— При такой прическе их нельзя слишком часто мыть, а то получается пушистая, как у Хауарда Джонса,¹² и всем хочется тебя пнуть. Моешь раз в три-четыре дня. Когда вымыла, наносишь как можно больше геля — и феном снизу вверх, и все время сильно-сильно трешь голову сверху: получается классический стиль «Мак», как у Маккалока.¹³ Конечно, если хочешь, чтобы было больше похоже на Роберта Смита,¹⁴ надо вычесывать кверху отдельные пряди. Только не мыль, мылят только старые панки, чтобы волосы стояли. Ты же не хочешь выглядеть так, как будто ты из «Эксплойтед»¹⁵ или что-нибудь такое. А потом опрыскай лаком, только не дорогим. Если каким-нибудь шикарным вроде «Элнетта», не получится. Нужен дешевый, клейкий — «Хармони» годится. И помни, что дождь — твой враг.

Кейт слушала очень внимательно, и хотя многие слова были ей понятны, общее содержание осталось загадочным.

Лиза продолжала:

— Хочешь, я тебя причешу? Я могу, если хочешь.

Кейт недолго думала:

— Нет, спасибо. Мне важно не привлекать внимания. Это нельзя при моей работе.

Лизу озадачил этот ответ, и она обрадовалась, когда из магазина наконец вышел папа. Она побежала за ним, даже не попрощавшись с Кейт.

Она помнила, как уезжала на заднем сиденье папиного «Датсуна» и оглядывалась через плечо на Кейт, стоявшую в сумерках с блокнотом в руке.

Теперь, не доев половину гамбургера, Лиза прислонилась к ограждению стеклянного балкона на четвертом этаже и смотрела на головы людей на первом. По краям движение было быстрым и непрерывным: люди исчезали в разных магазинах и появлялись, выходили из потока и вливались обратно. Ближе к середине темп замедлялся — тут бесцельно шатались стайками подростки и люди постарше, бродили, глазели. Эти являлись первыми и последними уходили — конечная морена ледника. Лиза думала: а уходят ли они вообще из магазина? Она воображала, как ранним утром они топочут стадами в темных проходах. В центре коловращения стоял охранник. Он закинул голову, посмотрел на стеклянный потолок в вышине, и Лиза увидела его печальное лицо. Взгляды их встретились на мгновение, и у Лизы слегка закружилась голова. Она вспомнила, что пора вернуться в магазин.

«Зеленые дубы» не были приятным местом для работников. В 1997 году директорат центра в соответствии со стратегическими целями компании «Глобальные инвестиции в территорию досуга» (владелицы сорока двух торговых комплексов по всему миру) распространил среди девяти тысяч своих работников опросный лист с целью выяснить их отношение к условиям труда. Недовольство оказалось настолько острым и единодушным, что послужило темой дипломных работ студентов-социологов (о чем работников, естественно, не извещали). Второго опроса не последовало.

Поражало несоответствие между условиями для покупателей и условиями для персонала. Центр строился в то время, когда в Европе приобрела популярность идея расширить функции торговых центров и сделать их местом проведения досуга. Архитекторы и планировщики «Зеленых дубов, версия 2» задались целью создать для покупателей неповторимые удобства — с зелеными зонами отдыха, эргономичными сиденьями, светлыми, полными воздуха атриумами, фонтанами, близкими парковками, просторными туалетами. Служебные же помещения, наоборот, до предела сокращались ради увеличения торговой площади. Удобства для персонала были крайне скудные: мало туалетов, темные внутренние помещения, устаревшая, слабая вентиляция, голые стены из шлакобетонных блоков, вечный запах канализации и засилье крыс. Этот апартеид обижал работников. Они читали меморандумы начальства с требованиями не пользоваться общественными туалетами и зонами отдыха, видели, как их автостоянки отодвигаются все дальше от центра, ежедневно проходили через светлые атриумы в мрачные служебные коридоры — длинные серые туннели, — по ним и Лиза приходила теперь к задней двери своего магазина.

«Твоя музыка» располагалась на пяти этажах, шестой был занят под склад и комнату персонала. Через склад Лиза старалась пройти побыстрее. Тут собрались люди двух сортов: те, кто был не в ладу с простейшими правилами гигиены и потому не мог работать в торговом зале, и те, кто досыта нахлебался от покупателей и предпочитал весь день лепить ярлычки на товар, только бы не общаться с публикой. Из этих никого сегодня не было, в том числе Генри, толкового, но депрессивного заведующего складом. Были четверо семнадцатилетних — три Мэтта и Кирон. У всех были длинные всклокоченные волосы, все целый день самоуглубленно раскачивали головами под «нью-метал» и умудрялись напортачить с простейшим заданием. Лиза ждала лифта, стараясь не думать о мельком увиденном бардаке. Спустя пять минут — все еще ждала, стараясь не вздрагивать от грохота и вскриков за спиной.

