— И таких у меня хватает. Один стопроцентный. В лидеры метит. Того и гляди, меня с лошади сшибет. В почете у наших ходит. Давно думаю, как его убрать.

— Агрессивен?

— Не то слово. Зверь. Злобы в нем на весь белый свет хватит.

— Данные?

— Серега Точилин. Не у дел болтается. Год назад из Чечни комиссован. Мать умерла, когда похоронку на сына получила. А он, блин, живым выкарабкался. Контузило его, да и только. Попали они к «духам» в окружение. Всех перебили, а его взрывной волной контузило, и «духи» приняли его за труп. К своим через две недели только пробрался. Его уже из списка вычеркнули. Потом госпиталь и комиссовали. Черных на дух не переносит. Сам на рожон лезет, как в атаку. Живет у тетки на окраине в сараюхе. Знаю, что и «Калашников» у него где-то спрятан. Гранаты тоже есть. На мотоцикле летает как угорелый. Страха-то совсем нет. Сейчас немного притих. Девчонку себе нашел. Та на него влияние оказывает. Только мечтать о ней пустое дело. Отец ее дилерскую фирму имеет. Знаешь ты его, крестный. Коршунов.

— Крупная фигура. Но он-то при чем?

— Скандальчик у него вышел. Папаша припугнул Серегу, а тот ему нож к горлу. «Моя Светка, моя, и не лезь». Папаша вроде как притих.

— У Коршунова своих громил хватает.

Рудик ухмыльнулся.

— Брось, крестный. Тот, кто в глаза Сереге заглянет, тут же в штаны наложит. Никакие «лбы» не помогут. Обреченный он. Только из-за Светки и держится на плаву.

— Сколько ему лет?

— Двадцать три, а Светка на год моложе. Наш институт окончила. У отца работать не хочет. В Москву ее тянет. Самоуверенная сучка.

— Это хорошо. Значит, есть у него стимул, ради чего жить. Попробуем его пугнуть.

— Чем, крестный? — Воротников рассмеялся.— Такого на понт не возьмешь. Его сажать надо. И то! Герой войны. Медаль «За отвагу» имеет.

— Герои на войне бывают. А мы живем в мирной стране, которая наводит конституционный порядок на территории одной из своих республик. Борьба с террором — одно, а война — другое. Ладно, мне подумать надо. Фотография его у тебя есть?

— Общий снимок. Нас там рыл двенадцать. Но разглядеть можно.

— Давай его сюда.

На цветном снимке красовалась дюжина парней, сидящих на земле, а за их спинами в ряд стояли мотоциклы. Рудик ткнул пальцем в одного из приятелей.

— Вот Серега.

Подполковник внимательно рассмотрел снимок.

— Тяжелый взгляд, ты прав. Такому и оружие ни к чему. Был он с вами ночью?

— А то как же. Пьяный в дупель. Едва на ногах держался, но стоило сесть на тачку, так словно преображался.

— Он и впрямь похож на лидера. А у тебя мордашка слишком сладкая. Вот только шрам тебе вместо медали служит. Поди, всем врешь, будто в ножевой заработал?

— Главное, что верят.

— Серьезный у тебя конкурент. Но мы его уберем так, что он без авторитета останется.

— Посадите? Так его вообще в короли возведут.

— Рано тебе еще знать. Сопли утри. В шесть вечера ко мне в отдел Лапшина придет. Решай с ней проблемы после ее ухода, и не в городе, и без мотоциклов. По-тихому. Иди под душ и больше сегодня не пей. На дело возьми какого-нибудь лоха, чтобы подставить потом нежалко.

— Я же говорю, у меня всяких хватает.

— Завтра доложишь и получишь инструкции. Фотографию я заберу с собой. Соберись, возьми себя в руки. Дело нешуточное заварилось.

Свидетельница пришла вовремя. Ей даже пришлось ждать начальника отдела по раскрытию особо тяжких преступлений подполковника Хитрово в коридоре. Она отнеслась с пониманием к делу и не стала выказывать своего недовольства, когда высокий милицейский чин появился в коридоре. Он даже извинился за задержку. Лида имела дела только с постовыми и патрульными, о которых не оставалось хороших впечатлений. Халявщики и холуи, а в нужный момент не дозовешься. Подполковник, по местным меркам, считался очень высоким чином. Сначала он ей не нравился, а потом, присмотревшись, она поняла, что таким и должен быть начальник. Говорил тихо, тон не повышал, не перебивал и больше слушал, чем молол языком. Сдержан, уравновешен и не суетлив.

