— Молока нет, — безучастно подтвердила Лиза.

Дэн моргнул, вздохнул, повалился в кресло напротив и положил голову на стол.

В комнате воняло переполненной урной. На полу валялись останки жареных цыплят, дожидаясь, когда ими займется наконец уборщица.

— Что ты ел на обед? — спросила Лиза.

Дэн ответил, не поднимая головы:

— Картофель фри с соусом песто и «Пармезаном», сэндвич с бри и виноградом — «большой, толстый и вкусный» — и… фруктовый коктейль и десерт с профитролями в горшочке.

— Ого. Ты Калигула?

Дэн поднял голову и огляделся.

— Правильно. Да, Калигула, во всем своем великолепии — и наслаждаюсь ароматами протухшего фастфуда. Я понимаю, работа здесь, особенно в субботу, — такое нескончаемое наслаждение, что надо умерить его едой, — что у нас сегодня? — Дэн осмотрел Лизин серый домашний сэндвич. — О господи! Не может быть — рыбная паста? Ты мне не снишься? Война кончилась, слыхала? Карточек больше нет. И вообще, вали к себе в контору. Я думал, менеджеры там должны сидеть за своим трехчасовым обедом.

Лиза улыбнулась:

— Я ведь двойной агент. Люблю покрутиться в низах, а потом доложить начальству о бунтарских настроениях. Так я и получила свой изумительный пост — стуча на диссидентов и отказников.

— Черт! — сказал Дэн, словно ему только что открыли глаза.

— Ну а у тебя как день прошел? — спросила Лиза.

— Обычно. Очередная возможность увидеть человечество в лучших проявлениях. Иногда до смерти хочется встречи со стандартным психом — ну, знаешь, с добрым основательным невротиком, который тревожится из-за пропущенных серий «В автобусах». А вот с нормальными тяжелее всего. У меня примерно четыреста семнадцать жалоб от покупателей, что нужные им CD на прошлой неделе были дешевле. Я объясняю, что распродажа кончилась в четверг, а они все, как один, смотрят на меня, моргают и говорят: «Но я хочу купить его сейчас». Я как можно вежливее отвечаю: «Боюсь, сегодня уже цена без скидки. Может быть, вам стоило купить в четверг, когда магазин был разукрашен объявлениями пять метров на пять: „Сегодня последний день распродажи“». И тут — вот что меня убивает — они говорят: «Это незаконно».

Что это? Откуда они набрались этой юридической ахинеи? Дурацкого, путаного представления о законе — из серий «Сторожевого пса» и с коробок кукурузных хлопьев? Их нельзя выпускать без провожатых. Но одно замечательно, одно вселяет в меня безмятежность: они настолько глупы, что не могут понять — у нас всего восемь дней в году нет распродажи, завтра она опять начинается. Я стою, слушаю их бред, и он меня не трогает — я знаю, у нас наверху полторы тысячи этих дисков ждут наклеек с новой графикой, и не сегодня-завтра они будут в торговом зале по обычной низкой цене. Раньше я, может, и сказал бы им об этом, но теперь — нетушки.

— Что ж, тоже победа, — сказала Лиза, но Дэн оставил ее реплику без внимания.

— А потом к прилавку подошла женщина в красивом платье и о чем-то меня спросила. Не знаю, что-то в ней меня сразу расположило. Приятное, простое лицо, и вид, понимаешь, такой, что подошла не с жалобой, не с претензией. Короче, спрашивает, а я не понимаю слов. Только какие-то звуки. Не пойму, то ли она только что от зубного врача, то ли глухая, то ли у нее проблемы с речью… но мне все равно, рад помочь человеку, который не пристает с распродажей. Раза два или три прошу ее повторить, и уже становится неловко, потому что кое-какие слова разбираю, а смысла нет. Раз извиняюсь, два, а потом думаю: может, дать ей бумагу и ручку? Не рассердится? Не будет ли это невежливо, оскорбительно? Я уже в отчаянии, очередь растет, даю ей ручку и бумагу. Она просияла, как будто хотела сказать: «Чудесно, как я сама не догадалась?» Пишет свою просьбу, а я доволен собой и думаю, как хорошо, что есть еще приятные люди, которым стоит помочь, и они тебя не подгоняют. Она с улыбкой дает мне листок, и я ей тоже улыбаюсь и смотрю на листок, а там написано: «Ужасник нет вижу фильма видео».

