Бохнача Бог уберег от болезни. Лагерь Нижний Кацуган эпидемия не достала. Но один псих сам себя заразил умышленно, сам перенес тяжелую форму дизентерии и сам себя вылечил. Другими словами, провел опыт на собственной шкуре. Выменял у фельдшера несколько флаконов йода и набрал картофельных очисток. В дальнейшем крахмально-йодистая смесь получила название «Черная каша».

Открытие могло бы остаться незамеченным, но о нем прослышала сама Савоева, начальник санитарной части Северного управления лагерей. Деловая хваткая женщина приехала в Нижний Кацуган и обомлела, увидев победителя колымской чумы. Перед ней стоял человеко-зверь, леший с отечным обмороженным лицом и синими руками, обмотанными грязной ветошью. На скелете висел огромный рваный обгорелый ватник, то, что скрывало ноги, не поддавалось описанию. По ее приказу Бохначу выдали сносную одежду, разрешили свободно передвигаться по зоне, в которой было около пятидесяти бараков. Это неслыханная свобода для зека! Выдали йод и крахмал, приставили конвоира для безопасности. Через месяц эпидемия была погашена на всем участке Бутугычагских лагерей, от нижних до верхних.

Савоева дошла до самого Никишова и сумела убедить всесильного владыку в большой пользе деятельности бывшего ученого. Никишов прислушался к словам главной санитарки и поставил Бохнача руководить строительством первой крупной больницы на тысячу коек на левом берегу Колымы. И с этой задачкой бывший ученый со всеми бывшими степенями справился. Его и поставили главным врачом. В 47-м зек Бохнач превратился в вольнонаемного, но свое детище не бросил. Сколько тысяч зеков прошли через его больницу, сказать невозможно. Те, кто хотел выжить, выжили, кто жаждал смерти, умер. И если собрать всех благодарных, готовых поставить своему спасителю свечку, то храм озарился бы солнечным светом.

И вот пришел день, когда ненавидящий белые халаты и неистребимый запах эфира и гноя генерал Белограй лично приехал в больницу. Большого гостя главврач встретил с русским поклоном до земли-матушки.

— Что за идолопоклонничество, Илья Семенович?

— Как же, как же, Василий Кузьмич. Такую щедрость я еще не видел за тринадцать лет своего пребывания на этих ущербных просторах. Бинты, спирт, пенициллин, йод, марля и даже белый стрептоцид. Здесь же теперь людей на ноги ставить можно.

— Вы и раньше умудрялись вылечивать безнадежных.

— А сколько из них от заражения крови погибло?

— Мы воюем за золото. Поле брани есть поле брани. Одни воевали за победу и вернулись в орденах, нам же возвращаться некуда и орденов не положено. Партия говорит: «Даешь!», мы отвечаем: «Есть!» Золото забирают, а мы трупы с поля боя уносим, вот вам и спасибочко!

Провокатор генерал. Его язык, что хочет плести может, он царь и бог. Другим не положено. Язык быстро отрежут. Опытные здесь люди, на крючок не поймаешь.

Чистота в больнице генерала приятно удивила, и не так уж в ее стенах гноем пахло.

— Говори, чем недоволен, доктор Бох?

— Собой, Василь Кузьмич. Заговор мы тут вскрыли. Долго не мог понять, почему у нас туберкулезники, как грибы, множатся. Нашли причину. Теперь их отделение стеклом отгородили, на двери засовы поставили.

— В чем же злой умысел углядел, Илья Семенович?

— Членовредительство в лагерях — дело обычное. Многие рук-ног не жалеют, только дай им передышку на короткий срок. Долго таких не держим, отправляем назад, не переводя их на облегченный труд, чтобы другим повадно не было себе конечности отрубать. Русский ум пытливый, в находчивости ему не откажешь. Заметили, что туберкулезники здесь месяцами лечатся. С открытой формой в лагерь не отправишь. Вот и началось — пришел с цингой, а при выписке палочка Коха в организме появляется, выпускать нельзя. Мечтаю для инфекционных отдельный корпус построить.

— Ну а заговор в чем?

— В туберкулезном «харчке». Туберкулезник отхаркивает мокроту, зараженную палочками Коха, а здоровые зеки ее глотают и, естественно, заражаются. Это носит массовый характер. Семьдесят процентов больных погибает, заключенные об этом знают и все же идут на риск. Скорее всего, от безысходности и желания умереть в койке, а не в тайге или забое.

— Вы справились с ситуацией, взяли ее под контроль?

— На это ушло времени больше, чем хотелось бы.

— Печальная история. Давайте поговорим о сегодняшнем дне. Теперь, когда вы стали вольнонаемным, вас допустили к лечению моих солдат и таких же, как вы, свободных граждан. Много ли умирает людей из этой категории?

Они добрались до кабинета, где с трудом помещались четыре письменных стола и пара шкафов с историями болезней. Две грубо сколоченные табуретки позволили им присесть: своего личного кабинета главврач не имел.

— Вольняшки и военнослужащие лечатся в городской больнице, Василий Кузьмич. К нам попадают тяжелобольные с дальних лагерей, в основном с обморожением. Вохровцы плохо одеты, не все обеспечены валенками и полушубками, некоторые поддевают под шинели телогрейки, которые отнимают у зеков. Это видно по следам сорванных с груди номеров. И себя не спасают, и других губят.

— Я займусь этим. Каждый солдат на учете. Пополнение до Колымы не доходит, оседает по пути. Не одни мы нуждаемся в подкреплении. Наша задача — уберечь тех, кто есть.

— Пытаемся, но статистика неутешительная.

— Медицинские карты с вашим заключением на погибших охранников больше не сдавайте в архив, а пересылайте в канцелярию полковника Челданова. Будем разбираться с каждым отдельным случаем.

— Как прикажете, Василь Кузьмич.

— Какие еще просьбы?

— Язык не поворачивается после того, что вы сделали для нас.

— Слышал, хотите разбомбить крыло с одиночками и сделать общую палату на весь этаж?

— Вижу в этом острую необходимость.

— Летом, летом. Сейчас эти камеры пойдут под карантин. Вам доставят десять человек без личных карточек и номеров. Обозначьте их собственными индексами. Они просидят в камерах до середины мая. На одиночный блок будет выделена спецохрана, отдельные пайки и необходимые медикаменты, обузой они для вас не станут. После того как мы их от вас заберем, можете делать с крылом все, что пожелаете. Я уже сейчас выделю вам двух плотников, чтобы сколачивали топчаны, лес пришлю и пятьдесят матрацев под будущее отделение.

— Вам это зачтется на страшном суде.

— Меня будет судить «тройка» черных ангелов с копытами, и приговор вынесут окончательный, обжалованию не подлежащий.

— Вы человек своего времени, Василий Кузьмич, а в разные времена складываются разные обстоятельства.

— Ну да. При Иване Грозном жили две примечательные личности. Одну звали Малюта Скуратов, а вторую — Федор Колычев. И тот, и другой были обласканы государевой рукой. Малюта стал палачом, а Федор мучеником. Но есть один очень интересный исторический факт. Во времена Грозного на царя тоже писали доносы, но относились к ним по-другому. Доносчика отправляли на дыбу и подвергали пыткам, во время которых он должен был доказать правоту своего доноса. Если донос оказывался клеветой, доносчика сажали на кол. Вот такие бывали порядки. Будь они у нас теперь, каждый задумался бы, прежде чем брать перо в руки.

— Писать или не писать — дело совести каждого.

— Совесть? Страх парализовал и совесть, и душу. Не напишешь ты, напишут на тебя. Чем больше доносов настрочил, тем больше себя обезопасил. Вам это и без меня известно, доктор Бох. Давайте говорить о насущном. В вашей больнице работает врач Горская. Что скажете?

Бохнач не успел и рта открыть, как в кабинет вошла хорошенькая женщина в белом халате с медкартой в руках, ямочками на щеках и совершенно невообразимыми, ни с чем не сравнимыми голубыми глазами. Небо в этих краях даже в редкую солнечную погоду выглядело бледнее.

Увидев генерала, она смутилась и покраснела.

— А вот и доктор Горская, моя правая рука. Белограй встал.

— Познакомьтесь — Варвара Трофимовна… Генерал опередил главврача и представился:

— Василий Кузьмич.

— Здравствуйте. Рада вас видеть и выразить огромную благодарность за помощь.