— В Сохо, «Эндрю Эдмундс», — сказал Роберт водителю.

Они проехали через Хайгейт-Вилледж и Кентиш-Таун. Приглядевшись к Валентине, Роберт узнал наряды Элспет — черное бархатное платье и белый кашемировый палантин, — которые напомнили ему совсем другой, давно минувший вечер. Даже туфельки — и те прежде носила Элспет. «Что она хочет этим сказать?» Потом до него дошло, что Валентина, скорее всего, не привезла из Америки свою одежду. Он с досадой подумал, что близнецы получили от Элспет достаточно денег, чтобы купить себе новые вещи. В одежде с чужого плеча Валентина выглядела старше, как будто отчасти сама преобразилась в Элспет. Она смотрела в окно.

— До сих пор не могу сориентироваться.

Посмотрев мимо нее, Роберт подсказал:

— Кэмден-Таун.

Валентина вздохнула:

— По мне, все одинаково. И такая скученность.

— Не любишь Лондон?

Она покачала головой:

— Я бы и рада полюбить. Только мне здесь неуютно.

Роберт даже не задумывался о том, что по прошествии года она, по всей вероятности, захочет уехать; теперь в нем всколыхнулась настоятельная потребность убедить ее, какое это желанное место — Лондон.

— Не могу представить, как можно жить в каком-то другом городе. Впрочем, я здесь вырос. Если куда-нибудь переселюсь, буду как отрезанный ломоть. Здесь все мои воспоминания.

— Понимаю. У меня такое же отношение к Чикаго.

Она посерьезнела, и это вызвало у него улыбку.

— Не рано ли тебе ностальгировать? Я — другое дело, старый, замшелый историк, песок сыплется. А ты должна искать приключений.

— Вам сколько лет? — спросила она.

— Через две недели стукнет тридцать семь, — сказал он.

А про себя отметил, что она не стала протестовать, когда он обрисовал себя стариком. Валентина улыбнулась:

— Значит, отпразднуем.

Сначала Роберт подумал, что это относится к ним двоим, но потом понял, что она говорит о себе и Джулии. Реакцию Джулии нетрудно было представить, поэтому он сказал:

— Думаю, у нас на кладбище будет чай с пирожными; может, вы тоже зайдете, со всеми познакомитесь?

— Хорошо. — Она заулыбалась. — Именинное чаепитие на кладбище — это что-то новенькое.

— Ну, особых торжеств не будет, просто чай с какими-нибудь угощениями. А так — ни подарков, ничего.

Они стали наперебой вспоминать прежние дни рожденья: «Тогда нас впервые повели в цирк…», «В конце концов пришлось мне делать промывание желудка…», «Джулия так разозлилась…», «В то утро зашел мой отец, а я его раньше не видел…»

— Это как?

Роберт запнулся; у него не было уверенности, что он готов прямо сейчас поведать ей эту историю. Он все время забывал, что они едва знакомы.

— Ну, видишь ли… Мои родители не состояли в браке. Вообще-то у отца в Бирмингеме была другая семья. А тут он прикатил на «ламборгини» и повез нас в Брайтон, на целый день. Тогда я впервые увидел море.

— Странно. Почему он столько лет не показывался?

— Он занят собой, детей не особенно любит. Хотя нелепо, конечно: у меня пятеро единокровных братьев и сестер. Мать говорит, он потому приехал на меня посмотреть, что она в кои веки решилась попросить у него денег. После этого он стал изредка наведываться, привозил какие-то никчемные подарки… Человек он своеобразный и совершенно ненадежный. В детстве я боялся, что он заберет меня у матери и мы с ней больше не увидимся.

Валентина покосилась на Роберта. «Он что, шутит?» Если так, то она, видимо, чего-то не поняла. Такси притормозило у ресторана. Валентина ожидала увидеть большое, плотно задрапированное, солидное заведение, но оказалась в крошечном, тесном зале с почерневшей от времени деревянной обшивкой и низкими сводами. У нее появилось редкое ощущение, будто сама она выросла до небывалой величины. Вот, значит, что такое настоящий Лондон; вот куда лондонцы ходят ужинать. Ее охватили смешанные чувства: она торжествовала, что пришла сюда не как туристка; радовалась, что она здесь, а Джулия — дома; терялась, не зная, как поддержать разговор с Робертом. Что полагается отвечать, когда человек говорит, что боялся, как бы его не похитил родной отец? Что бы на это сказала Джулия? Когда их усадили за маленький столик, между шумной компанией деловых людей из Сити и литагентом, который обхаживал редакторшу, Валентина спросила:

— А почему у тебя были такие подозрения?

