Кое-что Володе Путину действительно не нравилось, и в частных разговорах, разговорах наедине он даже позволял себе говорить об этом вслух. Поскольку Володя, по аттестации Усольцева, был «юристом до мозга костей», не нравилось ему, в частности, как уже говорилось, вольное обращение с законами, которое позволяли себе коммунистические правители.

«С отчетливо видной болью, горячо и страстно, что для сдержанного Володи в общем-то совсем не характерно, − вспоминает Усольцев, − Володя как-то рассказал мне о посещении следственной тюрьмы в Ленинграде знаменитых «Крестов». Там, где царский режим предполагал содержать подследственных поодиночке, в «либеральные» брежневские времена теснились не менее десятка заключенных по подозрению, то есть еще не признанных преступниками людей. В жуткой тесноте, испытывая тяжелейшие муки, многими месяцами и даже годами сидели бедолаги, совершившие зачастую малозначительные прегрешения. Вот эта несуразность больше всего возмущала Володю».

Считается, что Путин горячий поклонник Андропова, сторонник стиля и методов его правления. Свидетельство Усольцева не подтверждает это:

«На очередном политзанятии шеф с ностальгией и с сожалением вспомнил не доведенную до конца андроповскую кампанию (когда ради «укрепления дисциплины» в рабочее время проводились облавы в кинотеатрах, магазинах, на рынках для выявления и наказания прогульщиков. О.М.). Вот тогда бы и перестройка не понадобилась! Мы с Володей тут же отреагировали в междусобойном разговоре, что шеф наш не настолько уж и мудр, раз поддерживает такую явную глупость. Володя видел в андроповской кампании много больше негативного, чем даже я. Для него была она прежде всего очередным беззаконием, а на нарушениях самих основ права ничего путного создать не удастся».

Вообще-то в той характеристике, которую Усольцев дает «Володе-малому», есть кое-какие противоречия. С одной стороны, всем сослуживцам Усольцева, стало быть, и Володе Путину, как мы помним, существовавший тогда порядок вещей казался «вполне нормальным»; если что-то в нем и не нравилось им, то «казалось это все мелочью», с другой, и это мы тоже видели, − у Володи было немало достаточно серьезных претензий к этому самому «социалистическому» порядку, он вообще был убежден в неоспоримых преимуществах капитализма перед коммунизмом.

Усольцев признается, что после володиных вольнодумных откровений об этих преимуществах и он сам стал склоняться к тому, что «капитализм выглядит симпатичнее коммунизма, от которого повеяло могильным холодом».

«Хотя я еще и оставался в плену коммунистической догмы, пишет Усольцев, но отрицательных эмоций к Володе в связи с его обнажившимся антикоммунизмом я не испытал».

Ну вот, «обнажившийся антикоммунизм». А вы говорили, что коммунистические порядки Володя, как и другие его сослуживцы, считает нормальными, что претензии у него есть только к мелочам.

Впрочем, «обнажившийся» володин антикоммунизм обнажился разве что для Усольцева. Для кого еще, неизвестно. В целом же Володя, естественно, продолжал придерживаться своего универсального принципа «не высовываться», не говорить открыто о своих глубинных убеждениях. Напротив, на людях он всегда говорил то, что надо. Не смущаясь поддерживал, например, разговоры о «сионистском влиянии» на академика Сахарова… Впрочем, странно было бы, если бы он, сотрудник КГБ, находящийся на оперативной работе за границей, повел себя как-то иначе. Усольцев:

«В этом был весь Володя: зачем наживать неприятности, плюясь против ветра?»

С подачи шефа, его даже избрали секретарем парторганизации разведгруппы.

Что касается володиных «диссидентских премудростей», Усольцев считает, что Володя набрался их еще в Ленинграде, работая в 5-й службе КГБ, ориентированной на борьбу с «идеологической диверсией». Усольцев:

«Похоже, в этой борьбе на участке фронта, где оборону держал Володя, верх одержали «идеологические диверсанты».

