—— Маманька, стрелы делать надобно, а сухой сосны, почитай што нету. Из скамейки-то сколько стрел исделать можно?

— Ладно, возьми, — разрешила мать. — Вон и стол заберите, да пускай беретьянницу[111] сломают...

Лазутка появился через пять минут с ватагой мальчишек. Они, как муравьи, облепили тяжелый стол со всех сторон и с сопением выволокли его вон. А за дверью уже стучали молотки, душераздирающе скрипели доски — мальчуганы споро разбирали пристройку. Когда Лазутка появился снова, мать сказала:

— Собери што ни есть железного в истбе и снеси ковалю. Пущай оружие мастерит, — и добавила со вздохом: — Потом сызнова наживем. Как там батянька наш? Ранетый ведь.

— Батянька наш теперича воевода.

— Измышляешь ты все.

— Разрази гром, правда! — вытер сопли Лазутка и устремился к порогу.

— Погодь! — крикнула мать.

Но того уж и след простыл...

Слуд назначил Будилу порокным воеводой[112] вместо погибшего тысяцкого Шолоха. Городник умело руководил мастерами, а иногда, в минуты затишья, сам брал в руки топор и исправлял повреждение в метательных машинах.

Сегодня воевода Слуд приказал вынести из оружейной избы тяжелые свертки и котлы необычного вида. С десяток их установили на стенах, а рядом поставили трехведерные бадьи с уксусом. Возле встали молчаливые гриди из охранной сотни воеводы. Они копьями отгоняли любопытных...

Кудим Пужала давно уже стал героем обороны города. А посте того как он рассек тумен-тархана Хаврата, разметав при этом полтора десятка могучих тургудов, за ним толпами бегали мальчишки. Гриди при встрече с Кудимом почтительно кланялись.

Но и его не миновала хазарская сабля — оставила на лице кровавый след. Тимка врачевал рану жеваным подорожником.

Кудим пристрастился охотиться за неосторожными хазарскими наездниками, метко разил их из Ерусланова лука с большого расстояния. Окружающие дивились:

— Под десницей Перуновой рожден муж сей. Какую же длань иметь надобно, штоб так попадать стрелой?

Хазары тоже хорошо знали рыжего смерда-богатыря: немного желающих среди них находилось лезть на тот участок стены, где стоял Кудим. Страшный урусский «иблис-богатур»[113] со своей огромной секирой наводил на них панический ужас.

Сейчас Кудим, опершись о заборало на стене, разговаривал с городником Будилой:

— Пересохнет землица, давно сеять пора. И што надобно поганым от нас? Степь без конца и краю. Всем места хватит — живи не хочу!

— Пошто им земля твоя? — отозвался городник. — Трава коню есть, степняку и лад. Это ханы ихние без крови жить не могут и жадные зело: своих пастухов до нитки обобрали, норовят теперича и с нас шкуру содрать. Как будто у нас своих содиральщиков мало...

— Глянь, Кудим! — прервал Будилу Тимка Грач, указывая рукой в поле. — Вишь, какой-то шалый казарин скачет. А одетый! И-е-эх, ако жаро-птица. По всему видать, хан. Должно непуганный, из тех, кто вчерась пожаловали.

Кудим обернулся: в ста саженях от стены по полю во весь опор летел всадник на белом коне. Красиво летел! Богатырь поднял лук, прицелился. Огромная стрела сорвалась с его пятерни... и всадник, взмахнув руками, слетел наземь. Испуганный конь галопом мчался в сторону хазарского стана.

— Ишшо один... — мрачно буркнул великан.

Товарищи его уже не дивились — дело обычное. Только Тимка вынул из-за пояса нож и сделал на кибити лука очередную отметину.

— Двенадцатый, — сказал он вслух.

Как раз в это время хазары двинулись на город. Тимка с натугой обеими руками поднял громадный, весь в ссадинах щит и подал другу.

— Отстань, назола! — отмахнулся Кудим. — Несподручен он мне!

— Не отстану! Яз обещался матушке твоей и жонке беречь тебя, дурня. Держи, говорю!

— Ну ладно, потом, как с козарами грудь в грудь сойдемся. А теперича не мешайся!..

