотел об этом говорить.

Я принялся собирать остатки пикника, и Кадуаладр встал:

– Благодарю за угощение. Было очень мило.

– Куда вы идете? – спросил я. – Может, вас подбросить по пути?

– Вряд ли получится. Разве что вы едете в никуда.

– Вы скажите, куда вам, и мы довезем.

– Да нет, я правда иду в никуда. И если не окажусь там раньше времени – уже хорошо.

Мивануи взглянула на меня – я пожал плечами.

– Ну ладно, как-нибудь свидимся.

Он кивнул и поплелся прочь. Мы глядели, как он спускается по камням на песок, к прибою.

Затем он повернул к Борту и зашагал по кромке моря. Он не оглянулся.

Полтора часа спустя мы сидели на веранде ветхого деревянного бунгало Эванса-Башмака и пили чай. Сад, глядевший на устье реки, был заполнен антиками: там ржавели детские качели, лежала перевернутая лодка с погнившей обшивкой, из заболоченного пруда торчала старая коляска, кругом среди метелок травы валялись автопокрышки. Канава, заполненная сланцево-серой водой, да натянутая меж двух бетонных столбов обычная проволока служили изгородью. Вдали за неустанно струящимися водами виднелся Абердовей – Шангри-ла[22] мятущихся душ Аберистуита.