До Вязьмы ещё далеко. Испытываю безотчётный, но сильный порыв тоже выйти из электрички. Даже приподнимаюсь. То и дело смотрю на часы. Время остановилось. Оно и впрямь относительно! Наконец приезжаем. Спрашиваю на станции, где мемориал павшим воинам. На меня смотрят с непониманием: «Каким – павшим?» Отвечаю: «Тем, кто погиб в этих местах во время Отечественной войны». Разводят руками. Подхожу к милиционеру. Памятник генералу Ефремову, объясняет он, – в центре города. И добавляет, что мне нужно сесть на маршрутку.
Добираюсь быстро. Дошла бы и пешком, но у провинциалов непостижимое уму представление о пространстве. Две автобусные остановки кажутся им непреодолимым расстоянием. Вышла из маршрутки напротив сквера, в центре которого, видимо, на рукотворном холме стоит памятник защитникам Вязьмы. В честь праздника местные власти возложили к его подножию венки. Живых цветов почти нет. Для молодёжи 9 Мая – просто лишний выходной.
Эта дата – праздник ветеранов и их семей. Для родственников погибших и пропавших без вести – это ещё и день скорби. Уже несколько лет 9 Мая погружаюсь в безысходную тоску и, побывав с утра на могиле тёти, мечусь потом по дому, как зверь в клетке. И всегда хочу одного: чтобы этот день поскорее закончился. Как будто прикована к нему невидимыми цепями, и мне не удаётся разорвать их.
От пожилой женщины узнала, что на кладбище есть мемориал погибшим воинам. Там же похоронен и генерал М.Г. Ефремов, командовавший 33-й армией. Узнала и о том, что в сорока и семидесяти километрах от города есть ещё два мемориала, но до них мне не добраться, даже если бы у меня были деньги на такси. До отправления электрички в Москву осталось всего четыре часа.
Лермонтов писал, что Тамань – самый скверный городишко России. В Тамани не была, возможно, поэтому самой скверной мне показалась Вязьма. Всё – запущенное и унылое, как старые вещи, траченные молью. Мостовые и тротуары даже на центральной улице давно уже непригодны ни для транспорта, ни для пешеходов. Ни одной урны и ни одной скамейки. Нарастало желание как можно скорее покинуть этот город. Свернув с магистрали, очень скоро оказалась на тихих, почти деревенских улочках, столь же неприглядных, как и центральная. Их оживляли только жёлтые одуванчики и пышно цветущая черёмуха, удушливый запах которой распространялся повсюду.
Узнав у местных жителей, где кладбище, направилась к нему. Неподалёку от входа увидела церковь – без дверей, с пустыми чёрными глазницами окон, забранными внизу ржавыми решётками. Оглядевшись, поняла, что живая здесь только я, поэтому о мемориале спросить не у кого. Но кладбище оказалось небольшим, поэтому мемориал нашла быстро. Это примерно восемнадцать высоких цементных стел, выкрашенных белой краской. К ним прикреплены белые мраморные доски с фамилиями павших воинов. С удовлетворением отметила, что фамилии добавляют (уже не в алфавитном порядке) по мере того, как поступают сведения от поисковиков. Земля вымощена крупной серой квадратной плиткой, которую оживляют несколько цветников с уже распустившимися тюльпанами и нарциссами. Возле памятника солдату со склонённой головой пять венков из искусственных цветов, очевидно, доставленных сюда 9 Мая посланцами городских властей. Живых цветов почти нет и здесь. Справа от памятника могила генерала Ефремова, погибшего 19 апреля 1942 года. Он подошёл к Вязьме ближе, чем мой отец. Недаром меня здесь томит мысль, что я приехала не туда, и отравляет жизнь ощущение формально выполненного долга.
Беру немного земли возле церкви на обратном пути. Какая, в сущности, разница! Ведь вся земля, вплоть до подступов к Москве, залита кровью наших солдат! Среди них нет чужих отцов, как не бывает и чужих детей.
Ирэна ПОДОЛЬСКАЯ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
И этот день – базарный
Человек
И этот день – базарный
ПОЧТА «ЛГ»
У тром 22 июня почему-то как-то особенно хотелось спать. Позвонил друг. Спрашивает: ты идёшь на возложение цветов к Вечному огню? Ты же сам приглашения по ICQ рассылал.
Мне стало стыдно… Неужто я не пойду почтить память павших в Великую Отечественную?
В общем, быстро снял фотоаппарат с зарядки и сорвался с места. По пути встретились несколько футбольных фанатов. Хоть я и понимаю страсть к футболу, но всё же жаль, что они не вспомнили про День памяти и скорби, а продолжали кричать: «Оле-оле-оле! Россия, вперёд!»…
Возложили цветы. Постояли у Вечного огня. Потом я проводил ребят до метро, а сам пошёл гулять.
На днях подруга сказала: ты, мол, за модой не следишь – ну я и опустился в «Охотку». Именно опустился… Сколько там бегает алчных людей… Трясут лейблами, этикетками. Не центр столицы, а барахолка какая-то. А ценники напоминают номер телефона… мобильного…
Вы скажете, ГУМ – тоже магазин, он и в советское время был. Да, но это был другой магазин. Там встречались молодые пары, в нём не было ни высоких цен, ни толп людей, готовых отдать дьяволу душу за какие-то шмотки…
Всучили какую-то приятно пахнущую бумажку. Это оказался пробник духов. Цену спросить уже не отважился. Противно так стало… Когда-то дед воевал за мою страну, а теперь скопище потребленцев… Выстроили в центре России новый алтарь – крупный базар под названием «Охотный Ряд»…
В кого мы превратились?..
Арсений СВИДЕРСКИЙ, 19 лет
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 3,7 Проголосовало: 3 чел. 12345
Комментарии:
Полёт шмеля
Портфель "ЛГ"
Полёт шмеля
Анатолий КУРЧАТКИН
Отрывок из нового романа
Во двор Балеруньиного дома на Гончарной, бывшей Володарского, не заедешь. Чугунные ворота в арках, которые в прежние годы всегда стояли распахнутыми, теперь так же всегда замкнуты, внутрь могут попасть только свои, у кого есть ключи. В соседях у Балеруньи из прошлых жильцов почти никого не осталось – сменились девять из десяти. В достойных домах должны жить достойные люди. Гончарная на моих глазах стала буржуазной, вся залоснившись, словно дворовый кот, попавший в поварскую. Я с трудом вталкиваю своё корыто между «мерседесом» и «ауди» едва не у высотного здания на Котельнической, в другом конце улицы, и, распахнув зонт, слыша шуршащий перестук капель над головой, отправляюсь в обратный путь к Балеруньиному дому.
Балерунья встречает меня в шёлковом китайском халате, в красно-драконий распах которого на каждый шаг вымётывается её великолепная сильная ножка. Она по-прежнему каждый день часа два проводит у станка, установив тот в одной из комнат своей безбрежной квартиры, и икры у неё – будто два кирпича, упрятанных под кожу, такие ножки встречаются лишь у балерин. Под халатом у неё, может быть, ничего нет, но это не значит, что она намерена допустить заявившегося в её пещеру Али-Бабу до своих сокровищ. Она любит ходить в халате на голое тело. Она любит своё тело и любит дразнить им. Хотя в намерениях её можно и ошибиться, и получить сокровища, совершенно на них не рассчитывая.
