Мне не понятно, почему духовная власть — патриарх и епископы — не принимают никаких мер, чтобы организовать свое общество, например, Михаила Архангела и от этого общества выдвинуть своих кандидатов»⁴¹².

В заключение отметим, что проведенное исследование позволяет сделать следующие выводы. Политические настроения населения Ленинграда в 1941—1942 гг. менялись достаточно быстро в связи со стремительным развитием событий на фронте и постоянным ухудшением положения горожан. От массовой лояльности к власти в начальный период войны они изменились в сторону общего недовольства ею осенью — зимой 1941—1942 гг., при этом значительная часть горожан (не менее 20 процентов) выражала резко негативное отношение по поводу сложившейся ситуации.

Качественная сторона настроений также заметно менялась. От аморфных обвинений власти в неспособности решать сиюминутные проблемы жителей города, «гапоновских настроений», боязни власти в течение нескольких месяцев был сделан рывок к достаточно глубокому анализу причин неудач, критическому отношению к происходящему, развитию возможных форм протеста (распространение листовок, апелляция к войскам, организация забастовок и демонстраций, т.е. проведение организованных акций).

Слабая и неэффективная власть теряла авторитет у горожан, уступая в их сознании место во многом идеализированной «будущей» немецкой власти. Немцы, впрочем, не проявляли особой активности.

В течение военных месяцев 1941 г. происходило отдаление народа от власти и даже их противопоставление, нашедшее свое выражение в попытках бороться с существующим режимом. Это борьба носила спонтанный и большей частью неорганизованный характер. В среднем в военные месяцы 1941 г. в городе за антисоветскую деятельность в день расстреливали 10—15 человек, в то время как в отдельные дни число умиравших от голода ленинградцев составляло до 10 тыс. человек. Число неполитических преступлений, связанных с голодом, также существенно возросло. Количество осужденных за грабежи, бандитизм и убийства было в три раза больше, нежели «политических». Ситуация нормализовалась только к 1944 г., когда количество «политических преступлений» стало незначительным.

После первой блокадной зимы реальной угрозы какого-либо сопротивления в Ленинграде не было, хотя недовольство властью сохранялось. Представления об идеальной власти определялись текущим моментом — население готово было принять ту власть, которая дала бы хлеб и мир и «порядок».Очевидно, что советская власть в то время ни хлеба, ни мира дать не могла. Решающую роль в обеспечении устойчивости власти сыграли органы НКВД, не позволявшие развиваться оппозиционным настроениям и перерастать в организованные действия масс.

Первая блокадная зима оставила в памяти ленинградцев мрачные воспоминания. На совещании актива домохозяйств Кировского района по сбору материалов по истории периода войны отмечалось, что «ярких фактов, на которых могло бы учиться молодое поколение, активисты привели мало». Напротив, доминировала тема смерти⁴¹³.

Постепенное улучшение продовольственного снабжения, а также успех на фронте в последующие годы привели к относительной стабилизации настроений. Однако память о первой блокадной зиме не исчезла, а трансформировалась в глубокое неприятие режима со стороны части населения, включая представителей рабочих, служащих, интеллигенции и даже элиты. Эти настроения, оставаясь гетерогенными, как и в довоенные годы, отражали, во-первых, необходимость отказа от системы колхозов, во-вторых, либерализации экономической деятельности по модели НЭПа, в-третьих, смягчении рабочего законодательства, в-четвертых, допущении свободы совести, наконец, в-пятых, тесных отношений с союзниками после войны.

Патерналистский подход к власти не претерпел существенных изменений. Слабость власти, а также многочисленные уступки, на которые она пошла с целью расширения социальной опоры в годы войны, породили в обществе ожидания глубоких политических перемен. Победоносный завершающий этап войны, а также успехи СССР на дипломатической арене, укрепив авторитет Сталина, не сняли, тем не менее, вопроса о необходимости реформ.

¹РЦХИДНИ. Ф.77. Оп.1. Д.771. Л.7.

²Российская национальная библиотека (далее — РНБ). Рукописный отдел. Фонд 1007 (Унковская Софья Алексеевна). Моя жизнь. Воспоминания учительницы. Д.8 (1931—1942 гг.). Л. 41.

³Там же. Фонд 1015 (Анна Петровна Остроумова-Лебедева). Ед. Хр. 57. Л.8об.

