В семь часов Франсуа, вернувшись из печатни в сопровождении Жака Адальберта, объявил, что Феррандо и Бехайм завтра приедут в Страсбург. Изгнанный из Неаполя бурным развитием событий и гражданской войной, географ возвращался в Нюрнберг, почти не пострадавший от чумы. Франсуа попросил мать устроить для гостей обед.

Жанна и Франц Эккарт поужинали запеченной форелью с жареными стеблями пастернака.

Он вынул из кармана странный предмет, походивший на маленькие вилы с тремя зубцами и деревянной ручкой. Держа его в левой руке, а нож в правой, он порезал рыбу на кусочки, а затем стал накалывать их зубцами и отправлять в рот.

– Что это? – спросила удивленная Жанна, пытаясь пальцами подпихнуть кусочек филе в ложку.

– Вилка.

Она откинулась на спинку кресла: подобный инструмент гораздо больших размеров ей приходилось видеть, когда на ее глазах из огня доставали куски жаркого. Франц Эккарт орудовал своей вилкой с поразительной ловкостью.

– Это один из подарков графини Гольхейм, – объяснил он. – Моя мать купила эту вилку в Нюрнберге, но графиня запретила пользоваться ею.

– Почему же?

– Потому что наш святейший папа считает, что это кощунственный инструмент, ибо пищу следует отправлять в рот пальцами. Кроме того, во времена Иисуса вилок не было, следовательно, христианину пользоваться ими не подобает.[14]

Глаза его искрились лукавством. Жанна рассмеялась.

– Папа отлучил от церкви некую знатную венецианку, которая ела мясо вилкой, чтобы не пачкать пальцы. Хочешь попробовать?

– Охотно.

Он вынул из кармана еще одну вилку, похожую на первую.

– Их было две?

– Нет, я заказал здешнему ножовщику вторую, специально для тебя.

Вооружившись вилкой, она после нескольких неудачных попыток вполне освоилась с ней и пришла в полный восторг.

– Да это просто чудо! – сказала она. – Подумать только, можно есть мясо, не пачкая пальцы соусом!

В этот момент вошла Фредерика с миской салата и, увидев в руках хозяйки странный инструмент, вытянула шею и нахмурилась.

– Что это? – изумленно спросила она.

– Столовая вилка, Фредерика, – ответила Жанна. – Посмотрите, как удобно.

Она наколола кусочек жареного пастернака и отправила в рот. Фредерика восхищенно следила за ней.

– Я уверена, что эту штуку принес мэтр Франц! – воскликнула она.

– Так гораздо удобнее есть кислую капусту, – провозгласил Франц Эккарт.

Фредерика заколыхалась от смеха.

Жанна решила, что завтра же закажет шесть вилок для ужина.

– Вот мы все и отлучены от церкви! – со смехом объявил Франц Эккарт.

– Посмотрим, что скажет отец Штенгель.

Предначертанное свершилось.

Жанна удалилась с бесстрастным лицом. Она поставила подсвечник у изголовья и задернула полог.

Через несколько минут он был раздвинут вновь.

– Не хватит ли тебе спать одной? – сказал Франц Эккарт, поставив колено на кровать.

Он был обнажен, и от него пахло винным спиртом с гвоздикой. Она смотрела на это двадцатилетнее тело, крепкое и гладкое. Черная шевелюра и черный треугольник в паху делали его кожу еще более белой.

– Что ты понимаешь, – прошептала она, смущенная и одновременно польщенная.

Он уже скользнул в постель и задернул полог. Вытянулся на простынях и повернулся к ней. В тусклом свете она увидела серьезное и вместе с тем естественное выражение его лица.

Он положил ей на грудь руку – легким и вместе с тем властным движением. Потом прикоснулся губами к соску. Поцеловал его и начал сосать.

Она не умела притворяться. И стала ласково перебирать ему волосы. Он поднял голову. Обнял ее, и они слились в долгом поцелуе. Из груди Жанны вырвался глубокий вздох, превратившийся в сдавленный крик при первой же ласке внизу живота. Она сжала его плечо.

