В это время широкое распространение получили слухи о том, что он заплатил соучастнице тысячу долларов за привилегию прокатиться, сидя рядом с ней в открытом автомобиле в общественном месте, и использование ее имени на бракоразводном процессе. Она поставила условие, что он, доставив ее до порога ее дома, там и распрощается с ней навсегда, не претендуя больше ни на что, кроме, может быть, того, чтобы поцеловать ее руку. Но… — опять на его лице заиграла похотливая улыбочка. — Так вот, Фостина — ребенок этой парочки.

— Выходит, они не расстались на пороге ее дома?

— Тогда они расстались. Но затем произошло нечто экстраординарное. А может, ничего такого особенного в этом и не было. Вероятно, она отлично знала свое ремесло. Возможно, та невероятная выдержка, которую она продемонстрировала во время их выезда в парк, входила в разработанный ею план. Видите ли, он отводил ей роль подставного лица. Эта женщина, в компании которой его все видели, должна была стать предлогом для развода. Однако эта женщина, которая стала для него лишь удобным поводом для осуществления своих замыслов, радикальным образом перевернула его жизнь: он без памяти в нее влюбился. Что, трудно в это поверить? Лично мне — нет. Годы, проведенные в Париже, настолько отточили ее ум, что она стала самой интеллигентной и красивой женщиной, — ее волосы казались снопом огня, кожа — белым снегом, а тело у нее было, как у Афродиты с картины Боттичелли…

— Вы близко знали ее в то время? — спросил Базил и тут же спохватился, осознав, что выражение в таком контексте звучало несколько двусмысленно.

— Да, мне была предоставлена такая привилегия, — просто, без подтекста, ответил он, но в его старых глазах опять промелькнула озорная искорка. — Кроме всего прочего, я еще был и адвокатом этого богача.

— Вот, значит, каково происхождение этой робкой, анемичной, мечтательной девушки! — Базил старался обдумать все, что ему пришлось услыхать о Фостине.

Уоткинс недоуменно пожал плечами:

— У нас в те времена бытовала поговорка: в блуде зачинают ханжу.

— Подозревает ли она об истинном положении вещей?

— Думаю, что нет. Как ее опекун, я исполнил все пожелания ее родителей и утаил все эти сведения от нее. Поэтому я и не хочу, чтобы вы передали Фостине наш с вами разговор. Она придает значение условностям и вообще чрезвычайно чувствительная девушка. Это еще больше подорвет ее моральный дух, который и без того никогда не отличался особой крепостью.

— А ее мать влюбилась… в этого человека?

На его старые глаза набежала пелена, и он устремил свой взгляд снова на бухту.

— Какой же мужчина может до конца понять такую женщину, как она? Да и зачем ее понимать? Он просто ею наслаждался! — И вновь Базил заметил, что адвокат прибегает в своей речи к глаголу с двусмысленным значением.

— Он снова привез ее в Америку, — продолжал Уоткинс, — подарил ей небольшой домик в Манхэттене — тогда еще не было квартир, — и летний коттедж в Нью-Джерси, который был ее собственностью много лет.

Он получил развод от супруги, но на своей пассии так и не женился. Даже тогда, когда она от него забеременела.

— Почему?

— Мой дорогой юноша, все началось в 1912 году. Мужчины этого поколения не женились на женщинах такого сорта. Думаю, что сегодня он это сделал бы. Ваше поколение стерло все разграничительные линии. Вы теперь не называете этих женщин представительницами «полусвета». Вы называете их либо хозяйками сомнительных пансионов, либо манекенщицами, либо «звездами» и женитесь на них без особых сомнений. Ваш подход к этому делу известен, ваше сленговое словечко «путана» обычно употребляется в сочетании с прилагательным «дешевая», и вы обычно относите это выражение только к заляпанной грязью, не имеющей успеха в жизни проститутке. Ваше поколение готово стерпеть любое нравственное падение, но только не экономический провал.

— А разве ваше поколение не порождало зло, уподобляя Еву женщине легкого поведения? — возразил Базил. — И все только ради того, чтобы получить удовольствие от мерзкого разврата. Нет, наше поколение более реалистично, и не обладает такой бессердечностью.

— Может быть. Я слишком увяз в старых идеях, и у меня нет никакого желания подвергать их анализу. Само собой разумеется, наши условности заставили Фостину страдать из-за того, чего она не знала и не понимала. Она родилась в 1918 году. Ее матери в это время было сорок три, а отцу за пятьдесят. Он знал, что долго не протянет. Болезнь сердца, которую, кстати, унаследовала от него Фостина. Он хотел обеспечить свою маленькую дочь и ее пользовавшуюся скандальной репутацией мать, но без особой огласки, которая могла лишь нанести вред ребенку. Он посоветовался со мной, и я объяснил ему, что он может не упоминать в своем завещании их имена и не вызывать таким образом грандиозного скандала, так как существовали другие, законные наследники со стороны разведенной жены, которые непременно оспорят в суде правомочность включения в завещание пункта, касавшегося его любовницы. Я предложил ему сделать им дорогой подарок перед смертью, — то есть сделать то, к чему теперь часто прибегают, чтобы избежать уплаты налогов на наследство.

Но, к сожалению, за день до подписания сделки с ним случился сердечный приступ, и он умер, не оставив матери Фостины почти ничего, если не считать двух домов и нескольких драгоценных камней.

Она пришла ко мне за советом. Мы решили сохранить коттедж в Нью-Джерси, а дом в Нью-Йорке продать. Эта сделка принесла достаточную сумму, чтобы обеспечить приличную жизнь Фостине, включая и расходы на ее образование. Я был против продажи драгоценностей в то время, так как был убежден, что они повысятся в цене, что, собственно говоря, и произошло. Сегодня они могут принести приличные деньги.

— Что вы называете приличными деньгами?

— Что-то около двухсот или трехсот тысяч долларов. Я не могу назвать вам точную сумму, так как давно не проводил переоценку, а рынок, как вы знаете, меняется постоянно. Речь идет о рубиновых серьгах, которые сегодня стоят гораздо дороже, чем раньше, сорок лет назад, но сколько именно, я не знаю. Эти драгоценности — единственный капитал, который мать завещала Фостине. Она очень опасалась, что дочь может либо потерять из-за неопытности единственный источник благополучия, либо растранжирить деньги, и поэтому настояла на составлении такого завещания, по которому она становится наследницей только по достижении тридцатилетия.

Но такое решение породило тот же вопрос, который задали и вы: кто же получит драгоценности, если и мать, и дочь — обе умрут до достижения Фостиной тридцатилетнего возраста?

Когда я задал этот вопрос матери, она долго молчала. Затем ответила: «Я оказывала вам доверие многие годы. Теперь я хочу довериться вам еще в одном. В последний раз. Этот план созрел у меня давно. Есть имена, которые я не могу внести в завещание. Если я это сделаю, то при его оглашении эти люди будут сильно уязвлены. Поэтому в своем законном, открытом для общественности завещании я оставлю все эти драгоценности вам. Но в частном порядке я представлю вам список близких мне людей. Напротив каждого имени будет представлена опись ювелирных изделий. Если мы с дочерью умрем до достижения ею тридцатилетнего рубежа, и, таким образом, она не сможет получить свои драгоценности, вы их передадите указанным в списке лицам либо их прямым наследникам. В этом я прошу вас дать мне твердое обещание. И вы должны все исполнить так, чтобы эта сделка оказалась приемлемой для всех».

Это была необычная просьба. Да и всю ситуацию не назовешь рядовой. Я сразу понял, куда она клонит, — в списке были перечислены ее любовники, мужчины, которые когда-то подарили ей эти драгоценности. Большая часть из них, вне всякого сомнения, попала к ней из семейных реликвий, и совесть этой романтически настроенной женщины начала ее тревожить в зрелом возрасте. Если

Фостина оказывалась не в состоянии ими воспользоваться, то она хотела вернуть их женам, дочерям и бабушкам, у которых на них было какое-то сентиментальное право.