— Н-нет, — смутился Очил. — Не брал у меня урус ничего.

— То-то! Ханы нашими руками хотят побольше добычи награбить. А чем они отплатят нам за нашу кровь? Может, ты скажешь? — ткнул Араз пальцем в грудь оборванного пастуха.

— А-а, не знаю я! — отмахнулся тот. — Вот овец у меня забрал Алмаз-хан, а наградить позабыл... Прошлым летом Хамлад-эльтебер сделал набег на пастбища Алмаз-хана. У меня тогда угнали последнюю корову. Жена умерла от голода этой зимой... — Пастух в горести опустил голову на грудь.

Кочевники сочувственно зацокали языками.

— Горе твое нам понятно, брат...

— Хаврат-эльтебер, да сдохнет он еще раз на том свете, за доблесть мою под Пуреслябом наградил меня пинками! — со злобой сказал Араз...

Возле костра собралось уже немало кочевников из других юрт. Товарищи Араза поделились с ними печеной кониной. Все молча слушали смелые слова табунщика, а иные поддакивали ему.

Неподалеку от костра мелькнула сгорбленная тень — кто-то спешил скрыться во тьме. Но свистнула стрела, и с откоса к костру скатилось тело человека.

— С-собака мусульманская! — выругался Араз. — Пошел наши жизни продавать, а потерял свою...

Двое подхватили труп, унесли в сторону реки. За воем ветра никто не услышал всплеска.

— Каган урусов Святосляб, — как ни в чем не бывало продолжал Араз, — великий богатур. Наши тумен-тарханы только похваляются силой и умом, а курганы своего позора складывают из наших голов. Только на реке Юзуг погибли от урусских мечей тысячи наших братьев. Они умирали, а помощь ниоткуда не могла прийти к ним, потому что хитрый каган Святосляб отрезал все пути отхода глупому индюку Ураку.

— Да-а, это был черный для нас день! Там погиб мой брат.

— А у меня отец, мир праху его!..

— То же и нас ждет, — сказал Араз. — Не выпустят никого урусы в степь.

— Что же делать, брат? — спросили из темноты. — Ведь если мы не пойдем на приступ урусской крепости, нас всех порубят ал-арсии из тумена Непобедимого.

— Какой он непобедимый? — отозвался кто-то. — Сколько лет уже бегает он от Святосляба, как ишак с накрученным хвостом.

— Удивительно, — отозвался другой голос. — Наш каган-беки всегда одерживал победы и над огузами, и над печенегами, и над булгарами. Нас сама Кустадиния страшится и дань дает. А каган урусов каждый раз берет победу себе. Ведь он еще молод и желторот, как птенец перепелки.

— Зато Урак стар, оттого и нерешителен, — ответил Араз. — Кто скажет мне, что будет с нами завтра? Урусы могучи, как деревья в их лесах. Мой дядя Ахмат давно живет среди урусов. Когда я был у него в гостях, он говорил, что урусы обучаются ратному делу с детства и быстро по тревоге собираются в большую орду...

— Что же делать, брат? — спросил тот же голос.

— Надо уйти в лес и сдаться урусам, — ответил Араз. — Их много вокруг.

— Но они повяжут нас и продадут в неволю!

— Нет! — возразил Араз. — Дядя Ахмат говорил, что урусы добры к тем, кто идет к ним с миром. У них поговорка есть: «Покорную голову меч не сечет». На их земле живет много хазар, и в юртах у них всегда есть мясо и кумыс. Здесь хазары платят урусским каназам малый бакшиш, а все остальное забирают себе. Я знаю многих воинов и даже ханов на службе у кагана Святосляба. Дядя Ахмат простой табунщик у коназа Савенелда, а одевается и ест, как ал-арсий.

— О-о! Так ли это? — раздались удивленные голоса.

— Пусть поразит меня Тенгри-хан, если вру! Могу на крови клятву дать!

— Не надо, верим! Говори, что делать. Мы слушаем тебя.

— Сейчас, когда гудит буря, а мы на краю боевого стана, уйти незаметнее легче всего. Ну а если кто попытается остановить нас, так пробьем себе путь мечами. Кто пойдет со мной, отходи по левую руку!

