Дрожащей рукой я схватил чашку и осушил ее одним глотком. Приступ медленно отступал вместе с голосами.

— Вы дрожите. Кофе здесь не ахти? — заметила Аньес, наклоняясь ко мне.

Я всматривался в гущу на дне чашки. В ней было полно черных крупинок. У тех, что попались мне на язык, был горько-соленый привкус. Но дрожал я не поэтому. Я не решался сказать ей правду. Кажется, я слышал ваши мысли, Аньес. Но все-таки я решил, что не всякую правду стоит говорить.

— Да, не самый лучший, — признал я.

— И все же я захожу сюда почти каждый раз, когда бываю у Зенати. Разве не странно?

— Ко всему привыкаешь.

— Может быть. А может, это у меня дурацкая манера привыкать ко всему не самому лучшему. Вот, к примеру, вы курите?

— Как паровоз, — ответил я, доставая пачку «кэмела».

Она опустила руку в сумку и тоже вынула пачку сигарет. Я улыбнулся. Помимо своей воли я продолжал ее разглядывать. Короткая стрижка, глубокий взгляд, позолоченная солнцем кожа. Что-то трогательное было в ее манере держаться. Ее голос и жесты свидетельствовали о внутренней силе, которая делала ее почти неприступной, даже неумолимой; и все же то, что она посещала психолога, и еще что-то в ее глазах выдавало подспудную хрупкость.

— Эта гадость нас когда-нибудь доконает, — сказала она, закуривая.

— Не одно, так другое…

— Да… Обычная отговорка, так ведь? Хорошо, на этой оптимистической ноте, Виго, я должна вас покинуть…

Она положила на стол несколько монет и отодвинула стул.

— Надеюсь, я вас не слишком напугал своими рассказами о слуховых галлюцинациях? — спросил я огорченно.

Я ужаснулся при мысли, что не понравился ей. Слишком быстро выложив ей неприглядную правду о своей шизофрении.

— Вовсе нет, Виго. Если бы я рассказала вам, что творится у меня в голове, вы бы сами, наверно, испугались! Но мне и впрямь надо идти. Я говорила вам, что меня ждут. Мы еще увидимся.

Не раздумывая, я схватил ее за руку.

— Давайте обменяемся телефонами? — предложил я неловко.

— Чего ради?

— Не знаю. Но если вам однажды придется туго, вы сможете позвонить мне — в любое время дня и ночи.

— Вот как? Но сами не вздумайте! — улыбнулась она. — Ночью я сплю, да и муж наверняка не обрадуется.

Все же она вынула из сумки мобильник.

— Давайте, я слушаю.

Она записала мой номер и дала мне свой. Я занес его в безнадежно пустую память своего телефона.

Она встала, а потом неожиданно поцеловала меня в щеку, хотя я и не надеялся ни на что подобное. Улыбнувшись на прощание, она быстро удалилась. Я смотрел, как она уходит, стройная и легкая, пересекает улицу и исчезает, как тают очертания предметов на размытом дождем горизонте.

Я провел ладонью по щеке, словно пытаясь увериться, что поцелуй мне не померещился. Потом уставился на руки. Они дрожали. Я сжал кулаки, чтобы унять эти дурацкие спазмы, но удары сердца унять не мог. А они все учащались. Я зажмурился, сам себе не веря. Возможно ли это? Неужели я переживаю то самое, чего никогда еще не испытывал? Здесь, неожиданно, под летним солнцем, в разгар немыслимой недели? Любовь? Без предупреждения? Словно дождь посреди лета, нежданный и освежающий?

Ощущение от ее поцелуя не исчезало еще долго, словно ласка на моей щеке. Я рывком поднялся и бросился в объятия города.

Я почти уверен, что на обратном пути два или три раза рассмеялся вслух. Наверняка встречные принимали меня за психа. Ну и пусть, я и есть псих.

Я словно вернулся в свои пятнадцать лет, хотя мне никогда не было пятнадцати. Все, кроме Аньес, казалось, потеряло значение. А ее имя вспыхивало повсюду, мигало, превращалось в ангела, заполняло небо своими легкими крыльями. Влюб-лен-ный. Эти три слога были такими невесомыми! Напоенными такой чувственной сладостью запретного плода!

Браво, Виго, ты влюбился в замужнюю женщину, страдающую депрессией! В самом деле, браво! Думаю, Зенати, психолог, второй этаж налево, может тобой гордиться!

