Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В Хайгейте Роберт любил наблюдать смену времен года. На кладбище всегда было зелено; у викторианцев многие деревья и кустарники символизировали вечную жизнь, а потому даже зимой неупорядоченную геометрию могил скрадывали посадки хвойных пород, кипарисов и падуба. По ночам от камня и снега отражался лунный свет, и когда Роберт с хрустом ступал по гравию, скрытому под невесомым белым покрывалом, у него самого порой возникало ощущение, близкое к невесомости. А то еще он прихватывал с собой стремянку из садового сарая «Вотреверса» и взбирался на травянистую лужайку в центре Ливанского круга. Прислонившись к трехсотлетнему ливанскому кедру или просто лежа на спине, он смотрел в небо сквозь узловатые ветви. Звезд он почти не видел — их скрывало световое загрязнение от лондонских электросетей. Зато сквозь крону ливанского кедра мелькали огоньки самолетов. В такие минуты Роберта охватывало непоколебимое чувство упорядоченности мироздания: под его телом, под травяным покровом, тихо-мирно лежали мертвые в своих тесных кельях, а над ним, в небесах, плыли звезды и крылатые машины.

Сегодня, остановившись возле семейства Россетти, Роберт задумался об Элизабет Сиддал.[20] Он без конца переписывал главу, посвященную ее жизни, но не потому, что находил неизвестные факты, а скорее потому, что его согревали думы о Лиззи. Роберт с нежностью провел мысленную линию ее судьбы: от скромной модистки до натурщицы художников-прерафаэлитов и обожаемой возлюбленной Данте Габриеля Россетти. Загадочные недуги, долгожданное венчание с Россетти, мертворожденная дочь. Смерть от опия. Муки совести Данте Габриеля, положившего в гроб жены единственный экземпляр своего полного собрания стихотворений. Через семь лет — ночная эксгумация при свете костра, поиски рукописи. Роберта завораживала эта история. Он постоял с закрытыми глазами, рисуя в своем воображении события тысяча восемьсот шестьдесят девятого года: тогда эта могила еще не была стиснута другими, и могильщики свободно махали заступами в неверном свете костра.

Полагая, что слишком задержался, Роберт ступил на еле заметную тропу среди захоронений и пошел наугад.

Ему не давалась вера в загробную жизнь. В годы своего англиканского детства он воображал широкую, залитую холодным солнцем бескрайнюю пустоту, где витают невидимые людские души и тени мертвых домашних питомцев. Когда у Элспет не осталось надежды на выздоровление, он попытался откопать эту прежнюю веру, пробиться заступом сквозь собственный скепсис, будто вера представляла собой какие-то более ранние отложения под пластами умудренности опытом. Он перечитал трактаты медиумов, рассказы о старинных спиритических сеансах, отчеты о научных опытах с участием ясновидящих. Его разум взбунтовался. Это все история; это увлекательно; это неправда.

Приходя ночью на кладбище, Роберт всегда останавливался перед склепом Элспет или садился на единственную ступень, прислонясь к неприветливой решетке. Когда он стоял у склепа Россетти, ему было ни жарко ни холодно от того, что там не чувствовалось присутствия Лиззи или Кристины,[21] но прийти к Элспет и обнаружить, что для него «ее нет дома», было как-то тревожно. В первые дни после похорон его так и тянуло к этому склепу в ожидании какого-нибудь знака. «Я буду тебе являться», — сказала она, узнав смертельный диагноз. «Да уж, пожалуйста», — ответил он, целуя ее в исхудавшую шею. Но она ему не являлась — разве что в мыслях: исчезала и всплывала в совершенно неподходящие моменты.

Сейчас Роберт сидел на пороге ее последнего пристанища и наблюдал, как рассвет подкрашивает деревья. Он слышал, как в Уотерлоу-парке зашевелились птицы, запели, загалдели и выплеснулись через дорогу. Вдоль Суэйнз-лейн проносились редкие автомобили. Когда в лучах рассвета уже обозначились надписи на могилах через аллею от склепа Элспет, Роберт встал и направился в дальнюю часть кладбища, туда, где были Лестничные катакомбы. Впереди маячил шпиль церкви Святого Михаила, а «Вотреверс», скрытый стеной, оставался невидимым. У одного края Лестничных катакомб Роберт поднялся по ступеням и дошел по крыше до зеленой двери. Его сморила усталость. Из последних сил он поплелся к себе домой, едва не засыпая на ходу. Между тем за окнами его квартиры кладбище принимало свой привычный вид: восход сменился дневным светом, в контору потянулись служащие, зазвонили телефоны, мир природы и мир человека закрутились в своих отдельных, но сообщающихся системах координат. Роберт заснул не раздеваясь, только сбросил прямо у кровати грязные кроссовки. Около двенадцати дня он появился в конторе кладбища, и Джессика сказала:

— Голубчик мой, на тебе лица нет. Выпей-ка чаю. Ты когда-нибудь спишь?

