Грибная пора отойти не успела,

Гляди – уж чернехоньки губы у всех,

Набили оскому: черница поспела!

А там и малина, брусника, орех!

Ребяческий крик, повторяемый эхом,

С утра и до ночи гремит по лесам.

Испугана пеньем, ауканьем, смехом,

Взлетит ли тетеря, закокав птенцам,

Зайчонок ли вскочит – содом, суматоха!

Вот старый глухарь с облинялым крылом

В кусту завозился… ну, бедному плохо!

Живого в деревню тащат с торжеством…

"Довольно,Ванюша! гулял ты немало,

Пора за работу, родной!"

Но даже и труд обернется сначала

К Ванюше нарядной своей стороной:

Он видит, как поле отец удобряет,

Как в рыхлую землю бросает зерно.

Как поле потом зеленеть начинает,

Как колос растет, наливает зерно.

Готовую жатву подрежут серпами,

В снопы перевяжут, на ригу свезут,

Просушат, колотят-колотят цепами,

На мельнице смелют и хлеб испекут.

Отведает свежего хлебца ребенок

И в поле охотней бежит за отцом.

Навьют ли сенца:"Полезай, постреленок!"

Ванюша в деревню въезжает царем…

Однако же зависть в дворянском дитяти

Посеять нам было бы жаль.

Итак, обернуть мы обязаны кстати

Другой стороною медаль.

Положим, крестьянский ребенок свободно

Растет, не учась ничему,

Но вырастет он, если богу угодно,

А сгибнуть ничто не мешает ему.

Положим, он знает лесные дорожки,

Гарцует верхом, не боится воды,

Зато беспощадно едят его мошки,

Зато ему рано знакомы труды…

Однажды, в студеную зимнюю пору

Я из лесу вышел; был сильный мороз.

Гляжу, поднимается медленно в гору

Лошадка, везущая хворосту воз.

И шествуя важно, в спокойствии чинном,

Лошадку ведет под уздцы мужичок

В больших сапогах, в полушубке овчинном,

В больших рукавицах… а сам с ноготок!

"Здорово парнище!"- "Ступай себе мимо!"

– "Уж больно ты грозен, как я погляжу!

Откуда дровишки?"- "Из лесу, вестимо;

Отец, слышишь, рубит, а я отвожу".

(В лесу раздавался топор дровосека.)

"А что, у отца-то большая семья?"

– "Семья-то большая, да два человека

Всего мужиков-то: отец мой да я…"

– "Так вот оно что! А как звать тебя?" – "Власом".

– "А кой тебе годик?"- "Шестой миновал…

Ну, мертвая!"- крикнул малюточка басом,

Рванул под уздцы и быстрей зашагал.

На эту картину так солнце светило,

Ребенок был так уморительно мал,

Как будто всё это картонное было,

Как будто бы в детский театр я попал!

Но мальчик был мальчик живой, настоящий,

И дровни, и хворост, и пегонький конь,

И снег, до окошек деревни лежащий,

И зимнего солнца холодный огонь -

Всё, всё настоящее русское было,

С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы,

Что русской душе так мучительно мило,

Что русские мысли вселяет в умы,

Те честные мысли, которым нет воли,

Которым нет смерти – дави не дави,

В которых так много и злобы и боли,

В которых так много любви!

Играйте же, дети! Растите на воле!

На то вам и красное детство дано,

Чтоб вечно любить это скудное поле,

Чтоб вечно вам милым казалось оно.

Храните свое вековое наследство,

Любите свой хлеб трудовой -

И пусть обаянье поэзии детства

Проводит вас в недра землицы родной!..

– --

Теперь нам пора возвращаться к началу.

Заметив, что стали ребята смелей,

"Эй, воры идут!- закричал я Фингалу.-

Украдут, украдут! Ну, прячь поскорей!"

Фингалушка скорчил серьезную мину,

Под сено пожитки мои закопал,

С особым стараньем припрятал дичину,

У ног моих лег – и сердито рычал.

Обширная область собачьей науки

Ему в совершенстве знакома была;

Он начал такие выкидывать штуки,

Что публика с места сойти не могла,

Дивятся, хохочут! Уж тут не до страха!

Командуют сами! "Фингалка, умри!"

– "Не засти, Сергей! Не толкайся, Кузяха!"

– "Смотри – умирает – смотри!"

Я сам наслаждался, валяясь на сене,

Их шумным весельем. Вдруг стало темно

В сарае: так быстро темнеет на сцене,

Когда разразиться грозе суждено.

И точно: удар прогремел над сараем,

В сарай полилась дождевая река,

Актер залился оглушительным лаем,

А зрители дали стречка!

Широкая дверь отперлась, заскрипела,

Ударилась в стену, опять заперлась.

Я выглянул: темная туча висела

Над нашим театром как раз.

Под крупным дождем ребятишки бежали

Босые к деревне своей…

Мы с верным Фингалом грозу переждали

И вышли искать дупелей.

1861

Что ни год – уменьшаются силы,

Ум ленивее, кровь холодней…

Мать-отчизна! дойду до могилы,

Не дождавшись свободы твоей!

Но желал бы я знать, умирая,

Что стоишь ты на верном пути,

Что твой пахарь, поля засевая,

Видит ведряный день впереди;

Чтобы ветер родного селенья

Звук единый до слуха донес,

Под которым не слышно кипенья

Человеческой крови и слез.

1861

Родина мать! по равнинам твоим

Я не езжал еще с чувством таким!

Вижу дитя на руках у родимой,

Сердце волнуется думой любимой:

В добрую пору дитя родилось,

Милостив бог! не узнаешь ты слез!

С детства никем не запуган, свободен,

Выберешь дело, к которому годен,

Хочешь – останешься век мужиком,

Сможешь – под небо взовьешься орлом!

В этих фантазиях много ошибок:

Ум человеческий тонок и гибок,

Знаю: на место сетей крепостных

Люди придумали много иных,

Так!… но распутать их легче народу.

Муза! с надеждой приветствуй свободу!

(1861)

О слезы женские, с придачей

Нервических, тяжелых драм!

Вы долго были мне задачей,

Я долго слепо верил вам

И много вынес мук мятежных.

Теперь я знаю наконец:

Не слабости созданий нежных,-

Вы их могущества венец.

Вернее закаленной стали

Вы поражаете сердца.

Не знаю, сколько в вас печали,

Но деспотизму нет конца!

Когда, бывало, предо мною

Зальется милая моя,

Наружно ласковость удвою,

Но внутренно озлоблен я.

Пока она дрожит и стонет,

Лукавлю праздною душой:

Язык лисит, а глаз шпионит

И открывает… Боже мой!

Зачем не мог я прежде видеть?

Ее не стоило любить,

Ее не стоит ненавидеть…

О ней не стоит говорить…

Скажи "спасибо" близорукой,

Всеукрашающей любви

И с головы с ревнивой мукой

Волос седеющих не рви!

Чем ты был пьян – вином поддельным

Иль настоящим – всё равно;

Жалей о том, что сном смертельным

Не усыпляет нас оно!

– --

Кто ей теперь флакон подносит,

Застигнут сценой роковой?

Кто у нее прощенья просит,

Вины не зная за собой?

Кто сам трясется в лихорадке,