Анатолий Николаевич коротко пересказал Андрею содержание своего разговора с космическим гостем. Молодой человек слушал очень внимательно, не спуская глаз с профессора.

— Значит, вам его предложение показалось нелогичным?

— Да не просто нелогичным, а нелепым! Убежден, что такой вариант контакта никому не приходил в голову.

— Это уж точно…

Чувство ревности кольнуло Анатолия Николаевича. Похоже, что-то такое рассказал пришелец этому далекому от науки красавцу. Что-то такое важное, что счел нужным утаить от него, ученого.

— Ну, а вы с ним о чем говорили?

Андрей повертел в руках пустой бокал, играя капелькой жидкости на дне, поднял глаза на профессора и вдруг мягко, совсем по-детски улыбнулся.

— О смысле жизни.

— Вон как! И… что же?

— Что нового я узнал, хотите вы сказать?

— Да.

— А ничего… — актер пожал плечами и поставил бокал на место. — Ничего такого, о чем в той или иной форме не говорилось еще до нас с вами.

— Ну а конкретнее?

— Конкретнее?.. — Андрей задумчиво поднял брови. — Вот уж не знаю, получится ли… Очень уж тема обширная.

Он откинулся в кресле, положив руки на подлокотники.

— Вы, как я понял, всю жизнь занимались наукой.

— Да, со студенческих лет.

— И, наверное, прочли немало книг по своему профилю?

— Не только по своему. Занятия наукой требуют определенной широты кругозора.

— Ну, а такие, скажем, области, как история, философия, религия, вас не интересовали?

— Честно говоря, постольку поскольку, — подумав, признался Анатолий Николаевич. — Тут я, видимо, троечник, как вы в математике… В наше время быть энциклопедистом, сами понимаете, невозможно. Чем-то приходится жертвовать.

— Вот и первая хитрость космического демона, — усмехнулся Андрей, свести двух троечников. Очень символично, — Он задумался, глядя куда-то далеко, мимо профессора. — Не отсюда ли все беды человеческие, что мир, если вдуматься, состоит из троечников?

К ним подошла официантка:

— Будем расплачиваться?

Актер и ученый одновременно вынули бумажники и… рассмеялись. После короткого забавного препирательства профессор отвоевал право заплатить за ужин. Они поднялись и пошли к выходу.

У ярко освещенного фасада ресторана было шумно. Дождь еще не кончился, и под бетонным навесом, громко разговаривая, толпились подвыпившие посетители. Анатолий Николаевич и его новый знакомый остановились в стороне, у края навеса, с которого на черный асфальт лились редкие струйки воды. Среди ожидающих выделялась компания девушек и парней, одетых модно и довольно пьяных. Они стояли в кружок, обнявшись за спины, — все длинноволосые, в джинсах, трудноотличимые друг от друга — и, качаясь, с громким подвыванием пели популярную песенку.

Профессор давно уже не бывал не только в ресторанах, но и вообще в местах массового отдыха. Институт, завод, академия, министерство, дом, иногда (если уж очень допекут) телестудия — все время в спешке, на машине. Привык беречь каждую минуту. Сценка неприятно поразила его. Он подумал, что в дни его молодости, когда жизнь была куда более бедной, увидеть такое было почти немыслимо. Чего им надо? Чего еще не хватает?

— Что, не нравится? — услышал он над ухом баритон Андрея.

— Да… неприятное зрелище.

— А раз неприятное, то лучше и не смотреть, — сказал Андрей с жестковатой ноткой и, помолчав, снова заговорил: — Живем каждый на своем этаже, занимаемся каждый своим делом: кто космос штурмует, кто спортивные рекорды, а кто вот так… воет у кабака. Любопытно живем, а?

— Да… — без выражения обронил профессор. Его сейчас гораздо больше всех других проблем занимала проблема, как выйти из неопределенного положения, в которое его поставило странное условие космического гостя.

— Пойдемте-ка, а? Дождь как будто уже кончился, — предложил он, выглядывая яз-под навеса.

Они двинулись по мокрому черному тротуару, на котором расплескались разноцветные огни от фонарей и витрин.