ВОСКРЕСНЫЙ ДЕНЬ

Лондон жарился под безоблачным июльским небом. Держа в потной руке высокий стакан джина с тоником, Роберт устроился в старом плетеном шезлонге, вынесенном на задний двор дома Джессики Бейтс. Там ее внуки готовились играть в крокет. Был воскресный день. Роберта не покидало смутное чувство, что он оказался не в том месте; у них с Джессикой было заведено проводить воскресенья на кладбище. В такую прекрасную погоду туда валом валили туристы, которые толпились у ворот, щелкали фотоаппаратами и возмущались запретами на вход в открытой одежде и с напитками. Одни сетовали на высокую стоимость экскурсии — пять фунтов, другие безуспешно требовали, чтобы их пропустили с колясками и с детьми младше восьми лет. Но сегодня гидов пришло больше, чем требовалось, и потому Роберта с Джессикой отпустили: Эдвард велел им «как следует отдохнуть, смело положиться на коллег и вообще не думать о делах». Поэтому Джессика, в свои восемьдесят четыре года не умевшая сидеть сложа руки, хлопотала на кухне, готовя обед на двенадцать персон, а Роберт (которого решительно выставили, когда он предложил свою помощь) лениво полулежал в шезлонге и смотрел, как дети возятся с воротцами и стойкой.

Для игры в крокет трава была слишком высокой, но об этом никто не думал.

— Хотелось мне ягнят завести, чтобы щипали травку, но Джессика ни в какую, — посетовал Джеймс Бейтс, муж Джессики, который сидел в садовом кресле, кутаясь в тонкое одеяло; от одного этого зрелища у Роберта градом покатился пот.

Некогда статный, Джеймс с годами усох, а его мягкий голос теперь слегка дребезжал. Сильные линзы очков увеличивали глаза; сам он был тщедушным, но решительным. В свое время работал директором школы, а после выхода на пенсию стал архивариусом кладбища.

Джеймс любовно наблюдал за внуками. Те, споря о правилах игры, пытались разбиться на команды. Он бы дорого дал, чтобы встать с кресла, подойти к детишкам и сыграть партию вместе с ними. Со вздохом он перевел взгляд на сборник кроссвордов, лежавший у него на коленях.

— Вот этот — весьма изобретательный, — выговорил он, поворачивая открытую страницу к Роберту. — Все определения даны в виде математических уравнений, надо выразить решения буквами и вписать в клеточки.

— Угу. Не Мартин ли постарался?

— Совершенно верно. Это мне от него подарок на Рождество.

— Садист чертов.

Дети сгрудились у первых воротцев и начали гонять цветные деревянные шары. Старшие терпеливо ждали, пока самая младшая девочка сделает удар.

— Умница, Нелл, — похвалил высокий паренек.

Джеймс ткнул шариковой ручкой в сторону Роберта:

— Как подвигаются дела с наследством Элспет?

Двоюродные братья повздорили из-за шара, укатившегося за пределы площадки. Роберт без труда переключился на мысли об Элспет — она и без того не выходила у него из головы.

— Рош ведет переписку с близнецами. Их мать, родная сестра Элспет, грозилась оспорить завещание, но, думаю, Рош ее переубедил. Очевидно, у американцев это в крови — страсть к судебным тяжбам.

— Странно все-таки, что Элспет не обмолвилась нам о своей сестре-близняшке. — Джеймс улыбнулся. — Трудно поверить, что найдется хоть кто-нибудь, на нее похожий.

вернуться

20

…остановившись возле семейства Россетти… задумался об Элизабет Сиддал. — Элизабет (Лиззи) Элеонора Сиддал (1828–1868) — муза, любовница, затем жена известного английского художника-прерафаэлита и поэта Данте Габриеля Россетти (1828–1882). Поэтесса, художница. Оказала большое влияние на Братство прерафаэлитов. Изображена практически на всех ранних женских портретах Данте Габриеля Россетти, также позировала Уолтеру Хоуэллу Девереллу, Уильяму Холману Ханту и Джону Эверетту Милле. В частности, изображена на картине последнего «Офелия» (1852). Покончила с собой во время депрессии, вызванной неверностью мужа, рождением мертвого ребенка и усугубленной злоупотреблением наркотическими веществами.

вернуться

21

Кристина — Кристина Россетти (1830–1894), младшая дочь Габриеля Россетти, сестра художника и поэта Данте Габриеля Россетти. Входила в число виднейших поэтов Викторианской эпохи.

13
{"b":"135296","o":1}