— Можно одеваться? — спросил его Володя.

— А ну-ка, погодьте, — сказал капитан, вставая.

Он подошел к Володе и взял его за локоть.

— Странно… Оспа на локте.

— Так поставили, — сказал Володя, и Лидочке показалось, что голос у него чуть дрогнул.

Соселия наклонился, рассматривая звездообразный шрам на локте у Володи:

— Это не оспа, это шрам от травмы. Оспу на локте не ставят. Вот у него оспа, выше.

Он повернулся к Владимиру Сергеевичу и вдруг застыл, впиваясь взглядом в его локоть. Там был точно такой же шрам, как у Володи. Нижняя губа у Соселии отвисла, и сигарета вывалилась изо рта. Он молча посмотрел на капитана, на обоих Колесниковых и зашел им за спину.

— Соселия старый осел! — раздался оттуда его мрачный возглас. — Родинки тоже совпадают, все до единой. Молодец, Гринько! У тебя нюх настоящего следователя. (На спине у Володи была целая россыпь маленьких родинок.)

Он снова остановился перед двойниками, уперев руки в бока. Тряхнул головой, зажмуривая глаза.

— Так не бывает, Гринько. Даже у однояйцевых близнецов не могут быть одинаковые шрамы.

— Так не бывает, — согласился капитан.

— Остается снять отпечатки пальцев.

— Можете не снимать, — сказал Володя, — совпадают до последней линии.

Он снял со стула рубаху и стал одеваться при полном всеобщем молчании. Молчал капитан, молчал Соселия, глядя как завороженный на странных близнецов. Молчала и Лидочка, чувствуя холодок под сердцем. Что же теперь будет?

Оба представителя власти пребывали в полной и очевидной растерянности.

— Что же теперь будет? — тихо сказала Лидочка вслух.

Володя нервно рассмеялся.

— А ничего. Никакого криминала нет. Два абсолютно одинаковых человека должны иметь и два абсолютно одинаковых паспорта. Логично, товарищ капитан?

Капитан нравоучительно поднял вверх указательный палец.

— Неправильно рассуждаете, гражданин Колесников. Согласно нашим законам паспорт выдается только одному лицу. Какой делаем вывод? Второй паспорт сжечь, а лишнее лицо ликвидировать. Зачем два одинаковых лица? Еще в глазах двоиться будет.

— Как это «ликвидировать»? — повернулся к нему Владимир Сергеевич.

— Очень просто. Утопить и закопать. Никакого криминала.

— Вы что, с ума сошли? — вскинул голову Владимир Сергеевич.

Капитан подошел к столу и сел на свое место.

— С вами сойдешь с ума. Совсем голову заморочили. Присаживайся, Соселия. И вы садитесь.

Все снова расселись по своим местам.

— Ну вот что, граждане близнецы, — сказал капитан, прихлопнув ладонью по столу. — Пошутили, и хватит. Говорите, кто вы такие. Иначе мы вас отсюда не выпустим.

Заявление было сделано тоном вежливым, но решительным. Милиция есть милиция. На то она и существует, чтобы тайное делать явным. Лидочка сидела в состоянии бездумного оцепенения, не в силах ни двигаться, ни говорить. От нее теперь ничего не зависело, и, может быть, поэтому она совсем перестала волноваться.

Пауза затягивалась…

— Ну что, так и будем в молчанку играть? — произнес капитан классическую фразу.

Ответа не последовало. Оба Колесниковых молчали, словно набрав в рот воды. Капитан укоризненно покачал головой.

— Неправильную позицию заняли, граждане Колесниковы. Рано или поздно все равно выяснится, кто вы такие.

— Отпечатки надо снять, — сказал Соселия. — Пойду принесу причиндалы.

Он вышел из кабинета и минуты через три вернулся с коробкой в руках.

— Попрошу засучить рукава, — сказал он, подходя к двойникам. Те молча повиновались.

В коробке оказалась подушечка с черной краской, лупа и маленькие белые листки бумаги.

— Безобразие! — проговорил Владимир Сергеевич, однако выполнил все, что требовалось, — обмакнул поочередно пальцы в подушечке, и Соселия прокатил ими по листкам. То же самое сделал и Володя. Были также сняты и отпечатки шрамов на локтях.

— Пройдите-ка в ту комнату, — сказал капитан двойникам, указывая на дверь в стене кабинета. — А вы, Лидия Ивановна, останьтесь.

