26.03.2010 05:47:17 - Александр Еремеевич Николаев пишет:

Флора и фауна.

Николаев Александр Еремеевич Как мне кажется, Алексей Викторович не совсем понял суть этого юмористического рассказа.

24.03.2010 20:59:49 - Алексей Викторович Зырянов пишет:

К чему весь этот трёп у Льва и Карпа?

Концовочка от Розы с Лилией, конечно же, изящна, но вот к чему беседа Льва и Карпа, если морали никакой. Житейской мудрости не углядел, а под образами зверья не видно аллегории, что скрывала бы общепринятых образов общества.

Клуб 12 стульев

Большевистские шуточки

ОЧЕВИДЕЦ              

Из воспоминаний утопленника

1987 год. У моего любимого театра «Современник» – гастроли на Кубе. Имею счастье в них участвовать. Привезли кубинцам спектакль «Большевики».

Действие пьесы Михаила Шатрова происходит в 1918-м: первые часы после выстрелов Фанни Каплан в Ленина. На сцене – заседание правительства большевиков. Комиссары думают-гадают, не расстрелять ли в ответ на покушение пару-другую тысяч буржуев. Раненый вождь – за кулисами, перед публикой не появляется.

Спектакль окружён легендами «Современника». В одном из эпизодов первый исполнитель роли Луначарского Евгений Евстигнеев выходит на сцену. Нарком просвещения только что от Ленина. Соратники бросаются к нему: «Ну, что?!.. Как там?!..» «Глазами пытается улыбнуться, – отвечает Луначарский, – а лоб жёлтый, восковой…» На одном из спектаклей Евстигнеев выходит, следуют вопросы. Он держит паузу. Большевики на сцене, зрители в зале замирают: неужели случилось самое страшное, как мы без Владимира Ильича?!. «Глазами пытается улыбнуться…» – ведёт своё соло неповторимый баритон Евстигнеева. Актёры знают, сейчас последует: «А лоб жёлтый, восковой!..» Но слышат: «А жоп…

а жоп…» «Лоб жёлтый» – оказался вдруг неожиданным препятствием для артиста. Евстигнеев долго боролся с этим непонятным «жопом», видимо, не решаясь перейти к прилагательным «жёлтый, восковой». Но перешёл и победоносно обвёл глазами присутствующих…

В новой редакции «Большевиков», выпущенной незадолго до гастролей на Кубу, в компании Кваши – Свердлова, Гафта – Стеклова, Толмачёвой – Коллонтай, Вокача – Луначарского мне доверили роль Чичерина.

Перед вылетом в Гавану актёры были поставлены перед серьёзным выбором: брать суточные или не брать. «Шуточные», как окрестили в Союзе командировочные деньги, можно было получить кубинскими песо. Но что там, на Кубе, можно купить? Сигары?!. И был вариант оставить песо здесь, а по возвращении обменять их на товарные чеки. А чеки – на дефицит в специализированных магазинах «Берёзка». Умные оставили песо в Москве, глупые повезли в Гавану.

Глупыми были мы с другом С. (Сейчас он настолько популярен, что мне неловко запросто ставить моё имя рядом с его славной фамилией.)

Поселили нас в шикарной гостинице, но так далеко от центра Гаваны, что большинство наших товарищей оказалось привязано к радостям шведского стола в гостинице. Выехать в Гавану не на что. Мы же, позавтракав, отправлялись в город на весь день, а то и на всю ночь. Гавана предстала перед нами в образе соблазнительной, но, к сожалению, порядком потрёпанной красавицы. Изящные особняки превращены в увешанные бельём коммуналки. Полки магазинов пусты. Но где мы только не побывали: в музеях, соборах, изумительном аквапарке, во всех любимых ресторанчиках Хемингуэя, в которых мы потягивали его любимый напиток – мохито. По ночам для нас играли на гитарах пожилые негры и – боже мой! – танцевали революционно настроенные мулатки. Конечно, мы уставали. После одного из путешествий в столицу товарищ мой остался в номере.

В то утро современниковцы были вывезены организаторами на пляж. Я и на этот раз умудрился оторваться от коллектива и вошёл в океан в уединённом месте. Волны были высоки, и я, сделав два-три шага, повернул обратно. Поплыл. Обнаружил, что к берегу не приблизился. Опустил ноги, но грунта под собой не ощутил. Берег отдалялся. Вспомнил, как надо выходить из подобной ситуации: нырнул в набегающую на берег волну, проплыл сколько возможно под водой, вынырнул – дна нет, берег – в отдалении. Ещё попытка, ещё, ещё… Меня уносило в океан. Я уже перестал закрывать глаза, когда вода захлёстывала мне лицо: во тьму погружаться очень не хотелось.

Благо, меня совершенно случайно заметила актриса нашего театра Мариночка Хазова, она кинулась к пляжным спасателям. И вот показались стройные мужские фигуры. Человек шесть. Один зашёл по колено в океан, бросил верёвку, второй поплыл, бросил вперёд свою, третий, четвёртый и остальные повторяли этот манёвр, пока я не ухватился за конец последней верёвки и не оказался на берегу…

Я сижу на песке, надо мной склонились актёры, как большевики над Луначарским в спектакле. Лоб наверняка у меня жёлтый, восковой.

Вечером – «Большевики». Комиссары горячо обсуждают, что может произойти в стране, если Владимир Ильич умрёт. Большевик Стеклов – Валентин Гафт строго, по-товарищески смотрит на меня, большевика Чичерина: мол, почему отмалчиваешься, товарищ?!. Решительно протягивает Чичерину только что написанную записку. Нарком её разворачивает, читает:

Прибежали в избу дети,

На отца глядят растерянно:

«Тятя, тятя, наши сети

Притащили нам Чичерина».

Я прикрываю ладонью лицо, чтобы скрыть смех, но плечи мои трясутся. «Переживает за Владимира Ильича», – думает какой-нибудь доверчивый кубинский зритель.

Перед отлётом мы с другом решили развлечь родной коллектив. Долго выносили из своего номера и грузили в автобус чемоданы, пакеты и коробки от японской радиоаппаратуры. «Подарки», – небрежно бросали мы в ответ на вскинутые брови товарищей. Коробки, правда, были взяты у советских моряков и набиты газетами. Мы «забыли» их потом в аэропорту Гаваны.

А в Москве нас ожидало печальное известие: «Берёзки» ликвидированы!..

Николай ПОПКОВ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 3,2 Проголосовало: 4 чел. 12345

Комментарии: