Терзаясь страхами, которые теперь некому было унять, я ждал Лобковица весь день и следующую ночь. Он не вернулся. У меня возникла суеверная мысль, что мы слишком рано праздновали успех.
Оплакивая своего спутника, я взял его вещи вместе со своими.
Интересно, куда полетела птица? За Лобковицем, или отправилась своим путем? Я зашагал по длинному спуску к замерзшему озеру и серебристой тропе, пробегавшей по его поверхности.
Мне оставалось лишь надеяться, что я сумею отыскать Оуну в огромной золотой пирамиде, которую какатанава называли своим Длинным домом.
Глава 18. Ястребиный ветер
Тогда он расскажет о том, что он сделал Расскажет о бесконечной резне…
Солнце в закате кровавом село…
У. С. Харт, "Тропа войны"
Поначалу спускаться к берегу по серебристой тропе было на удивление легко. Потом, как всегда, задул ветер, и я был вынужден напрягать все силы, чтобы удержаться на ногах. Он налетал на меня со всех сторон.
Теперь и у меня возникло странное ощущение, будто бы он не просто разумен, а ненавидит меня и желает мне зла. Это лишь укрепило мою решимость добраться до озера. Ветер пронизывал мою одежду, хлестал по голой коже шеи и швырял мне в глаза колючие снежинки. В ладони, которой я защищал лицо, возникла жгучая боль.
Порывы ветра то и дело налетали на меня словно из ниоткуда и несколько раз едва не столкнули в пропасть. Иногда они словно кулаком били меня в поясницу, порой хлестали по ногам. Сейчас ветер казался мне демоном, злобным созданием, вознамерившимся убить меня. В один ужасный момент я едва уклонился от снежной лавины, но продолжал двигаться вперед, цепляясь за каждую щель, за каждый пучок травы, которые попадались под руку, а мощные порывы ветра рвали с меня одежду и били меня словно кнутом. В конце концов я все же достиг дна ущелья.
Я стоял на ровной поверхности, рассматривая узкий длинный проход к озеру. Я заметил на берегу несколько точек и с надеждой подумал, что одна из них – Лобковиц, ожидающий моего появления. Я не мог поверить, что он предал и покинул меня. Прошлой ночью он пребывал в отличном расположении духа, ему не терпелось поскорее увидеть тропу и золотую пирамиду какатанава.
По мере приближения к зиккурату он казался все более величественным.
Даже издалека я видел признаки того, что он обитаем. Своими размерами и сложностью архитектуры он мог затмить многие крупные города Европы, хотя и состоял из одного-единственного здания! На его верандах и в садах, среди ниспадающих лиан и маленьких деревьев я замечал голубые дымки небольших костров, которые поднимались в светлеющее небо. Повсюду кипела жизнь. Город обеспечивал себя всем необходимым и был практически неприступен. Он мог выдержать сотни осад.
Его основание окружала невероятно высокая стена, преодолеть которую не смогла бы даже хорошо подготовленная армия. Среди запряженных животными повозок и телег виднелись крохотные человеческие фигурки.
У меня возникло впечатление деловитости, порядка и непобедимой мощи. Если такой город и существовал когда-либо в моем мире, то он остался в истории только как легенда. Столь величественное, грандиозное творение не может исчезнуть без следа.
На берегу озера также кипела деятельность, казавшаяся сумбурной по сравнению с порядком, царившим на террасах города. Появлялись и уходили люди. По всей видимости, там происходило нечто вроде диспута.
Я пытался понять, кто с кем спорит.
Я допустил глупую ошибку, перенеся внимание вдаль и позабыв о том, что меня окружало. Ущелье сузилось. Дорожка скрылась в траве небольшой зеленой лужайки, чуть припорошенной снегом. Она находилась во впадине среди высоких скал и, вероятно, некогда была прудом или дном ручья. Я с таким старанием вытягивал шею, пытаясь разглядеть спорящих на берегу, что оказался застигнут врасплох.
Я споткнулся и выронил оба узла – свой и Лобковица. Нога скользнула в сторону, и я повалился головой вперед.
Когда падение остановилось, я увидел, что меня обступила группа индейцев. Они молчали и злобно сверкали глазами. Они появились из расщелин между скал, их лица покрывала яркая боевая раскраска. Они были похожи на апачей или навахо, однако носили одежду, типичную для лесных индейцев, например, ирокезов. Эти люди явно собирались пустить мне кровь. Но что-то в их облике казалось мне странным.
И только когда индейцы приблизились вплотную, держа наизготовку копья и луки, я заметил, насколько они малы ростом.
Я попытался объяснить им, что пришел с миром. Я попытался вспомнить индейские жесты, которые выучил в лагере бойскаутов в Германии. Но эти коротышки явно не желали мира. Они разразились грубыми ругательствами начали выкрикивать приказы. У меня не было никаких сомнений в их враждебности, но, прежде чем оказать сопротивление, я несколько секунд помедлил. Самый высокий из них едва достигал моего колена. Я попал в детскую сказку, в царство лилипутов!
Едва сдерживая смех, я сказал что-то о Гулливере, но копье, просвистевшее у моего уха, было убедительнее любых слов. Тем не менее я попытался предотвратить кровопролитие.
– Я не враг вам! Я пришел с миром!
Еще несколько миниатюрных стрел прожужжали рядом со мной, будто пчелы. Неловкость индейцев изумила меня, ведь я был довольно крупной мишенью. Они явно были испуганы. В последний раз попытавшись убедить их доводами разума, я взялся за дело, ни о чем не думая и не колеблясь, все более увлекаясь схваткой. Протянув руку поверх плеча, я с наслаждением выхватил стонущий рунный клинок из его ножен, чувствуя, как черный шелк словно влитой ложится мне в ладонь, а черное лезвие пробуждается к жизни, уловив запах крови и живых душ.
Меч полыхнул красными рунами, которые запульсировали и замерцали в его толще, он запел свою страшную безжалостную песню. Мне почудилось, что черная сталь называет имена, произносит великие клятвы мщения. Все это еще более укрепило мою связь с мечом.
Человеческая часть моего существа с ужасом, отстраненно наблюдала за происходящим. Чужак, вселившийся в меня, предвкушал острое наслаждение. Я не просто отдался страстям и переживаниям Эльрика Мелнибонэйского – в некотором смысле я сам превратился в меч.
Я судорожно вздохнул, охваченный упоением убийства еще до того, как блестящий металл заполучил первую из этих крохотных душ. Крохотных отважных душ. Они были беспомощны против меня, но невзирая на свои страхи не желали отступать. По крайней мере, сначала. Их крепкие плотные тела навалились на мои ноги, и, отсекая их конечности, был вынужден орудовать клинком с крайней осторожностью. Они вели себя как люди, доведенные до отчаяния и уже не боящиеся смерти. Я протискивался сквозь толпу индейцев, круша их словно крыс, и они отхлынули назад, сомкнувшись вокруг чего-то, что, по всей видимости, собирались защищать.
Их поведение заинтересовало меня, но я продолжал убивать. Меч парализовал мою волю. Он не желал прекращать пиршество. Он не остановился бы, пока не выпил каждую душу до последней капли и не влил ее, вопящую от ужаса, в мои жилы. Та половина моего существа, которая оставалась Ульриком, следила за моими действиями с отвращение, но она была не властна над моей жаждой крови и рукой, которая держала меч. Я колол, резал и рубил медленными плавными движениями, словно человек, затачивающий бритву.
Они окончательно позабыли о страхах, эти маленькие люди, как будто смирившись с неизбежной смертью. Быть может, они даже стремились приблизить ее. Они набрасывались на меня с томагавками, ножами, копьями и стрелами, даже бросали в меня пращами живых змей.
Клинок, который я звал Равенбрандом, отбрасывал змей и копья в сторону. Он мелькал с такой скоростью, что его очертания размывались, превращаясь в кровавую пелену. Кремневые дубинки и короткие каменные мечи царапали меня, но не ранили. Каждый пигмей перед смертью издавал вопль, внезапно сознавая, что его жизнь перетекает в меня. Я убивал, смеясь. Я впитывал похищенную энергию, которая наполняла меня ощущением божественной неуязвимости. Я жаждал крови и радовался каждой отнятой душе! При своем малом росте эти пигмеи были почти бессмертны и, следовательно, полны сверхъестественной жизненной силы. После грубой душевной субстанции ононо их благородная кровь приносила мне наслаждение. Я упивался ей до тех пор, пока не почувствовал, что моя физическая оболочка уже не вмещает ее и она вот-вот вырвется наружу.