— Проходите, Лидия Андреевна.

Он открыл кабинет и пропустил женщину вперед.

— Уже и отчество узнали? Меня отродясь так никто не называл.

— Моя профессия — все знать. Присаживайтесь.

Кабинет не генеральский, но вполне приличный. Хитрово положил свою папку на стол и уселся в положенное ему кресло.

— Так, что мне надо? Заявление написать?

— Нет. Мы будем составлять протокол. Предварительно нам с вами придется кое-что обсудить. Есть некоторые тонкости в нашей профессии, и не всегда имеет смысл действовать в лоб. Можем остаться ни с чем.

— Мне-то плевать на ваши методы. Главное, чтобы этого ублюдка посадили. А там как знаете.

— Посадим одного из тридцати, и что изменится? Сажать надо главаря, а остальным ремня всыпать. Человек пять пойдут под суд, это я вам обещаю. Сегодняшнее убийство не первое, если слышали. На счету байкеров оно уже пятое. Убивают они только кавказцев или азиков, хачиков, как хотите. Распоясавшиеся отморозки. Они считают себя героями и уверены в безнаказанности. По сути своей трусы и, как вы выражаетесь, ублюдки. Сейчас я покажу вам фотографию.

Он полез в папку.

— Да ладно, начальник, нечего меня на вы называть, а то я не в своей тарелке себя чувствую. Лида я, и все.

— Хорошо, Лида. Вот глянь на снимок, здесь двенадцать ублюдков, один из них убийца.

Женщина очень долго и внимательно разглядывала фотографию, будто читала букварь по слогам.

— Все они там были. У меня память хорошая. Но бил его по башке дубиной вот этот. Вот его шрам.

— Я помню. Зовут его Рудольф, фамилия Воротников. Он сын профессора Воротникова, руководителя Научно-исследовательского института высоких технологий, имеет государственные награды. Ангелочек по имени Рудик заканчивает институт. Отличник, будущий ученый. Мать работает в городском суде. Но даже не это печально. А то, что он не вожак стаи. Посадить его будет очень трудно, а главное — бесполезно. Убийства не прекратятся.

— Но я же свидетель, я же видела своими глазами.

— Не торопись, Лида. Выслушай и оцени обстановку. Против одного-единственного свидетеля встанет несколько профессиональных адвокатов. Я даже могу сказать, с чего они начнут тебя бомбить. Ты ведь была любовницей Фархада Катарзи. Бросила своего мужа и ушла жить к Катарзи, который и дал тебе эту работу.

— А кому до этого дело. С кем хочу, с тем и живу. Мне мой охламон поперек глотки встал. В дом за последние пять лет ни гроша не принес, но нажираться каждый день до поросячьего визга он может. Выдохлась я и ушла к матери, а не к Фархаду. А уж потом, когда к нему работать устроилась, он мне предложил сойтись. И то я еще думала.

— Это мне понятно, но не судьям. Адвокаты тут же перевернут все вверх тормашками. А вдруг Фархада убил твой бывший муженек из ревности, и ты решила его оградить. Куда же, как не к нему, тебе возвращаться? И потом, еще одна деталь. Я не хочу сказать, что ты все знала и покрывала Фархада. Но ведь его точки на трассе были перевалочными пунктами для наркотиков. Днями его все равно бы взяли. Он уже висел на крючке. Наркотики из Афганистана шли через Таджикистан. В Душанбе их фасовали и распределяли по фурам, а те гнали товар в Саратов. Здесь же на шоссе наркотики сгружали Фархаду и еще десятку таких же лоточников, а потом из разных регионов России приезжали за товаром другие машины, которым проще колесить по России. Ведь знала?

— О товаре знала, но почем мне знать, что там наркотики?

— И опять же суд тебя не поймет, Лида.

— Послушай, начальник! Ты что, меня посадить решил? Я ведь кровь из носа, но отыщу свидетелей с остановки. У меня память хорошая. Там все местные паслись. В шесть утра в нашей дыре чужих на остановке нет. У кемпинга свои автобусы.

— Не хватает в тебе терпения, Лидия. Слушать не умеешь. Да и говорить тоже. С адвокатами тебе не совладать.