Джессика заулыбалась. Роберт подумал, что ее позабавили эти причудливые детские фантазии.

— Ну и что там произошло?

— Я заснул. Но вскоре проснулся. В окно светила луна, и на моей подушке играли тени от ветвей, покачивающихся на ветерке.

— И тут вы увидели привидение?

Джеймс рассмеялся.

— Голубчик мой, эти ветви и были привидением. Деревьев-то на сотню ярдов от дома не было и в помине. Их давным-давно срубили. Я увидел призрак дерева.

Роберт задумался.

— В этом даже есть некоторая изысканность. Я ожидал услышать про вампиров.

— Оно и понятно. Видишь ли, я вот как считаю: коли случаются такие вещи, значит, они — призраки — должны быть более привлекательными, более удивительными, чем говорится в сказках.

Пока Джеймс вел свой рассказ, Роберт ненароком взглянул на Джессику. Она неотрывно смотрела на мужа, и на ее лице отражалось долготерпение, смешанное с восхищением, и еще что-то очень личное, в чем Роберт узрел квинтэссенцию долгой семейной жизни. Почему-то ему захотелось побыть одному.

— Не найдется ли у вас таблетки ибупрофена? — спросил он Джессику. — Что-то у меня голова начинает болеть — наверное, солнцем напекло.

— Конечно, сейчас принесу.

— Нет-нет, — сказал он, вставая. — Мне просто нужно ненадолго прилечь перед обедом.

— В ванной комнате на первом этаже есть аптечка — там был анадин.

Джессика с Джеймсом проводили глазами Роберта, который, будто проглотив аршин, пересек террасу и скрылся в доме.

— Неспокойно мне за него, — сказала Джессика. — Бродит, как неприкаянный.

На это Джеймс ответил:

— Она умерла всего лишь восемь месяцев назад. Всему свое время.

— Ну-у, пожалуй. Не знаю. Как-то он… утратил почву под ногами, что ли, — то есть делает все, что надо, но живости в нем нет. Думаю, он и диссертацию забросил. Не смог пока найти утешения.

Джеймс встретился глазами с беспокойным взглядом жены. И улыбнулся:

— А тебе сколько потребуется времени, чтобы найти утешение?

Она протянула к нему согнутую руку, и он взял ее в свою ладонь.

Джессика сказала:

— Джеймс, милый мой, я и мысли не допускаю, что смогу найти утешение.

— Ладно, Джессика, — выговорил ее муж, — ответ принят.

Роберт постоял в тускло освещенном холле первого этажа, держа в руке две таблетки. Он проглотил их не запивая и уткнулся лбом в прохладную штукатурку стены. После безжалостного зноя это показалось блаженством. До него доносилась перекличка детских голосов — крокет был заброшен ради какой-то другой игры. Оказавшись в одиночестве, он захотел вернуться на воздух, развеяться, с кем-нибудь поговорить. Выждет пару минут — и выйдет. У него не проходило какое-то стеснение в груди: таблетки попали не в то горло. Он побоялся, как бы на штукатурке не осталось пятно его пота, и вытер это место запястьем. Закрыв глаза, Роберт представил себе Джеймса — маленького мальчика, который сидит в постели и с ужасом разглядывает тени несуществующих деревьев. «Почему бы и нет? — подумал он. — Почему бы и нет?»

Уже почти год Элспет Ноблин была мертва, но до сих пор не постигла всех правил.

На первых порах она дрейфовала у себя в квартире. Не обладая большим запасом сил, просто разглядывала свои бывшие вещи. Задремывала и пробуждалась через несколько часов, а может, суток — она точно не знала, да это и не имело значения. Никаких определенных очертаний она не приняла и целыми днями перемещалась по полу от одного солнечного пятна до другого, напитываясь теплом, как будто сама стала воздухом — поднималась и опускалась, нагревалась и остывала.

Она обнаружила, что способна умещаться в самом тесном пространстве, и это открытие привело к первому эксперименту. Один из ящиков ее письменного стола не открывался. Видимо, застрял, потому что ключ от стола оказывался бесполезным, когда дело доходило до нижнего ящика левой тумбы. А жаль — пропадало место для хранения папок. Теперь Элспет проплыла внутрь сквозь замочную скважину. Ящик был пуст. Она даже немного огорчилась. Но почему-то внутри ей понравилось. Сжавшись до двух кубических футов, она приобрела некоторую плотность и очень скоро пристрастилась к такому состоянию. Элспет пока что оставалась бестелесной, но внутри ящика она испытывала нечто похожее на осязание: соприкосновение волос и кожи, языка и зубов. Облюбовав этот ящик, она подолгу в нем спала, размышляла — и успокаивалась. Как будто вернулась в материнское чрево, думала она, радуясь добровольному заточению.

