Он стоял в стороне, сложив на груди руки, и с мрачным видом слушал обнаглевшего вру па. Надо было что-то делать, спасать положение…
В этот критический момент дверь приотворилась, негромкий голос позвал Соселию по имени-отчеству. Лидочка увидела шофера, который привез их на консилиум. Наконец-то! Все время, пока шла дискуссия, она сидела как на иголках, поглядывая на дверь, веря и не веря, что удастся привезти на консилиум Гончарова.
Соселия переговорил с шофером и сделал Лидочке знак рукой.
— Я за Гончаровым поехала, — радостно шепнула она Володе, поднимаясь. Получила и ответ короткий кивок и быстро вышла из кабинета.
— Мигом туда и обратно, — приказал Соселия шоферу.
Лидочка поспешно одевалась…
В аэропорт они приехали вовремя. Выходя из машины, Лидочка услышала объявление о прибытии московского самолета. Постояла, нервничая, минут десять у выходных ворот и увидела Гончарова, который шел в толпе пассажиров. Он тоже увидел Лидочку и помахал ей издали рукой. Его бородатое лицо под фетровой не по сезону шляпе улыбалось…
— Ну, рассказывайте, что у вас тут стряслось, — сказал Гончаров, когда машина тронулась. — Только коротко и главное, потому что времени у нас немного.
И Лидочка стала рассказывать…
А вот и снова институтский городок. За час, пока Лидочка ездила, основательно стемнело, и в погруженном во тьму вестибюле светилось только окошко швейцарской конторки.
Дверь им открыла пожилая женщина-швейцар, впустив без всяких разговоров (видно, ее предупредили).
Проходя по коридору к комнате, где проходил консилиум, Лидочка и Дмитрий Александрович уже издали услышали приглушенные голоса. Участники консилиума, как видно, и не думали расходиться, наоборот, о чем-то спорили.
Вторая дверь, ведущая непосредственно в кабинет профессора, была приоткрыта. На полу приемной лежала длинная полоса света.
— А ну-ка, подождем, — сказал Дмитрий Александрович, задерживаясь у двери.
Они остановились в тени перед световой полосой, так что находившиеся в кабинете не могли их заметить. Дверь была открыта наполовину, и Лидочка сразу увидела Володю. Он стоял к ним спиной, заслоняя остальных, и громко говорил, обращаясь к кому-то из ученых:
— Минутку. Я тоже привык к точности. Вы сейчас только согласились, что знак равенства между настоящим и искусственным человеком можно поставить только в том случае, если элементы телесной организации обоих абсолютно совпадают.
— Совершенно верно, — отвечал высокий, звенящий голос, в котором Лидочка не сразу узнала Виктора Ивановича.
— Но в искусственных белках, как уже говорилось, те же аминокислоты содержатся и правые и левые поровну, а в естественных только левые.
— Но какое это имеет значение? Во-первых, правые и левые формы функционально совершенно равноценны, а во-вторых, при столь подробном моделировании должны воспроизвестись все характеристики моделируемого объекта — способность мыслить, самосознание, ориентация в пространстве и времени.
— Во-первых, значение, видимо, имеет, — отвечал Володя, — иначе живое состояло бы из правых и левых форм, а во-вторых, при моделировании воспроизводится отнюдь не все. Есть по крайней мере одна, как вы выразились, характеристика, которую не воспроизвести ни в какой, сколь угодно точной модели.
— Это какая же характеристика? — спросил Виктор Иванович.
— Чувство! Способность к субъективному психическому переживанию.
— Молодец! — негромко проговорил Дмитрий Александрович.
В кабинете некоторое время молчали. Потом послышался глуховатый, чуть ироничный голос профессора Иконникова:
— Это что-то новое! Семен Миронович, вот вам и оппонент для вашей диссертации. А мы с вами голову ломали, где взять оппонента.
— В самом деле, это что-то новое, — сказал Семен Миронович. — Почему вы убеждены, что чувство невозможно смоделировать?
— Моделировать — сколько угодно, но создать модель, которая переживала бы радость, боль, утрату, любила, страдала, — невозможно.
Володя произнес эту фразу, как приговор, с непоколебимым спокойствием человека, глубоко убежденного в своей правоте.
