Добравшись до перекрестка, иезуит свернул на Ломбард-стрит. Пройдя немного по этой улице, заметил по правую руку руины Королевской биржи на Корнхилл-стрит, тянувшейся параллельно Ломбард-стрит. Деловой центр Лондона обратился в груду щебня и головешек. Иеремия шел по некогда оживленным и богатым улицам, стараясь подальше уйти от злосчастной Лиденхолл-стрит и уже собрался перейти Чипсайд, как вдруг послышались топот копыт и голоса. Иезуит нырнул в развалины какого-то дома, пытаясь разглядеть преследователей в темноте. Их было довольно много, наверное, с десяток, если не больше. Одни ехали верхом, другие передвигались пешим порядком. Скорее всего это были слуги из дома Форбсов, каждый из них нес по факелу.
Ужас и отчаяние охватили Иеремию. Невольно застонав, он провел перепачканной в копоти ладонью по лицу. Как же все-таки уйти от них? Ведь они не оставят без внимания ничего, обыщут все щели, все потайные уголки. С другой стороны, такая основательность может сыграть против них, обернувшись потерей драгоценного времени! Сейчас у Иеремии солидная фора, и, если удержать ее, он сумеет добраться до дома судьи Орландо Трелони.
Иеремия стал торопливо пробираться по развалинам домов. Ничего не поделаешь — о том, чтобы передвигаться широкими улицами, нечего было и думать. Пастор осторожно перебирался через искореженные обугленные балки, через груды вспучившегося в огне кирпича и черепицы. Временами нога проваливалась, случайно оказавшись на прогнившей или подгоревшей доске; приходилось хвататься за что попало, чтобы не упасть. Копотью, казалось, был пропитан воздух: от нее слезились глаза, перехватывало дыхание. Однако висевшая над пепелищем мгла служила и укрытием — видимость была не более нескольких ярдов.
Лондонское пепелище сейчас, две недели спустя после того, как стихия отбушевала, уже не было безлюдным. Кое-кто возводил палатки на месте погибших жилищ или пытался из пригодных еще досок соорудить времянки. Иеремия был от души благодарен этим людям — без таких кое-как восстановленных признаков прошлого он, попросту говоря, безнадежно заплутал бы здесь. И все же пастор предпочитал не тешить себя иллюзиями. На этих людей нечего рассчитывать — окажись он в руках преследователей, погорельцы и пальцем не шевельнут, чтобы защитить его. Напротив, куда разумнее сейчас держаться от людей подальше, ибо среди них полным-полно всяческого отребья — бродяг и мародеров. Заметив случайного ночного прохожего, они не остановятся ни перед чем, чтобы облегчить его карманы на несколько пусть даже мелких монет.
Иеремия чувствовал, что силы оставляют его, и вынужден был часто останавливаться для отдыха. Он шел, держась параллельно Чипсайду, который вел прямо на запад, и постоянно оглядывался, чтобы не оказаться застигнутым врасплох преследователями.
Внезапно буквально в нескольких ярдах от Иеремии, на куче щебня, бывшей некогда церковью Святого Петра, возник человек с факелом в руке. Иезуит, вовремя отреагировав, пригнулся в поисках убежища. Рядом зияла темная дыра — вход в подвал. Он не долго думая бросился в кромешную тьму, но, споткнувшись обо что-то, упал. И весьма неудачно — как раз на раненую руку. Каким-то чудом ему удалось подавить вскрик. С трудом поднявшись, Иеремия ощупал то, обо что споткнулся, и с ужасом понял, что это тело человека. Преодолевая страх и отвращение, он ощупал лежащего. Тело было еще теплым. Рука, наткнувшись на округлость женской груди, замерла. Иеремия невольно отпрянул. И тут услышал шорох за спиной. Осторожно поднявшись, иезуит протянул руку. Каменная стена! Стараясь не шуметь, он стал на ощупь продвигаться вперед и вскоре завернул за угол.
Снаружи чей-то незнакомый голос осведомился:
— Может, возьмете факел, сэр?
Другой голос, Иеремии показалось, что он принадлежал одному из слуг дома Форбсов, недружелюбно ответил:
— Ты что, не видишь? У меня свой факел в руках и…
Внезапно он осекся и закряхтел. Подвал осветился — еще двое с факелами в руках метнулись вниз.
Иеремия, стараясь не дышать, вжался в стену. Свет факела доходил до угла, за которым он стоял, выхватив из темноты тело женщины. Иеремия понял, что она мертва. Бедняжке перерезали глотку и содрали с нее одежду. Та же участь минуту назад постигла и слугу дома Форбсов — скрывавшийся где-то неподалеку убийца полоснул его кишка-лом по горлу. Теперь оба — убийца и его сообщник — торопливо обшаривали карманы мертвеца, потом стянули с него ливрею.
