В столовой большого господского дома вся дружная семья сидела за одним столом — ужинали, не доставало лишь Николеньки и Дарьи Платоновны.

Припоздавший Николенька, извинился и сел на своё обычное место, торопливо заправляя салфетку за ворот платья и принимаясь за еду.

Дмитрий Степанович обвёл домочадцев грозным взглядом:

— Отчего это Дарья Платоновна задерживается? — сурово спросил он.

Все молчали, только Катенька с готовностью предложила:

— Позвольте, папенька я схожу, узнаю? Она давеча на головную боль жаловалась, не захворала ли?

— Сиди! — повелительно пригвоздил её к месту отец, — Авдотью пошлю! Всё без дела сидит день деньской!

Это решение неожиданно развеселило юного Виктора.

— А Авдотья, дедушка, в каморке у себя с нервическим припадком лежит, и пойти не сможет!

— Эт-то ещё, что с прислугою случилось? — насупил брови Дмитрий Степанович.

— А она в обморок упала, когда нашу бабушку увидела, — охотно объяснил внук, — та из библиотеки выходила, а за нею вода ручьём, как от утопленницы и вокруг шеи лилии водяные висят, я признаться и сам струхнул, как увидал! А уж Авдотья-то и вовсе напугалась! Она и давеча была не в себе, всё по комнатам бегала, как угорелая, бабушка её битый час дозваться не могла!

— Что ты несёшь-то, неслух! — недовольно проворчала Дарья Платоновна, заходя в комнату и услышав последние слова внука.

Она не больно шлёпнула разболтавшегося мальчика ладошкой по затылку и величаво уселась напротив супруга.

— Что это с вами, матушка приключилось нынче, — поинтересовался супруг, — что бессовестная Авдотья, ровно барышня-институтка при виде вас в обморок падает?

— Ох, не знаю, отец мой! — озабоченно пропела Дарья Платоновна, пряча лукавую усмешку, — верно воздух деревенский так на беднягу действует, непривычная она, вы уж не обессудьте, полежит немного, да оклемается!

Дмитрий Степанович недоверчиво приподнял брови, но допрашивать более не стал.

После ужина Николенька украдкой прошёл в чулан и взял оттуда дорожную котомку. В неё положил спички, нож, длинную, крепкую верёвку, свечи и большой ломоть чёрного хлеба. Ещё он прихватил с собой фонарь. Он был большой и громоздкий потому в котомку не влезал, пришлось нести его в руках. Подумав, Николай накинул на себя сверху длинный плащ из плотной непромокаемой ткани, и сборы были завершены.

Дождавшись, когда утомлённые долгим днём домочадцы разойдутся по своим комнатам, Николенька украдкой вышел из дома и заспешил в сторону моста.

Моросил лёгкий нудный дождь. Ни одна звезда не просвечивала в небе из-за плотной облачной завесы. Темень стояла такая, что не разглядеть было пальцев на вытянутой руке. Проклиная свою мягкотелость и Дарёнкино упрямство, Николай уныло шагал к мосту, временами выбирая дорогу только на ощупь. Он очень быстро вымок, и поднявшийся холодный ветер продувал его насквозь. Николенька порадовался, что догадался надеть плащ, он хоть и немного помогал от промозглой сырости, но без плаща Николеньке пришлось бы совсем худо.

Не доходя до моста, Николай приметил две светящиеся точки, словно глаза дикой кошки. Сверкающие огоньки приходились почти на один уровень с Николенькиными плечами, и он невольно вздрогнул, гадая, что за зверь поджидает его в ночи!

— Это я! — раздался тоненький голосок.

Николенька расслабленно вздохнул, признав голос Дарёнки. Подойдя ближе, он разглядел свою спутницу, закутанную в широкий тёмный платок.

— Ну! — сурово вымолвил Николай, — сказывай, куда пойдём?

В душе он надеялся, что девушка отложит поиски из-за непогоды, и они вернутся под тёплый домашний кров, но этого не случилось.

— К Ведьминой опушке нам нужно, — едва различимо в темноте махнула рукой девушка, — между опушкою и Ямой нынче опять огонёк светился, подкрадёмся потихоньку и поглядим, кто там костры жжёт.

Всякая надежда, что поход будет отложен, пропала, и Николенька покорно зашагал, поддерживая свою спутницу по скользкой дорожке.

В полной темноте они ступили на мост. Его сильно раскачивало под напором резкого холодного ветра, и Николенька ухватился рукой за перила. Вокруг не было видно ни зги, только шаткая опора под ногами, вой ледяного ветра и глухой рокот невидимой реки далеко внизу.

Наконец они миновали неуютное место и ступили в густой лес.

На этой стороне реки росли одни сосны. Высокие гладкие стволы уходили далеко в небо и на самой вышине плотно переплетались густыми вечнозелёными иглами. В лесу не чувствовался ветер и дождь не донимал мелкой занудливой моросью. Вот только темнота стояла пуще прежнего.

Николенька решительно достал из-за плеча громоздкий фонарь и принялся его разжигать, пытаясь высечь огонь отсыревшими спичками.

— Не надо бы нам огня, — осуждающе заметила Дарёнка, — слишком приметны мы станем в лесу!

Николай повернулся, отыскивая её по голосу:

— Но я ничего не вижу, — возразил он, — я не могу идти в такой темноте!

Дарёнка вздохнула, соглашаясь:

— Ну, ладно! Только ты его сразу погаси, как скажу! Мало ли…

Они пошли дальше, с трудом находя узкую тропу среди огромных вековых стволов.

— Дарёнка! — окликнул девушку Николай, — а ты знаешь, у тебя в темноте глаза светятся!

Дарёнка обернулась к нему, сверкнув глазами и тихо рассмеялась:

— Знаю! Генрих Карлович говорил, что у нас строение глаз как у кошек. Они с Софьей Михайловной всё через приборы разные глаза наши разглядывали, и в тетрадь всяко разное записывали. Софья Михайловна книгу про Шалаков написать хотела, да не успела! Мы ночные жители, оттого у нас и глаза другие. Мы по-разному видим, не так как вы…

— А как? — заинтересовался Николенька.

— Ну, цвета другие, формы. Да я бы и сама про то не знала, но Генрих Карлович, как опыты разные с нами проводил, то растолковывал.

— Вот интересно, как ты меня видишь? Каким?

— Мокрым и неуклюжим, — рассмеялась девушка, — вам бы, барин лучше под ноги смотреть, вона вы два раза в грязь-то свалились!

Разговаривая, они забредали всё дальше в лес. Одинаковые стволы мелькали у Николеньки перед глазами, в неверном свете тусклого фонаря. Николай вдруг подумал, что окажись он здесь сейчас один, нипочём бы ему не выбраться обратно и на миг ему стало жутковато.

— Дарёнка, — снова заговорил он, — далеко ли ещё до Ведьминой опушки?

— Нет, — отозвалась девушка, — сейчас в овражек спустимся и по дну его выйдем на Звенящий родник. Как выходить станем, ты фонарь-то загаси. Упаси бог нам со старой Агафьей встретиться!

— А что она здесь живёт? На Ведьминой опушке? — невольно понизил голос Николенька.

— А то где же, — понизила в ответ голос и Дарёнка, — ей по-другому то и жить нельзя, уж больно у неё глаз не хорош, — ни одна живая тварь не выдерживает, сразу замертво падает!

Николенька поёжился не то от холоду, не то отчего другого и дальнейший путь они продолжали молча.

Вскоре путники дошли до оврага и принялись спускаться вниз по сырому, склизкому склону. Не удержавшись на ногах, Николенька упал, увлекая за собой Дарёнку, и они покатились оба по мокрой траве, безо всякого успеха пытаясь ухватиться руками за мелкую древесную поросль. Потерянный фонарь погас и Николенька, скатившись на самое дно, ничего не мог разглядеть в наступившей кромешной тьме. Рядом завозилась Дарёнка и в ночи блеснули её светящиеся глаза.

— Ну что? — тихо спросила она, — руки-ноги целы?

— Да вроде бы всё в порядке, — отозвался Николенька. Поддерживая друг друга, они поднялись на ноги, отряхиваясь от грязи и налипших сосновых иголок. Вдруг Николенька, неловко оскользнувшись, вновь очутился на боку, вцепившись при этом Дарёнке в руку и опрокидывая её на себя.

На сей раз, новое происшествие рассмешило молодых людей, и они не сдерживаясь, громко и беззаботно расхохотались над собственной неудачей. Ответом на их беспечный смех прозвучало зловещее и страшное эхо. Хохот, многократно усиленный повторился вдали жуткой издевательской насмешкой.