***

...а потом понимаешь, что всё нужно было не так.

понимаешь чуть позже, когда расколочены лбы.

понимаешь смиренно ходы и мотивы судьбы,

отставая на шаг.

понимаешь смиренно, что мало что волен решать.

что тобой, как пером, водит чья-то большая рука.

понимаешь чуть позже, опять отставая на шаг,

стало быть – на века,

а потом понимаешь, что волен – и волен всегда –

выбить, выклянчить час или месяц,

пожить вопреки –

проскользить своё время по голой поверхности льда

и уже в пируэте понять, что опять опоздал,

и на этот-то раз –

вне щадящей руки.

***

повторяю упрямо на сон грядущий,

что дорогу осиливает идущий –

в каждом шаге и в каждой отдельной точке,

даже если – на нитке, на лоскуточке...

привыкаю тебя разделять с другими –

оттого ли, что сердце дано – как имя,

как единственный берег реки пологий,

и тропинка вдоль этой реки – дорога,

и любовь прорастает густой осокой

возле самой воды, под таким высоким

синим небом твоим – невозможно синим,

ярче всех вавилонов и абиссиний.

***

знаешь ли – не пишу, потому что мой дар ослеп,

голос мой слаб, и руки слабы, не жнец, не пахарь...

спросишь ли – что я сею, странствуя по земле?

светлое семя любви и тёмное семя страха...

Федра поёт о пасынке, о царе – Суламифь,

это один мотив, возвращённый десятикратно...

что скажу, когда встану, выпрямлюсь пред людьми?

что хотел от меня, дав мне сердце и дав мне брата?..

знаешь ли, что отвечу, вглядываясь во тьму,

голосу из-за края, – немощен, не раскаян...

разве я сторож, господи, кровному моему?

я и теперь не знаю, где брат мой Каин.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Литература

...Ни в селе Селифан

ЛИТПРОЗЕКТОР

Евгений Гришковец, которого, по его же словам, актёры почему-то не считают актёром, а писатели – писателем, тем не менее написал новую книгу. О чём проникновенно и поведал читателям своего интернет-дневника: «Ночью, точнее, уже на рассвете, закончил книгу. Мне это удалось. Хотя последние дни продирался к финалу и ощущал невероятное сопротивление текста и материала. Но книга закончена. Пока даже не испытываю ни радости, ни облегчения».

Ну об облегчении – чуть ниже. Удивительно в этой истории другое. Книжка «А… а», по сути – объяснение в любви Америке, оказалась до ужаса небольшой. А ведь темища-то! Просто даже непонятно, почему «сейчас принято, я бы даже сказал модно, считать Гришковца попсовым, простым и вообще не писателем (дескать, и я так могу)» (Иван Бибилов).

Да что вы! Только настоящий писатель мог поступить так, как Гришковец, поясняющий в одном из интервью: «В книге нет Микки-Мауса, американской еды, а были уже целые главы написаны… Книга была бы очень толстая, если бы я воплотил все темы. Можно было изваять такой огромный текст, рядом с которым Музиль бы покурил, но зачем?»

Поясним, что тут имеется в виду колоссальный, но так и не завершённый роман «Человек без свойств» австрийского писателя Роберта Музиля (1880–1942), с которым наш автор, как видим, обращается запанибрата. Наверное, потому, что у Гришковца – не роман, рассказ об Америке (хотя сама страна ни разу не называется, даже в заголовке) человека, который ни разу в США не был. «Человек этот биографически как бы я – но это всё же не я, а герой книги, который совершенно на меня не похож», – поясняет автор. А для пущей ясности втолковывает в другом интервью: «Моя книга – произведение художественное».

Нет, что хотите делайте, но так и слышится другой настоящий писатель, незабвенный Иван Александрович Хлестаков: «Я, признаюсь, литературой существую».

В третьем интервью речь уже идёт о делах куда более серьёзных: «Я понимаю, что книжка очень своевременная, но притом это совершенно лирический текст, в нём нет идеологической составляющей. Она полностью контрапунктна сегодняшней идеологии, от которой я задыхаюсь уже который год. От того внятного и бессмысленного патриотизма, в котором любой повод вплоть до 65-летия Победы используется для спекуляций».

Поговорим об этой самой «идеологической составляющей», которой якобы нет в «лирическом» тексте.

Цитируем «А… а»:

«У тех, кто покорял Дикий Запад, и тех, кто искал золото, были, судя по книгам и иллюстрациям, большие сильные лошади, крепкие фургоны, были умные, красивые ездовые собаки и сани. У них была удобная, красивая одежда и обувь, разное снаряжение, которое хотелось иметь и уметь им пользоваться. У них были красивые ружья, ножи, винчестеры и револьверы».

Это у них. А у нас?

«А у наших переселенцев, в наших книгах и фильмах, телеги скрипели, колёса этих телег ломались и отваливались, лошади постоянно болели и дохли. Из снаряжения у них имелись в основном только какие-то чёрные топоры, которые заменяли им весь инструментарий. Этими топорами они могли сделать всё, что угодно. И делали! Вот только всё у них получалось какое-то плохое, кривое и некрасивое».

И это не идеология? Тогда вспоминается старый анекдот о том, как у человека потребовали публичного извинения за то, что он якобы безосновательно оскорбил соседа. Человек извинялся так: «Что?! Иван Иваныч не сволочь и не мерзавец?! Ну извините!»

Тут самое время вспомнить, что Гришковец от героя, от лица которого ведётся повествование, дистанцируется, поясняя в четвёртом интервью: «Это, конечно, литературная игра, но мне было важно отделить себя от героя и показать, что это не эссе, а повесть. Что у неё есть герой. Он – не я. Я взял этот приём из «Записок из мёртвого дома» Достоевского. Достоевский ведь при этом пишет совершенно биографическую историю своего пребывания в остроге, на каторге».

Ну просто классика жанра: «Куда там Достоевскому с «Записками» известными!»