Одни предрекали неизбежность «голодного бунта черни, который будет поддержан «всеми», другие высказывали надежду на скорую победу немцев, которые не только накормят, но и разрешат частную торговлю, третьи, еше сохранив доверие к власти, требовали хлеба, угрожая при этом забастовкой или погромами магазинов. Примечательно, что подобные настроения высказывали не только рядовые домохозяйки, но и комсомольцы138.
В корреспонденции ленинградцев в той или иной форме ставился вопрос о смысле войны и страданий, которые выпали на их долю. «Защищая город, вы защищаете власть, а нас, ваших жен, матерей и дочерей своим упорством обрекаете на голодную смерть» — рефрен некоторых писем на фронт, а также анонимок, отправлявшихся от имени общественных организаций Кировского завода, «40 домохозяек Володарского района», женщин Ленинграда. Одно из них было адресовано на фронт:
«...Дорогие мужья и братья! Прекращайте борьбу и сдавайтесь. Вы там мучаетесь, а мы мучаемся здесь с детьми. Нет наших больше сил, мы на ногах не стоим от голода. Сдавайтесь, надоело жить в голодной, пропитанной кровью, стране»139.
Трудно сказать, какое дальнейшее развитие получили бы настроения, если бы не выступление Сталина 6 ноября 1941 г. После долгих месяцев молчания Сталин наконец-то обратился с речью к уже почти разуверившемуся в своих руководителях народу. Несомненно, это выступление дало людям надежду, успокоило сомневающихся и позволило власти выиграть столь необходимое ей время для того, чтобы полностью сконцентрировать все усилия на московском направлении.
По данным военной цензуры, следствием обращения Сталина к народу было то, что вдвое сократилось количество исходящей корреспонденции с негативными настроениями140. В спецсообщении УНКВД от 13 ноября 1941 г.141 отмечалось, что подавляющее большинство трудящихся Ленинграда, обсуждая доклад Сталина, указывало, что:
а) выступление т.Сталина подняло боевой дух ленинградцев, вселило в них непоколебимую веру в победу над врагом,
б) т. Сталин внес полную ясность в создавшейся обстановке войны, выбил почву у враждебных элементов, распространяющих ложные и провокационные слухи,
в) с большевистской прямотой т.Сталин вскрыл причины временных неудач Красной Армии и наметил пути для обеспечения разгрома немецко-фашистских войск,
г) реальная помощь со стороны Англии и Америки, открытие второго фронта против Германии ускорит гибель германского фашизма 142.
Доклад Сталина не у всех вызвал энтузиазм. Как отмечалось в спецсообщении УНКВД, «враждебно и пораженчески настроенные элементы подвергали его критике». По данным УНКВД, «антисоветские и политически неустойчивые элементы к речи товарища Сталина отнеслись отрицательно. Они выражают сомнение в правдоподобности приведенных в докладе фактов, заявляют, что доклад никаких новых реальных перспектив для успешного разгрома гитлеровской Германии не открывает»143.
В приведенных УНКВД высказываниях, охарактеризованных как «антисоветские», выражалось неверие в помощь Англии и Америки, которые «помогают только на словах, потому что ненавидят СССР», разлагающую роль «указников» (т. е. лиц, отбывавших наказание за нарушения трудовой дисциплины и призванных в армию), об ошибках довоенного периода, в том числе передаче Германии передовых военных технологий в самолетостроении и т. д.144 Подобные настроения преимущественно высказывались представителями интеллигенции. Наиболее резким было заявление заслуженного артиста республики Студенцова, который был вскоре арестован:
«Перед смертью не надышишься. Если бы в самый разгар его [Сталина] речи сверху прилетел бы гостинец в виде однотонной бомбы, финал был бы блестящим и наиболее приемлимым для всех. Сталин решил в последний раз потешить свое сердце аплодисментами»145.