Ужас парализовал Иеремию, но он стоял, не в силах отвести взора от жуткой сцены. К горлу подкатил отвратительный комок, и лишь последним усилием воли пастор сумел сдержать подступавшую рвоту. Каким-то образом ему удалось сохранять спокойствие, пока убийцы не закончили черное дело и не исчезли. Подвал снова погрузился во мрак. Прошло немало времени, пока Иеремия смог преодолеть охвативший его ужас и заставить себя покинуть временное убежище. Осторожно приблизившись к выходу, он выбрался наружу. Вокруг было тихо. Бандиты убрались.
Иеремия, шатаясь, побрел вперед, толком не понимая куда. Им двигало лишь желание как можно скорее покинуть это жуткое место. Только сейчас он оценил грозившую ему смертельную опасность. Постепенно Иеремия приходил в себя — силы возвращались, шаг становился тверже. На мгновение он замер, прислушиваясь и пытаясь сориентироваться. В отдалении на западе Иеремия разобрал начинавшуюся здесь Патерностер-роу. Облегченно вздохнув, он двинулся к знакомой улице, продолжая оглядываться по сторонам.
Вскоре Иеремия добрался до дома Алена — вернее, до того, что от него оставалось. Иезуит вдруг вспомнил, как в свое время, покидая это место, он думал, что больше не вернется сюда. Но разве мог он предположить, что подобная участь ожидает десятки тысяч лондонцев? Не в силах сдержать слезы, он торопливо шел дальше и свернул на Полс-Элли, которая вела прямиком к обугленному собору. Ступив на церковный двор, Иеремия вдруг заметил всадника, внимательно осматривавшего окрестности. Сердце в груди замерло, когда пастора осенила ужасная догадка. Айзек Форбс! Но ужас первого мгновения миновал так же быстро, как и появился.
Старик повернулся к нему спиной, и Иеремия бесшумно вскарабкался по куче щебня, нагроможденной у фасада собора, а затем юркнул в зиявшее пустотой окно. Он едва не поскользнулся на расплавленном стекле, буквально чудом удержавшись на ногах. Топот конских копыт приближался. Иеремия тем временем искал место, где спрятаться, но собор был разрушен до неузнаваемости. Расплавленный огнем свинец крыши, стекая вниз, образовал на полу храма огромные комки. Колонны обрушились, капители разбились об пол. Бушевавший здесь огонь не пощадил даже камня — он растрескался от жара, и обломки его, подобно ядрам, разлетелись во все стороны.
Продвигаясь через главный неф, Иеремия услышал подозрительный скрип. Сверху посыпалась пыль. Поняв, в чем дело, Иеремия резко отскочил в сторону. И вовремя — туда, где он только что стоял, обрушился изрядный кусок камня, отвалившийся от контрфорса, и с грохотом разбился. Бывший храм превратился в орудие убийства.
Все еще слыша топот копыт жеребца Айзека Форбса, иезуит направился к крипте,[18] также частично обрушившейся, и, стараясь ступать осторожно, стал подниматься по лестнице. Позади по каменным плитам пола гремели копыта. Неужели преследователь обнаружил его? Или просто желал убедиться, что здесь жертве негде спрятаться? Иеремия едва не терял сознание от ужаса и изнеможения. Его трясло как в лихорадке.
Внутри склеп освещался слабым мерцающим светом. Нищие в лохмотьях расположились прямо на надгробиях, тупо взирая на пришедшего. В воздухе стоял смрад немытых тел, гари и горелой плоти.
— За мной гонятся! Помогите мне, прошу вас! — прошептал Иеремия.
Позади под сапогами приближавшегося Форбса хрустели обломки камня.
Но нищие, похоже, не обратили внимания на иезуита, потому что тут же безучастно отвернулись. Иеремия уже был готов к самому худшему, как вдруг заметил, что седая старуха в углу машет ему. Он бросился к ней. Женщина молча указала на полуразрушенный саркофаг, о который облокотилась. Каменная плита его была разбита, выставив на обозрение скелет, наверняка принадлежавший почившему в бозе в незапамятные времена епископу. Иеремия без промедления сдвинул остававшийся кусок плиты в сторону, приподнял затянутый в окаменевшую кожу скелет и улегся под него. Старуха, взяв пригоршню пыли, чуть присыпала ею бренные останки.
