Ну вот, чтобы защитить собственную репутацию, я направил ее к другому юристу, который и составил завещание. В нем я фигурировал в качестве наследника Фостины в случае ее преждевременной кончины до тридцатилетнего возраста. Это завещание хранится в моем сейфе. Если я наследую эти драгоценности, то передам их перечисленным в документе лицам и сожгу список.

Он рассмеялся.

— Как видите, и камин в кабинете пригодится для этого случая!

— Не сомневаюсь, — сказал Базил, размышляя про себя о всех тех скандальных тайнах, которые, вероятно, роились в этой голове под пышной седой шевелюрой. — Сколько лиц ознакомлены с этим списком?

— О нем не знает никто, кроме матери Фостины и меня. Он хранился в большом конверте из плотной манильской бумаги, а на печати из красного сургуча виден след от ее большого пальца. Так как ее уже давно нет в живых, подделать этот документ, сами понимаете, не представляется возможным.

— Скольким лицам известно о существовании списка?

— Я никогда не говорил о нем никому, кроме вас.

— У меня к вам еще один вопрос. Можете ли вы назвать мне имена, внесенные в список?

Ответ последовал незамедлительно:

— Дорогой доктор Уиллинг, я не вправе сообщить вам об этом. Я не могу предать веру этой славной женщины в мою честность и порядочность. Я также не смею пятнать позором эти знаменитые, уважаемые всеми семьи, которые оказались вовлеченными в этот старый, давно забытый скандал. Но я могу лично заверить вас в том, что это не те люди, от которых вы вправе ожидать какого-то подвоха или прямого насилия.

— Можете ли вы мне гарантировать, что эти люди не прибегнут к подлогу или прямому насилию, если на них будет оказано давление со стороны? — резко возразил Базил. — Все эти события, по вашим словам, произошли давным-давно. Но финансовое положение семей может меняться с поразительной быстротой. Сегодня, вероятно, кто-то из них испытывает острую нужду в живых деньгах, пусть в каких-то нескольких тысячах долларов.

— По-моему, ни одна упомянутая в списке семья не может рассчитывать на получение более двадцати пяти или тридцати тысяч.

— А что произойдет, если несколько лиц из списка умрут, не оставив после себя наследников? Если в конечном итоге останутся две семьи или даже только одна, — могут ли они в таком случае получить крупное наследство? Скажем, сумму настолько большую, что она даст сознанию неуравновешенному, предрасположенному к насилию еще один побудительный импульс, который заставит человека преступить черту закона?

— Сумма, соответственно, возрастет, если в итоге останутся два наследника или один. Само собой разумеется, — признал Уоткинс. — Но почему в этом случае вы ссылаетесь на возможность неуравновешенной психики?

— Если кто-то разыгрывает эти подлые трюки в отношении мисс Крайль, то психику того, кто все это задумал и осуществляет на практике, никак не назовешь уравновешенной.

— Вы забываете об одном, — перебил его Уоткинс. — Печать на пакете остается нетронутой до сих пор, и я никому не говорил о существовании списка. Кроме вас, само собой разумеется. О нем не знает даже Фостина. Ибо если бы я сообщил ей об этом, то она, несомненно, заподозрила бы, что от нее что-то скрывают, и тогда, вероятно, докопалась бы до истины и до всей этой истории, связанной с ее появлением на свет. Поэтому ни одному из этих семейств не известно, что фамилии некоторых их членов внесены в этот список.

— Вы уверены в этом? Ведь и сама мать могла сообщить перед смертью одному из этих мужчин о внесении его имени в список. А тот мог передать их разговор другим, например, своим наследникам.

— Вряд ли мать могла вести себя столь опрометчиво. Во всяком случае, смею на это надеяться.

— Я тоже.

— Доктор Уиллинг, в разговоре со мной вы произнесли слово «убийство», хотя и не подразумевали именно это. Давайте будем более откровенны друг с другом. Все убийцы — практичные люди. Они никогда не станут привлекать внимание к своей жертве, разыгрывая в течение целого года тщательно разработанную комедию перед исполнением своего плана, не так ли?