Анатолий Николаевич покосился на своего молча шагавшего спутника. Да, он совершенно честный и искренний человек, но в качестве свидетеля никак не годится. Актер! Пожалуй, еще засмеют. Одна надежда, что выступят те авторитетные инкогнито в других странах. А если не выступят? Анатолий Николаевич почувствовал что-то вроде негодования против всесильного существа, по прихоти которого оказался в таком щекотливом положении. Зачем ему это понадобилось?

— Странное все-таки условие, — высказал он вслух свои сомнения.

— Нисколько, — откликнулся Андрей, останавливаясь и поворачиваясь лицом к Анатолию Николаевичу. Тот тоже остановился.

— Не только не странное, но, наоборот, единственно разумное, — сказал он с силой.

— Простите, не понимаю.

— А вы подумайте как следует и поймете.

Они стояли друг против друга на каком-то мосту, под которым, сверкая огнями, текла шумная автомобильная река. Мимо с глухим рокотом промчался тяжелый автобус, приглушив последние слова Андрея, и профессор, чтобы не возражать, сделал вид, что не расслышал их.

— Тут есть над чем подумать, — сказал Андрей, облокачиваясь о бетонные перила моста. — И о чем поговорить тоже.

Он повернул к профессору лицо, тускло подсвеченное красным огоньком сигареты.

— Вы не обидитесь, если я буду говорить с вами откровенно?

— Я буду рад этому, — сказал профессор искренне.

— Благодарю.

Он сдвинул локти и опустил голову, останавливая взгляд на мелькании огней внизу.

— Вот смотрю я иногда по телевизору популярные передачи о новейших достижениях физических наук — обо всех этих черных дырах, кварках, чудесах кибернетики. Вижу людей, страстно увлеченных своим делом, убежденных в том, что оно насущно необходимо, и, знаете, приходят мне в голову мысли, на которые вряд ли рассчитывали авторы передач. Что всеми этими умными людьми движет, в конечном счете, инстинкт, неосознанная потребность. Да, да, такая же сильная и вряд ли подвластная сознанию, как, скажем, потребность в пище или продолжении рода. Ведь смотрите, что получилось. В течение тысячелетий человек нагружал свой мозг, чтобы выжить в борьбе с природой, удовлетворить самые насущные потребности тела, и, вероятно, для наших предков это был мучительно-трудный процесс — думать. Но постепенно думание стало привычкой, а потом и самостоятельной потребностью. Уровень потребления, созданный современной цивилизацией, давно превзошел все мыслимые и немыслимые пределы, пора бы, кажется, остановиться, подсказывает здравый смысл, — ведь не так уже и много надо человеку для счастливой жизни. Но привыкшая думать голова уже не может остановиться. Она жадно ищет интеллектуальной пищи, опережая потребности своего времени. Все равно над чем, лишь бы думать! Кто-то из ученых шутил: наука — это способ удовлетворять личное любопытство за государственный счет. В каждой шутке есть доля правды. В этой, боюсь, большая. Не отсюда ли эти протуберанцы знания, отрывающиеся на миллионы километров от материнского тела? Не отсюда ли опасный разрыв между уровнем добываемых энергий и моральным уровнем человека? Поразительно и печально, но есть ученые, и их много, которые этого не замечают. Их философия проста на удивление. Им кажется, что человеку не хватает источников энергии, высоких скоростей, сложных автоматов. Это стойкое убеждение порождено безудержным процессом нарастания потребностей, в который мы все вовлечены и управлять которым пока, увы, не можем. А между тем все, чего ищет душа, к чему жадно стремится, — это внутренняя гармония, примирение противоречивых сторон бытия. Во все времена человек искал ее и, найдя, цепко за нее держался, отвергая самые подчас очевидные факты, ради иллюзий. Вечная проблема для личности! И я что-то не уверен в том, что современному человеку решать ее легче, чем. скажем, человеку средневековому. У каждой эпохи свои крайности, свои протуберанцы…

— Все это, может быть, и так, — неожиданно вклинился профессор в паузу, сделанную Андреем, — но что прикажете делать в реальной ситуации? Научное познание мира — объективный процесс, остановить который невозможно.