…Впервые в жизни Лидочка оказалась в столь непривычной и сложной ситуации. Она была одна перед двумя представителями власти, которые, как нетрудно было понять, намеревались выпытать у нее тайну двойников. До чего же это неприятно — сидеть на скамье, словно преступница, и ждать, когда тебя начнут допрашивать. Лидочке стало жарко от волнения. Она расстегнула пальто.

— Можете совсем снять, — дружелюбно сказал капитан, пододвигая к себе листки с отпечатками.

— Ничего… я так, — тихо молвила Лидочка.

Капитан и следователь рассматривали отпечатки.

— Мистика какая-то, — пробасил Соселия, — скажи кому-нибудь — не поверят.

— А шрамы? Как две фотографии с одного негатива.

— Абсолютно одинаковая конфигурация.

— Может быть, пластическая операция?

— Исключено. Не умеют так.

Соселия испытующе посмотрел на Лидочку из-под косматых бровей.

— Что скажете, Лидия Ивановна?

Лидочка покачала опущенной головой.

— Не знаю… Я ничего не знаю.

Как это трудно — скрывать правду, когда от тебя так хотят узнать ее! Они по-своему правы, требуя от нее ответа. Все-таки необыкновенный случай. Что угодно можно подумать. Но нет, она ничего не скажет. Лучше уж молчать, чем изворачиваться и лгать…

— Ясно, — резюмировал Соселия, — женщина проявляет солидарность. Придется думать самим.

Они снова принялись рассматривать отпечатки, время от времени перебрасываясь короткими репликами. Закурили… Дым двумя струйками потянулся к потолку.

— Тут случай серьезный, — сказал капитан, рассматривая отпечатки через большую лупу в черной пластмассовой оправе. — Придется дело заводить.

— Придется…

Лидочка похолодела. Уголовное дело! Вот этого-то никак нельзя допускать. Володю посадят в тюрьму или куда там… сообщат на работу, в институт.

— Товарищи милиционеры, — сказала она, набравшись духу.

Капитан и следователь одновременно подняли головы, выжидательно на нее глядя. Лидочка еще секунду—другую сомневалась, стоит ли признаваться.

— Мы вас слушаем, — сказал Соселия. — Говорите, не стесняйтесь.

Лидочка отвела от вспотевшего лба прядь волос.

— Я все расскажу.

И Лидочка стала рассказывать — по памяти, перевирая и путаясь, чувствуя иногда, что ее в лучшем случае не понимают, а то и вовсе считают дурочкой, которая выдумывает сказки, чтобы спасти своего любовника. Но Лидочка продолжала рассказывать, и чем дальше она рассказывала, тем легче ей становилось, тем убедительнее и искреннее выходил ее рассказ. Она рассказала все, что знала со слов Володи, присовокупив собственный опыт, как познакомилась с Владимиром Сергеевичем, как жила с ним, рассказала о его непохожести на других людей, как потом поехала в Москву и познакомилась с Володей, о его работе в институте, несчастном брате-алкоголике, друге-враче, рукописи, о том, как появился двойник. Не сказала только, в каком институте работал Володя и кто именно нашел рукопись и изготовил двойника. Впутывать в эту историю Гончарова она сочла ненужным.

Никогда в жизни Лидочка не говорила так долго и много. Прошло не меньше получаса, прежде чем она добралась до конца, то есть до сцены в квартире, закончившейся их приводом в милицию.

— Вот все, — сказала она в заключение. — Он не виноват. Он очень хороший человек. Отпустите его, пожалуйста.

За столом наступило долгое молчание. Капитан с сосредоточенным видом барабанил пальцами по стеклу. Соселия сидел нахохлившись, подперев обеими руками подбородок. Потом он встал, подошел к Лидочке и, заглянув ей прямо в глаза, спросил:

— Все правда?

— Правда, — кивнула Лидочка.

Соселия постоял еще немного и, повернувшись к капитану, сказал:

— Не врет.

Капитан поморщился, как от зубной боли, и потер ладонью щеку. Он ничего не сказал. Тогда Соселия засунул руки в карманы пиджака и стал прогуливаться по комнате. Лидочка поняла, что мнения обоих разделились. Похоже, что следователь ей поверил, а вот капитан нет. Так оно и оказалось. Соселия остановился перед капитаном.