Толпа кочевников почти без колебаний перешла под вытянутую руку Араза.

— А сейчас — вперед! — распорядился он. — У кого белый кушак есть или платок?

— У меня...

— Возьми мой.

— Нужна белая тряпка. Мы привяжем ее к копью и будем махать, а не то урусы сразят нас стрелами. Они ведь не знают, куда и зачем мы идем...

Вскоре конный отряд из сотни хазарских воинов исчез в бурной ночи. За краем боевого стана они смяли дозор из ал-арсиев. Буря заглушила звон мечей, вскрики и конский топот.

Несколько человек, сторонников Араза, остались. Они пошли к другим кострам, и на следующее утро каган-беки Урак недосчитался многих своих воинов. Вес бежавшие были язычники — кара-будуны, которым горше всего жилось на хазарской земле.

Беглецов перехватывали дозоры воеводы Свенельда. Отбирали коней, оружие, а самих отправляли к походным котлам под крепкую стражу — мало ли что может быть у них на уме, враг хитер и коварен!

Многие просились под стяг Свенельда. И вскоре отряд из пятисот всадников под командой Араза занял место в засадной дружине князя Владислава Волынского. Рождались другие хазарские отряды под русской рукой, не менее многочисленные: брали не всех, осторожный Свенельд все же остерегался.

— Ты их, князь, спошли супротив печенегов или супротив воев самого хакана, — посоветовал воевода. — И тех и других они равно ненавидят. Все, кто пришел под стяг наш, суть язычники. В Козарии промеж разноверцами вражда идет лютая...

— Что я вам говорил, братья? — обратился Араз к своим товарищам. — И фарсаха не проскакали, как попали к урусам. Каган-беки Урак обложен, как волк в овраге. И завтра от всех нас остались бы только слезы на материнских глазах.

— Ты мудр, как сто шаманов, и хитер, как тысяча лисиц! — почтительно отвечали хазары.

Араз неузнаваемо преобразился: блестящая кольчуга обтянула его ладный стан, на голове — стальной островерхий шлем, на поясе — кривой дамасский меч. А конь под ним? — мечта, не конь!

Невиданные подарки дал Аразу щедрый «коназ Савенельд», провозгласил тысяцким, когда узнал, какого хазарин славного рода... К роду Ашин принадлежал и правящий в Великой Хазарии сам Шад-Хазар Наран-Итиль Иосиф!

Араз был отсевком царского рода, к тому же язычником, а не иудеем, но... знал воевода, что похвалит его за дальновидность великий князь Киевский Святослав Игоревич.

Пятеро сотников в добротных доспехах и на хороших конях окружили бин-беки Араза. И среди них — побратим Дамур, лихой наездник и рубака.

Буря затихла только перед рассветом. Промозглым и неприветливым было наступившее утро. Желтая от глины вода в Глубочице успокоилась, а по Днепру все еще гуляли пенные валы. Чайки на отмелях дрались из-за добычи. Ветер спал, было тихо.

Окрестности Киева за ночь преобразились: среди боевого стана кочевников валялись груды сучьев, лоскуты войлочных кошм, остывшие головешки разметанных ветром костров.

Печенеги многочисленной толпой растеклись по правому берегу Глубочицы. В свете всходящего холодного солнца степняки настороженно озирали противоположный берег. Воды изрядно прибавилось, многие отмели закрыло. Все побережье было усеяно обломками ладей вперемешку с водорослями, древесной корой, сучьями и мертвой рыбой.

Путь на Подол был открыт. Правда, на противоположном берегу стояла русская дружина, но сравнительно небольшая. Печенеги отметили это опытным глазом — руссов было меньше в шесть или в семь раз.

Бек-хан Илдей долго глядел на Подол, на русскую дружину и все никак не решался дать знак к переправе. Что-то удерживало его, а что он не мог объяснить: смутная тревога будоражила душу, сжимала сердце предчувствием беды.

Куря не выдержал томительного ожидания — для его открытой натуры все было ясно, как божий день: урусов мало, они не в силах будут противостоять огромной орде, боевые суда их разбиты. Чего еще ждать?!

— Вперед, мои батыры! — раздался его громовой голос. — Там! — бек-хан указал на Подол, — вас ждут добыча и слава!