Я-то не думаю, что от своих «идеологических противников» Путин подцепил какую-то особую «заразу диссидентства». Убеждения в том, что коммунизм есть абсолютно нежизнеспособная утопия, в Стране Советов придерживались многие, кто хоть немного был способен здраво размышлять и анализировать происходящее. Но это убеждение не мешало им добросовестно делать свое дело и «не высовываться», то есть, в конечном счете, служить коммунистическому режиму. Усольцев называет своего сослуживца «конформистом-диссидентом». Не знаю, насколько вообще оправданно в применении к Путину слово «диссидент», но уж в любом случае упор здесь надо делать на первом cлове − на слове «конформист»: ну да, он способен был немного приподняться над средним мыслительным уровнем своих коллег-гэбэшников, но это никак не отражалось на его поведении. И, думаю, никак не проявилось бы и в дальнейшем, если бы коммунистическая власть сохранилась.

Так или иначе, из воспоминаний Усольцева следует как минимум, что Путин вовсе не испытывал какой-то особой душевной, сердечной привязанности к советскому коммунистическому режиму, так чтобы эта сердечная привязанность заставила его, когда он стал президентом, волочить страну назад ко временам, когда этот режим существовал. Вместе с тем, он, без сомнения, испытывал привязанность к идее имперского, державного величия страны (хотя об этом в разговорах двух дрезденских «сокамерников» вроде бы речи не было; я, по крайней мере, этой темы в книге Усольцева не встретил). А поскольку никакой другой «великой державы», «великой империи», кроме Страны Советов, перед путинским мысленным взором не открывалось, то он и решил максимально приблизить подведомственную ему страну к этому образцу. Максимально, но не полностью. Полагая, что рубеж, где надо остановиться, для него достаточно ясен: этот рубеж в его представлении обозначала капиталистическая, рыночная экономика, которой чурались и чураются коммунисты, но которую признает единственно возможной, жизнеспособной сам Путин.

Кроме того, ностальгия по утраченной советской империи, которую испытывали и испытывают у нас многие, остается хорошим подспорьем для какого-то, пусть уже и не очень надежного, объединения народных масс. А необходимость такого объединения под своей дланью испытывает всякий политик, оказавшийся у власти.

Но уж на границе «демократия отсутствие демократии» Путин точно не предполагал останавливаться в своем возвратном движении. Он легко переступил эту границу в сторону Совка, поскольку его очевидным убеждением было, что РОССИЙСКИЙ НАРОД ДО ДЕМОКРАТИИ НЕ ДОЗРЕЛ.

Пожалуй, одно из первых самых ярких свидетельств того, насколько неукоснительно при новом президенте будет соблюдаться священное Право, было представлено в октябре 2000 года в городе Сочи − в том самом, где, как мы теперь знаем, в 2014 году, на радость всей России, будет проходить зимняя Олимпиада. С момента инаугурации Путина тогда минуло лишь пять с половиной месяцев.

Все началось 20 октября примерно в полдень. В кафе сочинского аэропорта под названием «Анжелика» заглянули, как писала «Новая газета» со ссылкой на местную прессу, «трое посетителей, предположительно сотрудников охраны президента России» (напомню, что в одном из сочинских районов − Бочаров ручей − расположена резиденция президента; там как раз в этот момент находился Путин). Потом, впрочем, число заглянувших было уточнено: посетителей было не трое, а четверо.

− Ребята спортивные такие, крепкие, в штатском. Трезвые на вид, − рассказывала одна из свидетельниц происшествия. − Время было обеденное. Все места в «Анжелике» оказались занятыми. Они подсели за столик к двум женщинам. И стали требовать «кофе по-быстрому». Мол, торопимся на самолет и ждать не можем. Хотя времени до их московского рейса было еще часа полтора-два.