— Мне это неизвестно, как, впрочем, и вам, — мягким тоном Базил постарался сгладить остроту брошенной реплики. — Что вы намерены предпринять, если я сообщу о существовании этого списка в полицию?

— Хону искренне надеяться, что вы не предпримете столь безрассудного шага, покуда еще раз все трезво не взвесите. Ведь пока не случилось ничего такого, что могло навести вас на мысль о существовании физической угрозы Фостине.

Базил уже поднялся со своего места, намереваясь выйти из кабинета, но вдруг помедлил.

— Мистер Уоткинс, может быть, вы все же дадите мне малейший намек? Встречаются ли в списке следующие имена — Лайтфут, Чейз, Вайнинг, Мёрфи, Мейдстоун, Айтчисон?

— Ни один адвокат не даст ответа на подобный вопрос.

Когда Базил вышел из кабинета, Уоткинс все еще недовольно жмурился. Что-то ему, видимо, не давало покоя.

Сумерки сгущались, переходя в ночную темноту, когда Базил возвращался вечером домой после целого дня, проведенного в психиатрической клинике. Еще до войны его низенький домик в нижней части Парк-авеню казался ему бледным подобием того особняка в Балтиморе, в котором прошло его детство. Но и теперь, после стольких лет, проведенных там, за океаном, он оставался для него родным домом, и таковым, вероятно, останется навсегда. Он уже привык к этому району, полюбил его, особенно в этот поздний час, — поток автомобилей, движущихся по улице в центр города, размеренно шуршащие по асфальту шины, мягкий свет из зашторенных окон в невысоких одноэтажных домах по обе стороны широкой старомодной авеню, блестящие, как мишура, огни здания Грэнд Сентрал с его ярко очерченными контурами на фоне голубого вечернего неба. После дня работы, которая требовала от него постоянного огромного внимания, приятно было представить, как его слуга, заслышав лязг дверной щеколды, тут же отправится на кухню и приготовит ему холодный коктейль с мартини, который он любил выпить перед обедом.

Но сегодня его сладостным мечтам не суждено было сбыться. Базил, проходя по мраморному, в шахматную клетку черно-белому полу вестибюля, заметил, как осторожно отворилась дверь, ведущая в комнаты, и из нее вынырнула коричневая, вся в морщинах физиономия Юнипера, который тихо, почти шепотом его предупредил:

— Вас ждут в библиотеке гости, доктор Уиллинг. Мистер и миссис Чейз и мистер Вайнинг. Вы подниметесь к ним? Или мне сказать, что вы звонили и сообщили, что сегодня не придете?

— Нет, нет, благодарю, — Базил сразу же позабыл о своей усталости. Такой оборот событий взбодрил его угасающую к концу дня энергию.

Он поднялся по лестнице с широкими низкими ступеньками в обитую панелями белого цвета библиотеку, которая одновременно была и жилой комнатой, и его кабинетом. Услышав шаги Базила, какой-то молодой человек быстро повернулся к распахнутой настежь двери. Лампа от светильника над ним освещала его золотистые волосы, которые мелко курчавились на маленькой головке.

— Доктор Уиллинг? Прошу простить за вторжение, но дело не терпит отлагательства. Я — Раймонд — брат Маргэрит Вайнинг. Миссис Лайтфут посоветовала мне обратиться к вам за консультацией. Я взял на себя смелость привести с собой мистера и миссис Чейз. Это — родители Элизабет.

Элизабет? Маргэрит? Базилу потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, что эти звучные имена принадлежат двум маленьким девочкам, Бет и Мэг, которые рассказывали ему, как они видели одновременно и Фостину, и ее «двойника».

Он не мог разглядеть мужчину и женщину, присутствовавших здесь, — их скрывала тень от светильника. Она сидела в кресле возле погасшего камина, и лицо ее было затенено полями какой-то странной сверхсовременной шляпы. Ее темная одежда хорошо сочеталась с тусклым фоном комнаты; лампа высвечивала только блестящий мех, наброшенный на плечи, и зеленоватый отблеск изумрудов на маленьких сухоньких руках. Мужчина стоял, повернувшись спиной к камину, широко расставив ноги. У него была короткая медвежья фигура с какой-то грубоватой статью, и лысая голова, отливавшая жиром, словно ее кто-то натер воском.