В последующие месяцы Адриан и Кейт в часы затишья между обеденным наплывом посетителей и доставкой вечерней газеты сочиняли мрачные истории о клиентах. Им нравилось примерять колоритные характеры и сюжеты знаменитых детективных фильмов на пенсионеров в пастельных анораках, ежедневно приходящих за растительными драже и журналом «Пиплс френд».

Адриан. Ты заметила, что миссис Дейл уже несколько дней не заходит?

Кейт. И что ты думаешь?

Адриан. Ну, замечено, что мистер Дейл, когда покупал четверть фунта пастилок от кашля, держал в руке чемодан, по-видимому, тяжелый.

Кейт. !

Адриан. Вот именно. На вопрос, как поживает его супруга, упомянутая миссис Дейл, мистер Дейл сообщил — слышишь? — что она сейчас у сестры в Ярмуте.

Кейт. Это более чем странно. Это подозрительно.

Адриан. Именно так я и подумал. И сказал как бы между прочим: «А вы, мистер Дейл, вы к жене не полетите?»

Кейт. Хороший вопрос.

Адриан. Да, согласен.

Кейт. И что он сказал?

Адриан. Он сказал: «Да, как раз отправляюсь туда, потому и с чемоданом. Зашел с просьбой отменить пока доставку газет».

Кейт (помолчав). Хитер, да?

Адриан. Дьявольски.

Кейт. Отменил жену, потом отменил газеты. Хладнокровный мистер Дейл.

Мистера Джексона из дома 42 по Шоуэлл-Гарденс они прозвали Безжалостным Убийцей, потому что он носил элегантное полупальто и кожаные перчатки. Мистер Порлок, каждое утро подъезжавший за своей газетой на «ягуаре», был Джентльмен Растратчик, поскольку был единственным, кто покупал «Файненшл Таймс». Келвин О'Райли с Читем-стрит был Подручный, потому что он был большой и не очень умный.

Всякий, кто покупал лимонную карамель с шоколадной начинкой, по утверждению Адриана, был убийцей. Адриан питал отвращение к сластям и считал, что законопослушному гражданину не может нравиться такое противоестественное сочетание.

— Они попрали общественные нормы. Их нравственный компас взбесился. Они на все способны, Кейт. — И зловеще отзывался о том, кто покупал просто шоколад: — У него темные наклонности.

Кейт старалась основывать свои подозрения на более конкретных признаках, но и у нее вызывали сомнения люди, покупавшие чипсы со вкусом креветок. Впрочем, оба были согласны, что покупатели вафель в шоколаде «Кит-Кат» представляют в обществе силы добра.

Адриан обедал поздно, в 3 часа, после отца. Если Кейт была свободна от школы и погода была хорошая, они прогуливались вдоль канала. Хотя обстановка подходила для обсуждения, они редко разговаривали об убийствах и преступлениях вне магазина. Однажды Кейт спросила Адриана:

— Ты уйдешь из магазина? Устроишься на работу в городе?

— Не знаю. Может быть. Я стараюсь об этом не думать.

— Но твоему отцу всегда будет нужен помощник, да? Когда ему надо к оптовику или считать бухгалтерию, кто будет в магазине?

— Думаю, он хотел бы нанять помощника.

— Твою младшую сестру он ведь в магазин не пустит? — Кейт побаивалась его хмурой сестры, смахивавшей на панка.

Адриан засмеялся:

— По-моему, она вообще сюда не зашла ни разу. Это не для нее. Слишком занята — бочками изводит гель для волос и допрашивает меня о моих музыкальных вкусах. Думаю, он ни ее, ни меня здесь не хочет. Не может понять, зачем столько лет выкладывался на мое обучение, чтобы я в итоге продавал мятные конфетки.

— Но так оно и получается.

— Точно.

— А ты всегда делаешь то, что хочет папа?

Адриан вздохнул.

— Нет вообще-то. Но это его магазин.

— Но вообще, по-твоему, он знает, что для тебя лучше всего?

— Не знаю, Кейт, извини. У меня нет больших планов. Я просто плыву по течению. Я здесь счастлив — а он несчастлив от того, что я здесь.

Кейт бросила камень в канал.

— По-моему, взрослые иногда… Нет, я понимаю, ты тоже взрослый, но папы и мамы… или бабушки… они думают, что знают, что лучше всего для их детей, а на самом деле не знают. И часто даже придумывают что-то совсем плохое, а у детей планы гораздо лучше, но это ничего не значит, потому что бабушка — или кто там — взрослая, и решает она. Даже молодого это очень огорчит и сделает несчастным.