⁴См.: Известия ЦК КПСС. 1990. № 6. С.210—211, а также телеграммы из отдельных областей и городов. — Там же. С. 200—208.

⁵ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.1095. Л.3.

⁶Там же. Ф.4. Оп.3. Д.355. Л.28; Ф.408. Оп.1. Д.1114. Л.31.

⁷Известия ЦК КПСС. 1990. № 6. С.211—212.

⁸ЦГАИПД СПб. Ф.24. Оп.2г. Д.326. Л. 14.

⁹РНБ. Ф. 1015. Д.57. Л. 14.

¹⁰ЦГАИПД СПб. Ф.415. Оп.2. Д.1128. Л.1.

¹¹Там же. Ф.408. Оп.2. Д.377. Л.86; об аналогичных настроениях в Москве см. John Barber. Popular Reactions in Moscow to the German Invasion of June 22, 1941. Soviet Union, 18, Nos.1—3 (1991), pp.5—18.

¹²Там же.

¹³Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н.19. Д.1.Л.31.Подробнее о результатах мобилизации в Ленинграде см. Ленинград в осаде. С.131. Что же касается общей ситуации в стране, то по имеющимся в ГАРФ отчетным данным в начальный период войны дезертирство из армии и уклонение от призыва носили массовый характер. — См. Кривошеев Г.Ф. О дезертирстве в Красной Армии//Военно-исторический журнал. 2001. .№ 6. С.94.

¹⁴ЦГАИПД СПб.Ф.4.Оп.3. Д.353. Л.1—18.

¹⁵Там же. Д.350. Л.15.

¹⁶Там же. Ф.408. Оп.1. Д.1115. Л.31.

¹⁷Там же. Л.17; Д.352. Л.14; д. 357. Л.2—3.

¹⁸Там же. Д. 57. Л.11, 14об-15.

¹⁹Там же. 408. Оп.1. Д. 357. Л.25; Ф.409. Оп.2. Д.294. Лл.46—47.

²⁰Там же. С. 21об.

²¹Там же. Л.22.

²²Там же. Ф.415. Оп.2. Д.1124. Л.22.

²³РНБ. Ф.1015. Д.57. Л.35об.

²⁴Там же. Л.57об.

²⁵Там же. Л.48.

²⁶Там же. Л.22.

²⁷Там же. Л.24—25об. См. также дневник Л.Осиповой (приложение 4).

²⁸Там же. Л.44.

²⁹Там же. Л.44об.

³⁰Там же. Л.45.

³¹Там же. Ф.1015. Д.57. Л.20. Что же касалось ее самой, Остроумова предпочитала полагаться на то, что есть. и на судьбу: «Что со мной будет? Как сложится жизнь — мои последние годы? Если завод эвакуируют, кто мне будет платить пенсию? На что я буду жить? Кто будет содержать машину и моего шофера? Но я спокойна, что будет, то будет...» — Там же. Л.22.

³²В наиболее резкой форме «бытовой антисемитизм» был выражен Остроумовой, отметившей, что «особую агитацию [в пользу эвакуации] и истеричность вносят евреи, которые по натуре своей, в большинстве случаев, страшные трусы и необыкновенные ловкачи в уклонении от призыва на фронт. А если уже никак нельзя было этого избегнуть, то отыскивают себе места в канцеляриях штаба, в обозе и т.д.Также многие из них избегают трудовую повинность, уклоняются копать окопы и в то время, когда все отпуска прекращены, они живут дома в отпуску». — Там же. Л.22.

³³ЦГАИПД СПб. Ф.417. Оп.3. Д.25. Л.6—7.

³⁴Там же. Ф.25. Оп.10. Д.324. Л.16—16об.

³⁵Ломагин Н.А. Настроения защитников и населения Ленинграда в период обороны города, 1941—1942. В кн.: Ленинградская эпопея. Организация обороны и население города (Ред. коллегия Ковальчук В.М., Ломагин Н.А., Шишкин В.А.). СПб: Приложение к альманаху «Слова и звуки». С.211—212.

³⁶Ломагин Н.А. Ленинградская эпопея. Л. 212.

³⁷ЦГАИПД. Ф.4000. Оп.10. Д.1380. Л.4.

³⁸Там же. Л.16 об.