У покупателей был выбор: передвигаться между этажами либо по широким пологим лестницам, либо в тесном лифте. Огромное большинство, все еще очарованное стеклянными стенками начала 1980-х годов, устремлялось в лифт. У служащих такого выбора не было: спуститься с товаром с 6-го или подняться туда они могли, только набрав код на лифте. Лифт для них был постоянным источником огорчений — он был запрограммирован так, что вызов лифта покупателем имел приоритет перед кодом служащего, и последний был вынужден, скрипя зубами, несколько раз прокатиться вверх и вниз, прежде чем попасть наконец к себе на шестой этаж. Естественно, случалось так, что и рассеянный посетитель попадал туда же. Обычно он охал или вскрикивал от ужаса, когда открывалась дверь и обнаруживалось, что его занесло куда не следует. Случалось, однако, что он выходил, не заметив шлакоблочных стен, картонных ящиков, машин для упаковки в термоусадочную пленку и отсутствия признаков торгового процесса. Он шел по складу, задумчивым взглядом отыскивая кассеты с «Прикосновением Фроста»,¹⁶ и делался агрессивен, когда складские пытались загнать его обратно в лифт.

Время от времени, озлившись, вероятно, на неиссякаемый поток ненависти, обращенной против него, лифт игнорировал все вызовы с этажей, стремительно спускался ниже первого, в неиспользуемую подземную часть шахты, и обиженно сидел там, иной раз секунд тридцать, а то и — был такой случай — два часа (и, конечно, с Невезучим Кироном со склада). Большинство работников испытали на себе эти капризы, и у всех без исключения мелькала мысль, что оборвался трос и они летят к амортизированному концу. Но что же творилось в таких случаях с покупателями? Можно ли вообразить, что происходило у них в голове? Это были редкие, но захватывающие моменты — когда ты стоял за прилавком на первом этаже, и кабина проносилась мимо: фигуры, прильнувшие к стеклу, выпученные глаза, машущие руки. Сегодня, к громадному облегчению Лизы, кабина приехала пустой.

Курт неспешным дозором обходил невидимую параллельную вселенную служебных коридоров. Километры и километры труб, проводов, вентиляционных коробов, шкафов с предохранителями, барьеров, пожарных шлангов. Узкие проходы иногда приводили в освещенную цепь пещер — погрузочных площадок; некоторые коридоры никуда не вели. Все было серое, все пахло нагретой пылью. Он часами бродил в забытьи, не придерживаясь определенного маршрута, и механически проверял каждую дверную ручку. Иногда останавливался и пытался сообразить, где он находится по отношению к центру, но редко угадывал точно. Он любил заблудиться, запутаться в узловатой орбите торгового комплекса.

Только здесь, в коридорах, он мог осторожно прикоснуться к знакомым острым краям и осколкам у себя в памяти. Многие воспоминания о Нэнси поблекли, и он не знал, хорошо это или плохо. Он был рад, что боль ослабевает, она уже стала намного слабее, чем в первый год. Но давалось это недаром: вместе с болью уходили подробности в воспоминаниях. Люди говорили: «Время лечит», но он понял, что время не лечит, оно стирает и путает — а это совсем не то же самое, думал он. Четыре года прошло с тех пор, как ее убили. Бывало, во второй половине дня, когда он оставался дома и солнце светило под определенным углом в окно его спальни, а тюлевые занавески колыхались от ветра, бросая тени на стену, у него возникало отчетливое чувственное воспоминание, что он ощущал, когда был любим, когда засыпал и просыпался, держа ее руку в своей. Он старался удержать это ощущение эйфории как можно дольше, но оно длилось лишь миг. Из некоторых периодов жизни ему удавалось вычерпать только воспоминания о воспоминаниях. Он боялся слишком много думать о прошлом. Боялся, что воспоминания совсем сотрутся, если обращаться к ним раз за разом. Он уже забыл, как она смеялась. Он ощущал на себе бремя ответственности: он был единственным хранителем этих воспоминаний. Иногда им овладевала паника, как будто он пытался удержать воду в пригоршне. Он хотел бы загрузить воспоминания на какой-то надежный носитель, создать резервную копию. Нэнси сохраняла чувство реальности только благодаря множеству коробок с ее вещами, которыми была загромождена квартира. Но коробки не радовали его — они только добавляли тревог. В них было столько хлама, он боялся их открыть. На каждое осмысленное письмо приходился десяток мятых банковских выписок. Одна коробка была наполнена рекламными листовками, до сих пор еще приходившими, — «единственные в жизни шансы», которые она упустила, умерев. Курт хранил коллекцию, хотя не знал для кого.