— Модель будет убирать руку от огня, улыбаться, изображать недовольство, даже плакать, но чувствовать при этом не будет.
В кабинете хмыкнули, кашлянули, затем заговорил Виктор Иванович:
— Бездоказательное заявление! Что-то вы наставили кругом запретов — сознание невозможно моделировать, «я» — невозможно, чувство, оказывается, тоже. Но почему, объясните, наконец? Какие физические законы этому препятствуют? Я понимаю, невозможно создать вечный двигатель. Это противоречит закону сохранения энергии. Но какой закон запрещает мне воспроизвести в модели способность чувствовать?
— А какой закон разрешает?
— Пока не знаю. Но когда-нибудь такой закон или законы будут открыты.
— Ошибаетесь, Виктор Иванович. Не все вещи на свете списываются категорией закона. Вами движет чистейшей воды вера, но только очень наивная, лишенная культурных корней. Еще столетия назад было известно, что мир органичен и не может быть описан чисто аналитически. В высшей степени его органичность выразилась в человеке.
— Да что вы его слушаете! — врезался в разговор резкий голос Стулова. Мы уже разобрались, кто здесь настоящий Колесников, а кто поддельный.
В этот момент Дмитрий Александрович толкнул дверь и вошел в кабинет. За ним вошла Лидочка.
Глава 12
Те же и Гончаров
При их появлении дискуссия сразу же прервалась. Все смотрели на вошедших. Радостно улыбаясь, Володя подошел к другу и крепко пожал ему руку, одновременно обняв другой за плечо.
— Здравствуйте, дорогой! Вы очень вовремя появились. Спасибо вам, Сергей Иосифович!
Он с благодарностью посмотрел на Соселию. Тот молча кивнул.
— А мы тут ударились в философские споры. Проходите, есть о чем поговорить.
Дмитрий Александрович снял шляпу и поздоровался с присутствующими. Семен Миронович и Виктор Иванович вразнобой кивнули, Стулов забегал глазами, разглядывая новое лицо. Соселия и капитан Гринько никак не прореагировали, а Владимир Сергеевич только чуть голову повернул в сторону вошедшего, который смотрел на него с величайшим интересом.
Но больше всего удивил Лидочку профессор Иконников. Он поднялся из-за стола п сделал приглашающий жест рукой.
— Рад вас видеть у нас в гостях, Дмитрий Александрович, проходите, прошу.
— Это Гончаров Дмитрий Александрович, талантливый хирург и вообще человек очень интересный, — объяснил он присутствующим. — Как-то в Москве я был на его лекции и узнал много для себя нового.
Оба сотрудника снова кивнули, и Лидочка заметила настороженность в их позах. Видно было, что Гончарова они не знают.
Дмитрий Александрович и Лидочка сняли пальто. Володя отнес их в соседнюю комнату и вернулся обратно.
— Мы тут с Лидией Ивановной постояли немного за дверью, послушали, сказал Гончаров, садясь в кресло, подставленное Володей. — Без всякого умысла, знаете ли. Просто, чтобы войти в ход дела. Послушали и поняли, что у вас идет принципиальный разговор.
— Да, пожалуй, — сказал Иконников, — разговор действительно принципиальный, вызванный чрезвычайными обстоятельствами.
— Они мне известны, — сказал Дмитрий Александрович.
Он снова задержал любопытствующий взгляд на Владимире Сергеевиче.
— Вот как! Тогда было бы интересно услышать ваше мнение по поводу двойников.
Дмитрий Александрович откинулся в кресле, принимая удобную позу и, глянув на профессора, спросил:
— Да нужно ли оно? Не лучше ли узнать мнение самого компетентного здесь лица?
Он показал ладонью на Лидочку, которая сидела на своем месте, в волнении сжимая двумя руками сумку.
— Женское сердце, Роман Николаевич, более надежный свидетель, чем мужской ум. Ум скользит по поверхности вещей, а сердце охватывает их суть. Помните Батюшкова: «О, память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной»? Лидочка, милая, будьте добры, скажите нам, кого из этих двух одинаково симпатичных мужчин вы любите? Не стесняйтесь, пожалуйста, ведь речь идет о его благополучии.