Кейт замолчала, словно бы договорив, но потом продолжила, не глядя Адриану в глаза:

— Например… вот такой пример… — Адриан услышал, что голос у нее немного дрожит. — Бабушка… но мне не полагается звать ее бабушкой, надо звать «Айви». Айви говорит, что в конце будущего года я пойду в Редспун.

— Интернат?

— Да. Она говорит, что у них есть бесплатные места для способных детей — это удача, а с ней мне жить неправильно. Говорит, что не может ухаживать за мной как следует. Я говорю, что за мной не надо ухаживать. Я умею готовить спагетти на тосте. Умею пользоваться стиральной машиной. А она говорит, что я должна быть среди сверстников. А я не люблю. — Голос у Кейт прервался на секунду. — По правде, я не так уж люблю быть со сверстниками. Они ничего не делают — только телевизор смотрят… и… может быть, они меня тоже не очень любят, потому что я не умею быстро бегать, и, может, кто-то считает меня странной. Больше всего я люблю, когда школа кончается и можно заняться детективной работой. Я пробовала ей об этом сказать. Говорила, что буду разгадывать преступления и что папа хотел, чтобы я этим занималась. Он хотел, чтобы я была сыщиком, а не уезжала в какую-то дурацкую школу далеко от дома. Папа никогда бы не отправил меня из дома…

Адриан дал ей бумажную салфетку, но она все равно смотрела в сторону.

— Она говорит, чтобы я не надоедала тебе в магазине. Говорит, что мешаю и что это неестественно — не иметь друзей своего возраста. Говорит, что ты, наверное, меня жалеешь и думаешь, что я очень странная.

Адриан опустился на колени и повернул ее голову так, чтобы Кейт смотрела на него.

— Кейт, не слушай ее. Ты не мешаешь, и ты не странная. Ты мой друг. Один в магазине полдня я бы спятил. В тебе смысла больше, чем во всех остальных. Я тобой восхищаюсь, Кейт, восхищаюсь. Посмотри на меня. Мне двадцать два года, а я ничего не делаю. Никуда не двигаюсь. Тебе десять, и ты как маленький трудолюбивый улей — вечно бежишь, вечно с каким-то проектом, вечно с каким-то делом. Рядом с тобой взрослые кажутся мертвыми. Неважно, сколько тебе лет. Хоть восемьдесят пять, хоть двадцать пять — я все равно был бы твоим другом. Ты горишь светлее, чем мы, все остальные. Она должна тобой гордиться.

Несколько минут они молчали.

Кейт посмотрела на Адриана и сказала:

— Я не поеду в эту школу.

Кейт и Тереза сидели на бетонных ступеньках Рэмзи-хауса. Матовое стекло перед ними было разбито, и через дыру они ясно видели окна третьего этажа в Чаттауэй-хаусе.

— Знаешь рыжего из двадцать шестой квартиры? — спросила Тереза.

Кейт не знала никого из этого дома. Тереза говорила о своих соседях так, как будто Кейт прекрасно знала и их самих, и их привычки. Кейт это нравилось.

— Он темный человек. У него густые рыжие волосы и густая рыжая борода. Целый день сидит на бугре и ест апельсиновые корки из пакета. Он может предсказывать будущее. Все время предсказывает, что со мной случится. И давным-давно сказал мне про тебя.

— Что он сказал? — спросила Кейт.

— Он заставил пообещать, что не скажу.

Кейт не стала настаивать. С Терезой не удавалось говорить напрямик. Всегда загадки. Это Кейт тоже нравилось.

— Кто его сосед?

— Ирландец. Его зовут Винсент О'Ханорахан, и он разговаривает так: «Оделоделоделоделодел». Надо глаза закрывать, чтобы понять, что он говорит, и брюки ему всегда малы. Я была у него в квартире. Он стоял у окна и помахал мне, чтобы вошла. Я вошла, он дал мне печенье с чем-то розовым и кокосом, но назвал это не печеньем, назвал «Кимберли». Я сказала, что это имя девочки, а он сказал, что никогда не встречал девочки с таким именем, и спросил, как меня зовут. У него повсюду картинки с Марией и Иисусом, а в кухне пахло кофеем. Я сказала, что меня зовут Тереза, а он заплакал. Опустил голову на стол и плакал, плакал. Я печенье съела и ушла.