Оторвавшись от меню, Роберт переспросил:

— Какие?

— Ну, насчет отца. Ты же сказал…

— Ах да. Теперь-то я понимаю, что у него и в мыслях этого не было, но он постоянно отпускал какие-то шуточки, повторял, как здорово было бы нам с ним вдвоем перебраться в северном направлении… В моих глазах он смахивал на гоблина. Вплоть до юности я его опасался.

Валентина вытаращила глаза, потом спряталась за меню и промолчала. «Как он спокойно об этом говорит. Какая бы ни была у человека семья, он ничему не удивляется». Она почувствовала себя — пожалуй, впервые — несмышленой малолеткой с Запада.

«Это я хватил через край», — понял Роберт.

— Для начала бокал вина? — предложил он. — Выбрала что-нибудь?

Разговор сперва не клеился, но они сошлись в пристрастии к «Монти Пайтону»,[84] обменялись кладбищенскими историями, посмеялись над выходками Котенка и оценили суп из фенхеля. К концу вечера они уже чувствовали себя друг с другом легко или, во всяком случае, более непринужденно, чем раньше.

Этому одинокому вечеру не было конца. Сначала Джулия решила подняться к Мартину, но была страшно раздосадована, что ее бросили, а потому решила: ну и пусть, чем хуже, тем лучше. И хорошо, что телевизор сдох.

Разогрев банку томатного супа, она устроилась в столовой и за едой начала читать «Счастливчика Джима»,[85] который хранился у Элспет в кабинете. Элспет, сидя напротив, не спускала с нее глаз. «Супом не залей, это же первое издание, с автографом». Элспет ругала себя, что не оставила близнецам более подробные инструкции. Без злого умысла они варварски обращались с ее сокровищами: лежа в ванне, читали редкие издания «Тристама Шенди»[86] и «Вильетт»,[87] запихивали в сумочки памфлеты Даниэля Дефо, чтобы читать в метро. Элспет так и подмывало выхватить у Джулии книгу. А мне, собственно, какое дело? Это всего лишь книга, ее читают, радоваться надо. Меня не должно волновать, что Валентина носит мою одежду, ужинает с Робертом, но это меня волнует, да еще как. Джулия доела суп, закрыла книгу, убрала со стола и вымыла посуду. Стала играть с Котенком, но Котенку это вскоре наскучило, и он ушел спать в гардеробную. Тогда Джулия легла на диван в гостиной и уставилась в потолок, а когда вконец извелась, включила компьютер. Два часа убила в интернете, написала мейлы своим забытым школьным подружкам. Элспет обиженно протиснулась к себе в ящик. В десять вечера Джулия приняла ванну. В десять тридцать понадеялась, что Валентина с минуты на минуту будет дома. Ближе к полуночи, трижды набрав ее номер, она запаниковала. Элспет следила, как Джулия мечется из угла в угол, и предчувствовала… что? Беду. Опасность. История повторялась с досадными вариациями. Элспет пыталась представить, куда Роберт мог повести Валентину — его любимые бары, заветные маршруты… Возвращайся домой, возвращайся, чтобы я за тобой приглядывала. Джулия лежала в постели без сна и кипела от злости. Элспет сидела у окна. Они ждали.

— Хочешь, прогуляемся по Южному берегу? — предложил Роберт.

Он расплатился по счету, и они собирались выходить из ресторана. Валентина заколебалась. Ее смущали туфли. Остроносые, на шпильках, да еще на полразмера велики.

— С удовольствием, — ответила она.

До Вестминстерского моста они доехали на такси. На улицах — удивительное дело — было безлюдно. Их шаги гулко отдавались от тротуара, с противоположной набережной доносился смех. Зрелище ночного Вестминстера было для Валентины в диковинку. «Когда нет толпы, здесь намного приятнее». Роберт повел ее через мост и вниз по ступеням. Стоя у парапета, они смотрели на Темзу и здания парламента. Прямо над Биг-Беном зависла низкая оранжевая луна. Роберт привлек Валентину к себе. Она напряглась. Так они постояли несколько минут, и каждый пытался прочесть мысли другого. Наконец он сказал: