Я продолжал теснить противников. Я смеялся над их страхами и предсмертными мучениями. Я убивал даже тех, кто был готов сдаться.

Однако большинство индейцев сражались с невероятной храбростью, предпочитая умереть в бою, поскольку они знали, что будущее не сулит им ничего кроме смерти.

Я преследовал группу воинов и продолжал истреблять их, даже когда большинство индейцев утратили боевой дух. В конце концов осталась последняя кучка. Выставив вперед свои щиты из бизоньей кожи и копья с кремневыми наконечниками, они выстроились кольцом вокруг двух огромных валунов. Было ясно, что они подобно своим павшим товарищам готовы оборонять их до последней капли крови.

Я просунул меч между ног индейца, стоявшего ближе других, и рывком поднял острое как бритва лезвие, рассекая его пополам. Он взвыл, словно раненная кошка. Остальных я просто зарубил. Это была тяжелая, механическая работа, требовавшая аккуратности. Тела индейцев были намного плотнее, чем казались.

Наконец в живых остался только один пигмей – тот, которого они с таким упорством защищали. Он лежал на маленькой площадке между валунов.

Это был сморщенный старик, который раскинулся на примитивных носилках, похожий на грязное пятно. Вокруг него кучами лежали трупы воинов. Ни один из них не подавал признаков жизни. Крохотные обезглавленные трупы, похожие на убитых цыплят. Старику, забрызганному кровью его соплеменников, было не меньше ста лет. Его тонкая кожа напоминала пергамент, а пальцы казались лишенными плоти костями. Это был живой труп, голая мумия, тень человека, который уходит в небытие и которого некому оплакать. Но его глаза пылали ненавистью, губы шевелились, с натугой шепча слова на местном наречии, которое я понимал с огромным трудом. Что это – старофранцузский диалект? Я уже давно уяснил, что попытки идентифицировать язык слишком часто приводят к заблуждению.

– Ты похитишь наше последнее сокровище, принц Сереброкожий?- Он свирепо смотрел на меня, пытаясь поднять дрожащей рукой окровавленную погремушку, украшенную маленькими черепами животных.- Твой народ отнял у нас все, чем мы владели. Вы оставили нам только позор, и мы не заслуживаем ничего кроме смерти.- Я не видел смысла убивать его. Убийство беспомощных созданий всегда внушало мне омерзение, и по этой причине я служил мишенью для насмешек в Мелнибонэ, когда был молод. Старик был все равно что мертв, его хриплое дыхание замедлялось, вырываясь из груди с все большей натугой. Но невзирая на свою немощь, он продолжал шептать мне, распростершись на грубых носилках:- Я Ипкаптам, Два-Языка.

По его телу разливалась смертельная бледность. Какая-то сила по капле вытягивала из него жизнь, но мой меч, который я к этому времени вновь вложил в ножны, не был в этом повинен.

– Мои люди погибли?- спросил он.

– Все, кому вы приказали сражаться со мной,- ответил я.- Зачем вам потребовалось убивать меня?

– Ты наш враг, Бледный Ворон, и знаешь об этом. У тебя нет души. Ты хранишь ее в теле птицы. Ты обратил против нас свою сталь. Ты заберешь самые дорогие для нас сокровища и слишком многое узнаешь о страстях наших покровителей. Какая разница, где мы теперь окажемся и с чем нам доведется столкнуться? Алчность и глупость людей втаптывают в грязь их самые сокровенные мечты. На нас лежит печать человеческого проклятия, и мы вымираем в этой сфере. Останется лишь легенда о том, как мы обманывали себя, о том, как мы уверовали в свое превосходство.

Пукавачи пришел конец. В мире есть только две реальности, которые имеют значение – голод и внезапная смерть…

Эта речь истощила его силы. Я мягким движением руки предложил ему отдохнуть, но он не умолкал:

– Ты и есть тот мужчина, которым стал юноша?

Я не понимал его и решил, что он бредит. Но потом он отчетливо произнес:

– Только старики, женщины и дети будут оплакивать пукавачи. Наше древнее племя смирилось с гибелью. Нас больше нет. Когда-нибудь даже наше имя будет забыто.

Теперь, когда кровавое упоение схваткой улеглось, моим первым побуждением был успокоить его, но я не знал, как это сделать.

Я опустился на колени среди красных комков плоти, в которые превратил его людей, и взял сморщенную ладонь старика.

– Я не желал вам зла и шел бы своей дорогой, если бы вы не напали на меня.

– Знаю,- ответил он.- Но мы знаем и то, что наш смертный час уже пробил. В наших записях указано, что черный клинок уничтожит нас, если мы выпустим его на волю. Все, что мы пытались свершить, заканчивалось неудачей. Клятвы остались неисполненными и высохли на умирающих губах. Нам пора умереть. Все наши сокровища украдены. Все наши похвальбы оказались пустыми. У нас отняли достоинство. Нам нечего принести к своим очагам, кроме позора. Поэтому мы умерли с честью, пытаясь вернуть себе черный клинок. Ведь это твой сын похитил его?

Изможденное лицо старика казалось черепом, обтянутым пергаментной кожей. Его глаза сверкнули, но, прежде чем я успел ответить, вновь угасли.

– Но, может быть, ты не имеешь к нему никакого отношения?- Шаман приподнялся в носилках и вытянул руку, чтобы прикоснуться ко мне. Он чуть слышно запел, но я понял, что он обращается не ко мне, а к духам, в которых верил. Старик заглядывал в мир, становившийся намного более реальным для него, чем тот, который он покидал.

Он умер сидя и оставался в этой горделивой позе до тех пор, пока я не уложил его и не закрыл ему глаза. Его люди умерли так, как хотели – с честью пали в бою против старого врага. Их останки казались крохотными, словно трупики детей, и меня охватили мучительные угрызения совести. С другой стороны, эти люди упорно пытались меня убить. Взяв верх, они уже сейчас обдирали бы кожу с моего еще не остывшего тела.

В конце концов я решил не хоронить их, а оставить на съедение стервятникам, которые кружили над моей головой, привлеченные дуновением ветра, пропитанным запахом крови.

Вскоре я смог отчетливо рассмотреть то, что предстало моим глазам, но все же был озадачен. Я увидел огромного слона с открытым паланкином и каноэ из березовой коры вместо полога. На слоне сидел индеец, одежда и украшения которого напоминали наряды какатанава и племен, некогда населявших леса Северной Америки. Может быть, это могиканин? Я решил, что передо мной один из вождей. Не обращая внимания на слетевшихся грифов, он пристально разглядывал то, что его окружало.

Это зрелище казалось мне еще страшнее из-за полного безмолвия.

Черный, ужасный на вид и абсолютно бесшумный смерч, тонкий и бушующий у основания, широкий и зловещий вверху, казался почти идеальной перевернутой пирамидой. Он загораживал путь от берега к острову, каким-то устрашающим образом гармонируя с золотой башней, стоявшей позади. Серебряная тропа внезапно оборвалась, как будто смерч поглотил ее. Исчезла и дорожка, проходившая к острову по льду. У меня возникло ощущение, что я приблизился к центру мира. Однако по сравнению с тем, что ждало меня впереди, пройденный мной путь казался легкой прогулкой.

Все силы, враждебные Равновесию, собрались здесь, чтобы дать бой его защитникам. Теперь мы имели дело не с противоборствующими философиями Закона и Хаоса, а с самим Духом Лимба, безумным, но могущественным созданием, которое стремится к смерти, жаждет смерти, но не только для себя. Он хочет, чтобы все сущее кануло в небытие, поскольку только все сущее он считает равным себе. Когда все иные убеждения терпят крах, остается лишь один логичный выход – убить себя и всех тех, до кого дотянутся твои руки. Пример фашистской Германии подсказывал мне, что мимолетные злобные сны порождают чудовищ, ночные кошмары которых определяют существование всех нас.

Невзирая на свой обычный скептицизм я не сомневался, что именно эта рвущаяся на свободу сила приняла вид сверхъестественного смерча. Не было никаких сомнений и в том, что он намерен преградить путь тем, кто бросил ему вызов. Я понимал, что присутствую при магическом событии значительного масштаба. Я оглядывался в поисках укрытия, буквально физически чувствуя, как вокруг меня сгущается злоба. Вся злость мира сконцентрировалась в этом неподвижном вихре. Будь я по-прежнему верующим, то решил бы, что передо мной воплощение самого Сатаны. Я благоговел перед одиноким воином, который отважился бросить ему вызов.