Впервые за долгое время к ней приник мужчина, любовник. Она вспомнила былые ласки, которые принимала и отдавала. Словно заново училась читать и писать.

Ее прочитывали до самого конца, она писала долгие ответы.

Мир становился другим.

В седьмом часу они решили передохнуть. Она вновь вспомнила Жоашена, его обнаженное тело в синеватом сумраке вечернего Анжера. Как при вспышке молнии ей вдруг стало понятно безумное вожделение Софи-Маргерит. Если отец походил на сына, то она должна была чувствовать, как хмельной огонь струится по ее жилам; она должна была ощутить, как перестает быть собой и становится частью вселенной. И еще Жанна поняла, что испытывала Об.

Во Франце Эккарте таилась адская и небесная сила.

Она прижалась к нему, спрашивая себя: «Почему я?».

Он, несомненно, угадывал ее мысли.

– Мне необходимо отдавать, – прошептал он. – И я не знаю никого, кроме тебя, кому был бы настолько необходим я.

Это была правда.

Она больше не чувствовала себя старой.

– Женщина с волками, – сказал он, вставая.

Она едва не подскочила. Никогда она не говорила ему о смерти Дени. Как он узнал?

– Почему ты так говоришь?

– Во сне я видел тебя с волками.

Возможно, он видел тех, что осаждали ферму, подумала она, пытаясь успокоить себя.

Он наклонился к ней и поцеловал.

– Значит, ангелы существуют, – сказала она.

– Не для всех, – ответил он с лукавой улыбкой.

Фортуна и в самом деле слепая распутница, смеясь, подумала она.

Прозвонили к заутрене. Она поднялась, надела ночную рубашку, домашний халат и спустилась на кухню вскипятить молоко. Декабрь уже явился в гости, и Страсбург стал черно-белым. Город показался ей веселым. Она и припомнить не могла, когда в последний раз с таким восторгом встречала новый день.

Бехайм, его супруга-фламандка и Феррандо снова приехали в дом на Санкт-Йоханн-гассе. Картограф объявил, что счастлив будет вернуться в Нюрнберг после всех ужасов, пережитых в Неаполе. Они с женой спаслись чудом.

Его удивило отсутствие Жозефа де л'Эстуаля; ему объяснили. Он выразил соболезнования: их связывали дружеские отношения. Но воздержался от упоминания подлинного имени усопшего, которого знал как Йозефа Штерна.

Тема пути в Индию по-прежнему оставалась главной. Жак Адальберт напомнил о неизвестных землях, открытых Джоном Каботом на «Мэтью», и отметил, что Колумб наверняка нашел что-то другое, поскольку английский мореплаватель не встречался с испанцами.

Бехайм кивнул и встал, чтобы принести футляр, с которым никогда не расставался, а на время обеда положил в углу залы. Вытащив карту, он развернул ее на стене.

– Вот земли, которые открыл Кабот. Я нарисовал эту карту за три года до того, как он отправился в плавание.

Бехайм ткнул указательным пальцем в стоявшую на карте дату: 1492. Кабот поднял якорь в 1495 году.[15] Все раскрыли рот от изумления.

– Но каким образом вы узнали об этих землях? – спросил Франсуа.

– Я уже говорил вам, что использовал очень старые карты, большая часть которых была составлена китайцами, а все прочие – неизвестными мне мореплавателями.

Бехайм свернул карту, засунул ее в футляр и снова сел за стол. Тогда заговорил Феррандо:

– В последний раз, когда мы с вами виделись, вы сказали, что карта, которую Колумб принес нам, а потом забрал, очень похожа на эту. Почему же он не открыл континент, расположенный за островом Эспаньола, чью северную часть, судя по всему, обнаружил Кабот?

Бехайм склонил голову, словно ученый марабу, и ответил после паузы:

– Я уже говорил вам, что Колумб – человек расчетливый и честолюбивый. Он хотел присвоить честь открытия этих земель. Меня он не желал слушать, более того, обманул, как прежде обманул Тосканелли. И сам себя наказал. Если бы он отнесся внимательно к моим словам, я бы объяснил ему, как пользоваться этой картой, и он достиг бы цели гораздо быстрее.