«Ага, заметила, значит, какая удивительно красивая голова у этого человека!— засмеялся как-то после ухода Бьеркнеса отец.— Что ж, я с тобой согласен».

Возможно, и глупо было жалеть отца за то, что он все время си­дит дома и не видит людей. И уж, конечно, глупо было сказать ему об этом. Я пожалела о своих словах сразу же, как только они сорвались у меня с языка однажды вечером. Отец нахмурился, вид у него стал озабоченный, и он сперва хотел уйти, не ответив, но пересилил себя и вернулся:

«У разных людей и счастье разное. Для некоторых нет боль­шего несчастья, чем оказаться в одиночестве, но это расписка в собственном банкротстве. Это доказывает только, что за душой у них пусто».

Крупно шагая, он поднялся в башню, а я села за рояль и стала играть. Но мысли мои были далеко, его слова задели меня. Навер­ное, я и впрямь пустая, потому что мне далеко не всегда нравилось быть одной. Сейчас мне очень хотелось, чтобы отец снова спустился. Как меня угораздило так бестактно заговорить с ним об его одиночестве! Я видела, что мы не поняли друг друга.

Тут на чердаке заскрипели половицы и спустился отец, все еще серьезный, но уже не такой строгий: «Хочешь, я тебе почитаю вслух?».

Еще бы! Я побежала к себе за сборником трагедий Шекспира, который отец подарил мне на рождество. Он полистал книгу и вы­брал «Короля Лира». Затем мы уютно уселись у камина, и отец начал читать. Голос его то гремел, то затихал в полутемном холле, как будто бы отец читал для большой аудитории. Иногда он умол­кал, поглядывая на меня, и довольно улыбался, видя, что я внимательно слушаю.

Таких вечеров было много. За эту и следующую зиму отец про­чел мне всего «Короля Лира» и большую часть «Гамлета». Сперва я следила за содержанием, но постепенно стала так же внимательно вслушиваться в отцовский голос. Было в этих произведениях что-то такое, что заставляло думать об отце. Да ведь отец и сам такой, думалось мне. Точно такой же сложный и странный, как Гамлет.

Впоследствии я пришла к мысли, что была тогда недалека от истины. Отца тоже мучили гамлетовские противоречия. Он бьш реалистом и практиком, прост и ясен как день, как настоящий ученый он отлично разбирался в фактах; и однако же не в мень­шей степени ему были свойственны самоуглубленность, вечные искания, лиризм и причудливая изменчивость настроений; это был человек свободнейший и в то же время глубоко связанный, уве­ренный в себе и смиренный, юморист и меланхолик — все вместе, одним словом, характер самый что ни на есть шекспировский. Вер­ный и горячий в дружбе, он почти всегда был одинок. Человек деятельный и в то же время мечтатель: человек, разносторонний по своим способностям и интересам, и в то же время простой и обык­новенный. В нем была огромная жажда жизни, но еще сильнее было его стремление к духовной гармонии и целостности. Дитя, все время мечтавшее о тепле и нежности, но сумевшее без них прожить. Он всегда предпочитал думать о людях только хорошее, но полагался лишь на себя самого. В любой вопрос он вникал так, чтобы уж исчерпать его до дна, а себя самого так и не познал до конца.

В 1917 году в войну вступила Америка, и у нас в Норвегии возникла та ситуация, которую давно уже предвидел и от которой предостерегал Нансен. До этого времени Норвегия, можно ска­зать, весь свой хлеб получала из США и теперь оказалась пол­ностью от них зависимой в этом вопросе. Американское же прави­тельство решило оказать сильное экономическое давление на ней­тральные страны. Норвегия сразу же его почувствовала. В июле американцы приостановили весь экспорт, и каждое государство вынуждено было заключать самостоятельное торговое соглашение с американскими экспортными властями. Комиссия по норвежско-американским торговым договорам оповестила об этом прави­тельство Норвегии, и министр продовольствия забеспокоился. Гуннар Кнудсен и тут не спешил. Но пришло второе напоминание, на сей раз от нашего посла в Вашингтоне Хелмера Брюна. Он советовал как можно скорее направить в Вашингтон для перегово­ров с Военно-торговым советом специальную комиссию. Америка собиралась наложить запрет на весь экспорт в Норвегию, если та со своей стороны не прекратит поставлять рыбу Германии.

