Эта дорога оборвалась через триста шагов. Он угодил в прикрытую ветвями яму, где уже сгнил молодой олененок. Рожки да ножки остались.

— Опять мешок! Пропадите вы все пропадом!

Кому кричал, непонятно. Кистень глянул наверх. Высоко. Здесь его никто не найдет и никто не вытащит. Петр Кострулев так просто не сдавался. В лагерях выжил, а уж на воле подыхать он себе не позволит. Нужно выбивать ступени в земле. Парень скинул бушлат и принялся за работу. С отчаянием и злобой рыл землю, превратившись в крота, рычал, стонал, хрипел, но лез. Каждый шаг давался с боем. Когда он выбрался наружу, уже стемнело. На небе зажглись звезды. Он лег на землю и тяжело вздохнул. Винтовка и бушлат остались в яме. Черт с ними. Видно, не судьба. Мерцающие огоньки в небе действовали успокаивающе. Он устал и хотел спать, но знал, что своих можно найти только ночью, когда они разожгут костры: иди на огонь, не ошибешься.

Кострулев заставил себя встать и, осторожно ступая, направился в сторону полярной звезды.

Дверь открыл полысевший скрюченный мужичок на деревянной ноге. Все правильно, кто еще может обитать в подвалах старых лачуг на Абельмановке.

— Петюня? Это ты?

— Я, Кутила. Хорошо тебя хлестануло.

— Был Кутилой. Теперь пацаны из ремеслухи меня прозвали Костылем. Я не обижаюсь.

— Чему учишь ремесленников?

— Сторожем пристроился. Пока держат. Заходи.

В маленькой уютной каморке они устроились за круглым столом, где стояли грязные алюминиевые миски и кружки. Кострулев достал бутылку водки и пакет с нарезанной колбасой.

— Чифиришь?

— На водочку-то не хватает. — Кутила улыбнулся, показав три последних зуба.

Кран с холодной водой находился тут же, в комнате, Петр сполоснул кружки. Выпили по первой.

— Сколько тебе влепили, Шурик?

— Трешник. Из зоны прямиком на фронт, в штрафбат. Там ногу и потерял. Легко отделался. А ты где чалился?

— В Туруханском крае. Война мимо нас прошла, только инвалидов и трупов тоже хватило. Уцелели немногие, до амнистии дожили единицы.

— Ты мужик жилистый.

— Долгий жив?

— Шоферит в потребсоюзе. Все такой же, не изменился. С войны орден приволок, начальника штаба возил. Одной контузией отделался, оглох, но по губам все понимает.

— Глухой шофер?

— Бывший командир его пристроил.

— Да, помощничков из вас не выйдет.

— Хочешь кассу взять?

— Хочу саквояж найти, башли нужны. Войну мне объявили, а с голыми руками на танк не пойдешь.

— Оружия в Москве хватает.

— Нет, Шурик, стрелять я не собираюсь. Оружие, оно разное бывает. Деньги тоже оружие, если правильно ими распорядиться.

— Не брат ли твой?

Кострулев насторожился. Разлил водку, выпили еще.

— А что ты о моем брате знаешь?

— Обыск у меня делали после тебя. Ясное дело, саквояж в твоем доме не нашли. Куда же он делся? О том, что ты золотишко Ивану сплавлял, мы давно знали, только виду не подавали. Логика простая: Машку кто-то убил, тебя взяли, обыск ничего не дал. Вывод: саквояж не нашли. Квартиру опечатывать не стали. Ключи есть у Ивана, значит, он должен прийти и взять саквояж. Так ведь? Для вида и вещи забрал бы, память о матери. Но Иван не приехал. Долгий за твоим домом наблюдал. Рабочие на свалку все вынесли, а дворники растащили по своим норам.

— Иван не хотел светиться.

— Из-за таких-то денег? Брось, Петюня, он за копейку удавится. Жену бы прислал, все же сестра умерла. Машу из морга — и на погост, даже поминки не устраивали. Как нерусские.

— И Долгий все это видел?

— Три месяца по пятам за Иваном ходил. Тому хоть бы хны. Жил припеваючи. Рестораны, бабы, друзья. Все люди солидные, не шантрапа.

— Что Долгий узнать хотел?

— Тебя три месяца на Таганке мариновали, Иван два раза у следователя был. Долгий думал, он свидания добивался, чтобы выяснить, где саквояж заныкан. Нет. Иван к тебе не пошел. А мог бы. Вот он и решил, что Иван уже получил саквояж, и зачем ему делиться, когда все самому хапнуть можно.

— Дружков Ивана Долгий запомнил?