Плевать я хотел на Зенати. Как и на теракт 8 августа, улицу Миромениль, Креплина и dementia praecox, доктора Гийома и свое душевное здоровье. Лишь одно имело значение. Я был способен влюбиться. Влюб-лен-ный. «Ты на земле, голова в облаках, влюбленный, огоньки в глубине твоих глаз…»[5]

Вскоре я был уверен, что ничего этого не произошло бы, не прекрати я пить нейролептики. Впервые у меня возникло чувство, что я сам управляю своей жизнью, ощущение, что мои действия не продиктованы психиатром или лекарствами. Никогда еще Париж не казался мне таким красивым. Никогда мой взгляд не парил так высоко.

Когда я, сияющий, вошел в гостиницу, хозяин уставился на меня в изумлении.

— Смотри-ка! Что это с вами? — заметил он озадаченно. — До чего у вас сегодня счастливый вид!

— Настроение хорошее, — признался я.

— Вам везет. Вот, кто-то оставил это для вас.

Он протянул мне белый конверт. На нем написано мое имя: Виго Равель. Я нахмурился. И тут же опустился на землю. Вынужденная посадка.

Кто мог оставить мне сообщение? Никто, кроме психолога, даже не знал, что я живу в этой гостинице. Дрожащей рукой я схватил конверт.

— Спасибо.

Не медля, я вскрыл письмо. Там оказался один листок. Единственный. А на нем несколько слов, написанных от руки. Простое сообщение. И мне пришлось перечитать его несколько раз, чтобы убедиться, что это не сон. Потому что это не было обычное послание. Оно было удивительным, даже пугающим. От него у меня кровь застыла в жилах.

«Месье, вас зовут не Виго Равель, и вы не шизофреник. Найдите Протокол 88». И подпись: «СфИнКс».

Мне казалось, что я сейчас потеряю сознание. Упаду в обморок прямо здесь, в белом вестибюле гостиницы «Новалис».

Слишком много разных реальностей пережил мой мозг за один день. Чересчур много информации, переживаний. Теперь я был уверен, что я помешанный. Буйнопомешанный.

Хозяин гостиницы смотрел на меня с подозрением. Я опустил глаза и перечитал эти несколько слов. «Вы не шизофреник. Найдите Протокол 88».

Кто мог написать такое? Кто? И зачем? Бессмыслица какая-то! Протокол 88? Что за бред? Мне хотелось завопить, чтобы очнуться от этого кошмара. Только это был не кошмар. Это была моя жизнь. Реальность. Я бы попросил хозяина гостиницы прочесть мне письмо, чтобы убедиться, что оно мне не мерещится, но так и не решился. Я чувствовал, что делать этого не следует. В любом случае это была не галлюцинация. Не мог же я выдумать такое. Подобное название. Протокол 88!

— Вы в порядке, месье Равель?

Я вздрогнул.

— Э-э-э… Да, да, все в порядке, — солгал я.

Не считая того, что меня, возможно, зовут не месье Равель, придурок.

— Дурные новости? — не отставал он.

— Можно сказать, — согласился я.

Я постарался взять себя в руки. Убрал письмо в карман, попрощался с хозяином и поспешил в свой номер.

Оказавшись в слишком квадратной комнатке, я тяжело повалился на кровать. Перекатился на спину, зажав голову руками, и на несколько долгих мгновений уставился в потолок. Тот самый белый потолок, в который я часами всматривался в те тревожные ночи. До того белый, что у меня в голове теперь было совсем пусто.

Я глубоко вздохнул. Этого послания не было. Я его выдумал. Да. Наверняка. Должно быть, дело в этом. Вы-ду-мал. Но я чувствовал клочок бумаги в своем кармане. Сложенное пополам письмо. Я знал, что оно там, у моего бедра. Точно там. И мне достаточно протянуть руку, чтобы его перечитать. Но какой ценой?

А может, я неправильно его прочитал? В спешке, в панике все перепутал…

Поколебавшись, я сунул руку в карман. И вытащил клочок бумаги. Лежа на спине, я перечитал его еще раз.

«Месье, вас зовут не Виго Равель, и вы не шизофреник. Найдите Протокол 88. СфИнКс».

Насколько я мог доверять этому немыслимому посланию? Вы не шизофреник. Легко сказать! Но как узнать наверняка? Почему я должен верить этому письму? После всех лет, когда я сам задавал себе этот вопрос, когда психиатры приводили мне доказательства… Как поверить простому клочку бумаги, оставленному для меня в гостинице таинственным СфИнКсом? Все это просто нелепо.