Другие высказывания не носили столь яркого персонального характера, но, по сути, говорили о том же — банкротстве власти, не сумевшей подготовиться к войне:
«Чем речи говорить и обещать победу, лучше бы скорее сдались, зря народ губят и морят голодом. Надо прекратить войну — тогда и будет хорошо»;
«Войну надо кончать, потому что Советский Союз ослаб и не может усиливать авиацию и строить танки. Ошибка нашего правительства была в том, что до войны была создана Гитлеру возможность постепенно ослаблять нашу страну путем выкачивания продовольствия и ценных материалов»;
«Из выступления Сталина следует, что мы были абсолютно не подготовлены к войне. Собирались воевать со всем капиталистическим миром, а терпим поражение от одной Германии. Мы оказались профанами в военном деле»146;
«Это сплошная демагогия от начала до конца. За 24 года довести страну до краха и гибели и заявлять «Бейтесь до конца — победа будет за нами». Но у нас нет самолетов и танков, а у них их больше. Где логика? Это безумие. Отдать Украину, Белоруссию — лучшие центральные и южные районы — и сказать «Враг истощен, мы победим». О втором фронте я думаю, что он будет, но тогда, когда будет крах всей системы. Этого ждет Англия и Америка»147.
На неспособность Кремля своими силами решить задачу прорыва блокады Ленинграда указал и декан Ленгосуниверситета крупный советский историк профессор В.Мавродин, который отметил, что «главным» в докладе Сталина был вопрос о втором фронте:
«Без второго фронта вряд ли мы что-нибудь сделаем. Особенно это касается Ленинграда, где положение не улучшается, а ухудшается. Вокруг Ленинграда немцы создают второе кольцо осады. Если откроется второй фронт, то он явится единственным нашим спасением»148.
Таким образом, к первой декаде ноября 1941 г. практически все слои населения вышли за пределы простой рефлексии и стали анализировать причины военных неудач, в том числе и довоенную политику. Это было основой глубокого пересмотра отношения к власти, продолжившегося и в дальнейшем. Вместе с тем, критика власти была весьма ограниченной — обращает на себя внимание тот факт, что ни в одном из материалов УНКВД нет упоминаний о репрессиях против комсостава в 1937—1938 гг. как одной из важнейших причин поражений Красной Армии. Это сохраняло известный простор для маневра власти, которая неоднократно использовала склонность населения верить во всевозможные заговоры, «вредительство» и т. п.149
Пропасть между властью и народом за первые месяцы блокады стала еще больше. Свобода была ограничена максимально. Информации население практически никакой не получало, а обладание достоверной информацией — это способность самостоятельно принять решение и распорядиться своей судьбой. Власть ленинградцам (да и всему населению СССР) этой возможности не давала. Для простых людей власть оставалась чем-то сильным и аморфным, она как будто растворилась и проявляла себя лишь в решимости защищать город и в регулировании продовольственного снабжения. В общественном сознании отчетливо произошло разделение на «мы» (народ) и «они» (руководители), хотя четкого определения последних так никто не дал в своих «антисоветских» высказываниях, зафиксированных УНКВД. К «руководству» одни относили всех коммунистов, других — только аппарат, третьи — «начальство» всех рангов.
После 12 ноября 1941 г., когда произошло снижение норм выдачи продовольствия, настроения еще более ухудшились. Объяснения властей о том, что «в 1918 г. было намного хуже, что рабочие получали по 100 грамм хлеба и никаких обедов не давали, а город не отдали» никого убедить уже не могли. Партинформаторы сообщали, что собрания, на которых разъяснялась ситуация в связи с ухудшением снабжения населения продуктами питания, проходили «при полном молчании присутствующих, вопросов и выступлений нет»150. Вскоре недостаток продовольствия в Ленинграде и связанное с этим снижение норм выдачи вызвали новую волну отрицательных настроений среди населения. Сталинское слово не могло заменить людям хлеба. Обмана надежды хватило ровно на две недели.