Защитники крепости взялись за луки. Порокные мастера с натугой вращали вороты метательных машин, заводя боевые чаши на хроповики. Пращники наматывали ремни на правую руку.

Поднял свое грозное оружие и Кудим. Все еще были в ожидании, а он уже открыл стрельбу. Целился не торопясь. Многие ярко одетые наездники сошли с коней по своей воле, чтобы затеряться в толпе простых воинов. Те же, кто погордился, пали наземь поневоле — стрелы Кудима Пужалы разили без промаха.

— Вот сейчас наступила и наша очередь, — нахмурясь сказал Урак.

— Слушаем и повинуемся, о Непобедимый! — ответили военачальники и, вскочив на коней, умчались в сторону Звенигорода.

Вскоре огромная орда пришла в движение: по склону обрыва вверх устремились фигурки людей. Позади пешей толпы сновали всадники с бичами в руках. Они не скупились на хлесткие удары. С большого расстояния ничего не было слышно, но в свите кагана некоторые ханы поеживались, словно на собственных телах ощути ли жгучее прикосновение кнутов из воловьей кожи.

Первые ватаги кочевников забрались под самые стены крепости и ташили за собой штурмовые лестницы. Звенигород молчал: ни одна стрела не прорезала воздух. Защитников на стене тоже не было. Они или попрятались за заборалом, или...

— Почему не стреляют урусы? — насторожился каган-беки.

Сотни арканов захлестнули зубцы на стене. И тут на головы штурмующих обрушился град камней, бревна, утыканные шипами, опрокинулись котлы с кипящей смолой. Даже здесь, за три тысячи шагов от крепости, душераздирающий вой сотен покалеченных и обожженных людей резал слух.

— Вот теперь понятно, — сразу успокоился Урак.

Волна наступавших спешно скатилась с обрыва. С лестниц продолжали падать люди — живые или убитые, не понять. Многие из них оставались неподвижными, другие с трудом отползали. Кочевники заметались, но ал-арсии бичами скоро навели порядок и погнали воинов назад.

— Сегесан-хан! — позвал Урак. — Пошли гонца на левый берег Юзуга. Пусть передаст мое повеление Гадран-хану: как только мы займем крепость, его тумен должен сразу же переправиться и занять улицу Богатуров под обрывом Верхнего города. — И добавил мрачно: — Печенеги не должны сделать это раньше нас... Да, еще вот что: Санджар-тархан со своими воинами пусть на левом берегу остается и охраняет нас от всех неожиданностей.

Тем временем степняки вновь достигли подножия стен. Крепость молчала. Камни и кипящая смола не обрушились сверху на головы наступающих. Подгоняемые ал-арсиями, прикрывшись щитами, с саблями и кинжалами в зубах, хазары осторожно ступили на перекладины лестниц. Вот первые оказались на стене. Остановились, озираясь, и вдруг стали спешно скатываться назад. Ал-арсии пытались остановить их остриями копий, но воины не слушались. Паника передалась дальше, и хазары опять отошли, побросав лестницы.

— В чем дело? — тихо спросил каган: голос его пресекался от ярости.

К кургану уже мчались три всадника. Внизу они скатились с коней и побежали к вершине. Каган-беки дал знак тургудам, чтобы гонцов не задерживали. В десяти шагах они остановились, и один из них на четвереньках подполз к стопам Урака, уткнулся в землю, не смея поднять глаз.

— Разрешаем говорить, — помедлив, сказал Урак.

— О Непобедимый! Урусская крепость пуста. Там нет ни одного богатура.

Каган молча смотрел на гонца. Тот продолжал:

— Воины говорят: «Если крепость пуста, то дело тут нечисто. Здесь, наверное, прибежище джиннов, которые погубят нас всех. Урусы не станут так просто оставлять твердыню, стоящую в ста шагах от Верхнего города!» Многие видели какие-то мохнатые тени на пустых улицах Звенигорода. Джинны страшно смеялись и манили к себе богатуров. Я привел очевидцев!

Каган повел ладонью: тургуды приволокли двух валявшихся в пыли воинов. Урак уставился на них пронизывающими круглыми глазами и кивнул головой.

— Говорите! — резко приказал Сегесан-хан. — Надежда правоверных, Непобедимый и Разящий каган-беки Урак слушает вас!