— А то как же, их фотомордии в газетах появлялись, не крупным планом, конечно. Но в этом году, когда де Голля в аэропорту встречали, в число делегации входили. Газетку Долгий мне показывал. Вот, говорит, до сих пор на теплых местах сидят.

— Дашь адресок Долгого?

— Конечно, дам. Он мужик надежный, несмотря на то, что глухой, не подведет. Может, и меня не забудете.

— Я о вас и не забывал, Шура. Только, видишь, что с нами жизнь делает. Вояки из нас никудышные, но долю свою с саквояжа мы обязаны получить. И получим.

— Раз ты сказал, так оно и будет. Говорят, Кандыба на волю вышел, понадобятся люди, он тебе не откажет.

— Сам справлюсь.

Прошло четыре дня. Кострулев успел повидаться с Долгим и узнал от него немало интересного. За семь лет многое изменилось, послевоенная Москва жила по другим правилам, чужакам и гастролерам в столице делать нечего. На пятый день Петр встретился с братом в ресторане. Иван успел изрядно нализаться до его появления и лобызался с какой-то красоткой, от которой за версту несло приторными духами.

— Не обижайся, Петя, малость не рассчитал.

— Поговорить бы надо.

— Говори при ней, она дурочка, в мужских разговорах не рубит.

— Ты Лёльку удочерил?

— А что делать, Петро? Ребенку в школу надо было идти. Я ее в нашу, в наркомовскую устроил. Там анкета, Петя! С улицы не берут. Вот я и записал Лёльку на себя. — Он глянул на ручные часы. — Вот. Через час поезд. Ирка собралась ехать в «Артек», боится, ты Лёльку выкрадешь.

— Родную дочь не выкрадывают, но об этом не сейчас. Ты мне деньги обещал.

Иван опять глянул на часы.

— Хочешь свои вернуть? Мне чужого не надо. Они у этой стервы лежат мертвым грузом. Она думает, я не знаю. Дура. Я все знаю. У меня ключи от ее квартиры есть. Это же я ей квартиру сделал, она со мной не живет.

— Ты о ком?

— О жене.

— Говорил мне другое, мол, поживи на даче, Ирина не хочет тебя видеть.

— Правильно. Зачем собак дразнить. Придет, все, что надо, заберет и сваливает, разводом меня пугает.

— Где деньги?

— В гостиной под паркетом. Четыре дощечки под ковриком, а коврик под столом. Могу ключ дать. Забирай, твое, сама Ирка тебе ничего не отдаст.

— Под паркетом все не поместится.

— Другого тайника я не знаю. Бери, что есть, а то и этого не будет.

— Адрес.

— Цветной бульвар, шесть, второй этаж, квартира восемь. Гостиная прямо перед тобой. Не торопись, дай ей уехать. Тут минут двадцать пешком.

— Окна?

— Окна во двор выходят, в палисадник. Вишневые шторы из плюша. Шесть окон подряд справа от водосточной трубы — кухня, гостиная и спальня.

Иван достал ключ и положил на стол.

От «Арагви» до Цветного бульвара рукой подать, и Кострулев не стал торопиться. Вечер был теплым, моросил мелкий дождичек, но он Петра не смущал, смущал благородный порыв брата. Правильно о нем Кутила сказал: «Такой за грош удавится». Скорее всего, Иван напуган. Зачем свои отдавать, если чужие есть. И как он удержался, зная о тайнике, не разорил его? Ирину боится? Возможно: разведенный дипломат уже не дипломат, довел бабу до ручки, не выдержала. Хорошо придумал Иван. Деньги пропадут, будет на кого свалить. Ирина без денег — пустое место. В милицию жаловаться не пойдет. А Иван двух зайцев убьет — брату заплатил, жену усмирил… Ловко!

Дождь усиливался. Кострулев нашел нужный дом. Ничего особенного, старый отреставрированный двухэтажный особняк с одним подъездом. Он прошел через подворотню во двор и осмотрел окна второго этажа. Цвета штор уже не различишь, но все окна, идущие от трубы вправо, были темными. Родион вернулся на улицу и вошел в дом. Две квартиры внизу, две наверху. Он поднялся и позвонил, на всякий случай. Тишина. Выждав некоторое время, вставил ключ и открыл дверь. Темно. Нащупал выключатель. Комната слева, другая — прямо, направо — коридор, значит, там кухня. На тумбочке в прихожей увидел белую лаковую сумку. Ирина могла забыть ее, а значит, вернется, если там документы и билет на поезд. Такой вариант исключать нельзя. Кострулев от-