Таково было наше положение. Подводная война вынудила Нор­вегию заключить с Германией торговый договор, который не так просто будет аннулировать. Правительство оказалось в крайне затруднительном положении. В магазинах ощущалась нехватка товаров, и запасы угля в стране были уже так малы, что стали закрываться церкви и начали экономить на всем, даже на осве­щении магазинов и улиц. Росло недовольство, и в июле в Христиа­нии состоялась демонстрация протеста против состояния снаб­жения страны, в которой участвовало тридцать тысяч рабочих.

Другого выхода не оставалось. Была выбрана комиссия, и пра­вительству пришлось скрепя сердце просить Нансена возглавить ее. Он обещал свое согласие при одном условии: он будет направлен в США как «полномочный посол для особых поручений» и та­ким образом будет вести переговоры непосредственно с американ­скими властями, минуя норвежскую дипломатическую миссию в Вашингтоне. Требование было встречено в штыки. После много­численных стычек между премьер-министром Кнудсеном, мини­стром иностранных дел Иленом и Нансеном, в которых отец твердо стоял на своем, его условие было принято.

В комиссию вошло восемь представителей, каждый из них был экспертом в своей области. Правительство считало, что этим са­мым уже гарантирован успех дела и комиссии можно немедленно отправляться в путь. Но тут снова произошло столкновение с Нан­сеном. Как всегда, он придавал огромное значение предваритель­ной подготовке, а ее в один день не закончишь. Он основательно углубился в изучение всевозможных вопросов, начиная с потребле­ния и спроса в Норвегии и возможностей удовлетворения его из собственных ресурсов и кончая ценами и ассортиментом товаров. Тут ему снова потребовалась помощь профессора Торупа. Вместе они вновь углубились в подсчет калорий и питательности различ­ных продуктов, как перед первой экспедицией «Фрама». И вот в июле семнадцатого года Нансен отбыл в Америку на борту «Святого Улафа».

В Вашингтоне выяснилось, что Военно-торговый совет желает, чтобы с норвежской стороны в переговорах участвовало не больше лиц, чем намерена выставить американская сторона, то есть двое. Поэтому «лишним» норвежским представителям пришлось вер­нуться. С Нансеном остались коммерсант-оптовик Юхан Бауман и секретарь комиссии Вильгельм Моргенстьерне, нынешний посол Норвегии в Вашингтоне.

Отец отлично сознавал, какую взял на себя трудную миссию, но полагал, что покончит с нею за две-три недели, в крайнем слу­чае за месяц, а потому не хотел брать меня с собой. Будет лучше, если я в его отсутствие присмотрю за младшими. Но мы столько раз обсуждали все это, взвешивая все «за» и «против», что когда пришло ему время уезжать, мне все-таки взгрустнулось. Его пер­вое письмо, рассказывавшее о великолепном плавании через Атлантику, нисколько не поправило моего настроения. Он писал о том, как бы мне понравилось на корабле и как он «жалеет», что не взял меня с собой, но теперь, увы, дела не поправишь.

Я сомневаюсь, чтобы отец так уж скучал по мне во время этого плавания. Позднее я узнала, что среди пассажиров были две весе­лые очаровательные шведки, за которыми ухаживала вся комис­сия. Отец был самым настойчивым кавалером, и остальные так­тично уступили поле брани шефу.

Ситуация складывалась все менее благоприятно для нейтраль­ных стран. 3 августа Комитет по судостроению США издал поста­новление о реквизиции всех судов, строящихся на американских верфях. Больше всего должна была пострадать от этого решения Норвегия. Далее, было выдвинуто требование, чтобы каждое судно, построенное в США, бункеровалось только в американских гаванях. Таким образом, Комитет по судостроению получал воз­можность диктовать свои условия относительно фрахтов и портов назначения.