— Как? — сказала Лиза.

— Буквально. «Ужасник нет вижу фильма видео». Кажется, это самое она и говорила. И смотрит на меня, как будто спрашивает: «Теперь вы поняли?»

— И что ты сделал?

— Кивнул ей так, как будто все понимаю и полностью владею ситуацией, а потом сказал, что ей надо пойти на пятый этаж и попросить Майка.

Безымянный молодой человек

Верхний пассаж, сектор 3

Сейчас три часа. Три. Мы смотрим с балкона на верхнем этаже. Под нами у «Баскин Роббинс» девушки. Четыре девушки. У одной прическа как у Бритни два года назад. У нее шарф, на самом деле не из «Берберри»,¹⁹ закрывает половину лица, но видно, что хорошенькая. Она держит перед собой мобильник, а остальные три стоят вокруг и смеются. Там какой-то смачный текст. Она делает вид, что это неприлично, а сама смеется. Очень симпатичная, хотя вижу только ее глаза, как у ниндзи Пакис. Тодд захочет ее и через минуту это скажет, а потом скажет, чтобы Кеоун взял темненькую, Гэри — высокую, а потом посмотрит на меня и скажет, что моя ему не очень нравится. Мне тоже, потому что я вижу все ее лицо и она некрасивая. Это ей бы носить шарф. Сейчас мы стоим через проход от них, и они нас видели. Тодд делает вид, что ссорится с Кеоуном, и говорит ему «отвали», обзывает пиздюком и мудаком гораздо громче обычного. Я наблюдаю за некрасивой без шарфа не из «Берберри». Она смотрит в сторону выхода. Она не смеется над Тоддом и Кеоуном, как остальные. Я больше хотел бы с остальными, но, хоть она и не хорошенькая и у нее нет сисек, хотел бы с ней тоже. Я хочу сидеть вечером в парке отдельно от Тодда, Кеоуна и Гэри. Хочу сидеть на скамейке у пруда, и вы догадались бы, что я там, только по оранжевому кончику моей ментоловой сигареты. Было бы холодно на скамейке, но рядом сидела бы девушка. И в автобусе сидела бы рядом, сзади, на верхнем этаже. Я бы написал на сиденье ее имя, а рядом написал бы свое. Я бы купил ей кольцо с камешками. А отца послал бы на фиг. Я бы купил ей песни, которые она любит. А Тодда послал бы на фиг. Сейчас Тодд дает хорошенькой сигарету, а Кеоун и Гэри придвигаются к тем двум, а моя уходит не оглядываясь.

Лиза перепробовала много будильников и знала, что они в этом мире не для того, чтобы их любили. И будильники знали свое место: хороший день начинался с того, что тебе велят заткнуться, плохой — с того, что тебя швыряют в стену, и твои потроха рассыпаются по полу. Ее забавляли их тщетные попытки самосохранения — они принимали обличье любимых героев мультиков или членов любимой футбольной команды, — тщетные потому, что даже добрый ребенок скорее превратит голову песика Снупи в труху, чем станет терпеть отвратительный звук. Лиза тратила изрядную часть жизни на покупку будильников. Она заметила, что покупает часы и зубную пасту с одинаковой частотой. Такая быстрая замена объяснялась двумя факторами: во-первых, естественным отказом любого будильника работать, когда его расшибали о стену, сбрасывали с балкона или безуспешно пытались спустить в унитаз, и во-вторых, естественное привыкание к тону и характеру самой побудки, что делает ее безрезультатной. Поэтому каждому новому купленному будильнику следовало быть более крепким физически и более отвратительным по звуку, чем предыдущий. Нынешние часы, она вынуждена была признать, оказались особенно удачной моделью — пошел вот уже седьмой месяц их тиранского правления. Раньше она заблуждалась, предполагая связь между ценой и эффективностью. Она потратила кучу денег на «Браун» и на швейцарскую посылочную компанию. Нынешняя модель стоила 1,49 фунта. Это были часы с цифровым дисплеем в легком пластиковом шаре — настолько легком, что его нельзя было швырнуть с подобающей скоростью. А сигнал был поразительный. Не бибиканье и не звон, а громкое постоянное гудение. Этот звук вызывал панику и слабость во всем теле, как бывало у Лизы перед рвотой. Она могла выдержать его не более полутора секунд.