Как-то утром она увидела свои ступни. Едва различимые, но узнаваемые; Элспет порадовалась. Вслед за тем образовались кисти рук, ноги, предплечья, груди, бедра и туловище, а под конец она уже могла крутить головой и шеей. К ней вернулось то тело, в котором она умерла, — щуплое, исколотое иглами, с разрезом для катетера, но она так обрадовалась, что ничего этого сперва не замечала. Плотность нарастала постепенно — от этого она видела себя все более отчетливо; но для Роберта по-прежнему оставалась невидимкой.

Роберт проводил много времени в ее квартире: завершал дела, бродил по комнатам, трогал разные безделушки или, взяв что-нибудь из одежды, ложился на кровать и сворачивался калачиком. Она за него беспокоилась. Худой, болезненный, подавленный. Видеть этого не могу, говорила она себе. Ее терзали сомнения: то ли обнаружить свое присутствие, то ли оставить его в покое. Он не найдет утешения, если будет знать, что ты рядом, внушала она себе.

Он и так не может найти утешения.

Иногда она до него дотрагивалась. Судя по всему, на него это действовало как ледяной сквозняк; там, где она проводила рукой, появлялась гусиная кожа. На ощупь он казался ей горяченным. Теперь она различала только тепло и холод. А шершавое и гладкое, мягкое и твердое оставались для нее недоступными. Равно как и вкус, и запах. Зато к Элспет привязалась музыка: песни любимые, нелюбимые и никакие теперь звучали у нее в ушах. Спасения от них не было. Как будто в соседней квартире негромко включили радио.

У Элспет появилась привычка закрывать глаза и ласкать свое собственное лицо. Ее пальцы чувствовали вещественность, притом что остальной мир проскальзывал мимо, как будто она двигалась вдоль киноэкрана, на который направлен луч проектора. Ей больше не приходилось совершать обыденные ежедневные ритуалы: принимать душ, одеваться, подкрашиваться; она просто вызывала в памяти любимый джемпер или выходное платье — и была при полном параде. Правда, волосы, к ее огорчению, так и не отросли. В свое время Элспет сильно переживала, когда они стали выпадать целыми прядями, а потом вместо светлых локонов начал отрастать какой-то чужой, серый с проседью пух. Причем жесткий на ощупь.

Отражения в зеркале теперь у нее не было. Это доводило ее до белого каления — она и без того чувствовала свою ущербность, а от невозможности увидеть собственное лицо ее охватывало невыносимое одиночество. Иногда она задерживалась в прихожей и поочередно вглядывалась во все зеркала, но в лучшем случае различала темное, расплывчатое облачко, словно кто-то взялся рисовать в воздухе углем, а потом стер неудачную картинку, но не до конца. Вытягивая перед собой руки, она ясно видела кончики пальцев. Наклоняясь, могла любоваться ножками в изящной обуви. Но лицо ускользало.

Быть призраком означало вот что: насильственное отчуждение от мира. Она лишилась всего. Приходилось довольствоваться делами и поступками других, чужой способностью переставлять вещи, питаться обычной едой, дышать воздухом.

Изо всех сил Элспет старалась произвести какой-нибудь шум. Она кричала во все горло, но Роберт ее не слышал, даже стоя рядом. Элспет поняла, что крику взяться неоткуда — ее голосовые связки не оправдывали своего назначения. Тогда она бросила все силы на перемещение предметов.

Вначале предметы на нее не реагировали. Элспет, собирая в кулак всю свою вещественность и ярость, набрасывалась на диванную подушку или первую попавшуюся книгу — все без толку. Дергала двери, пыталась греметь посудой, останавливать стрелки часов. Видимых результатов не было. Тогда, умерив свой пыл, она решила начать с малого. И в один прекрасный день одержала победу над скрепкой для бумаг. Для этого пришлось битый час терпеливо подталкивать и тянуть, но зато удалось преодолеть расстояние в полдюйма. Теперь она знала, что ее рано сбрасывать со счетов: если она не будет лениться, то сможет повлиять на ход событий в этом мире. Элспет начала ежедневные тренировки. В конце концов ей удалось сбросить все ту же скрепку на пол. Потом она научилась шевелить занавесками и дергать за усики чучело горностая,[23] стоявшее у нее на столе. Вслед за тем пришел черед электрических выключателей. Она приноровилась чуть-чуть раскачивать дверь, как будто в комнате гулял сквозняк. К своей большой радости, смогла перелистывать книжные страницы. При жизни печатное слово было ее самой большой страстью, и теперь она снова отдавалась любимому занятию, если находила на столе открытую книгу. Оставалось только научиться снимать книги с полок.