На земле валялись банки из-под пива и пластиковые пакеты. Ничего интересного.

Я пошел дальше. Когда, спустя какое-то время, показавшееся мне вечностью, я обнаружил, что галерея как будто вовсе не намерена кончаться, я решил вернуться назад и укрыться в пещерке. Мне не хотелось заблудиться в лабиринте катакомб, а раз я не мог сейчас же выбраться наружу, лучше уж переждать в этой комнатушке, — может, враги в конце концов покинут окрестности.

Поэтому я вернулся в тесное убежище, решив провести там несколько часов. Я осветил стены зажигалкой и попытался разобрать надписи, кое-как вырезанные на камне. «Анна, я тебя люблю», «Имел я информатику с Клеманом заодно», а чуть дальше — «Если любопытство завело тебя сюда — уноси ноги!».

Я опустился на землю, стараясь не сесть на оставленный ночными гуляками мусор, и опустил голову на колени.

Этот темный чуланчик располагал к самокопанию. Им-то я и решил заняться. Тем более что особого выбора у меня не было. Хотелось обрести внутреннее спокойствие. Восстановить связь с реальностью. Может быть, с землей.

Холодная скала, казалось, обхватывала мою спину. Я опустил руки на землю, коснувшись мягкой пыли. Мне почудилось, что я сижу, прислонившись к скале, на песчаном пляже. Я едва ли не чувствовал дуновение морского ветерка.

Я не шизофреник.

Мысленно я восстановил цепочку событий. Метро, башня, голоса, бомбы, бегство, квартира родителей, возвращение в Дефанс, двое в куртках. А теперь парижское подземелье…

Мне хотелось убедиться, что все это было вполне реальным. Пусть невероятным, но реальным. Я должен доверять своему разуму. Своим чувствам.

Я представил себе лицо доктора Гийома, мысленно восстановил одну за другой его черты. Я точно знал, что он существовал. Был частью реальности. Мои родители видели его. Говорили с ним. Он был. Но тогда почему та молодая женщина утверждала, будто его не было? И не было медицинского центра в башне КЕВС? На сорок пятом этаже вообще не было никаких фирм… Там располагались технические помещения, месье.

Во всем этом есть что-то ненормальное. Что-то безумное.

Но не я. Я не шизофреник.

На меня снова нахлынула тревога.

Что ты забыл в этих катакомбах, старина?

Я поднял голову. Зажигалку я потушил, темнота была хоть глаз выколи, но, несмотря на это, я широко открыл глаза. Мне хотелось выйти. Хотелось убраться отсюда. Из этого немыслимого места. Но я не мог. На кону стояла моя жизнь.

Существовали ли эти два ублюдка на самом деле? Да, несомненно. Или нет. Возможно, нет.

Временами панику вытеснял гнев. Гнев против себя самого. Против своей неспособности правильно рассуждать. Неужели так сложно наблюдать факты? Истолковывать реальность? Разве за все эти годы я так ничему и не научился?

Мне казалось, что уже вечер. Снаружи наверняка уже темнело.

И тогда это снова произошло со мной. Сначала привычный ожог мигрени, словно тиски сдавили левую половину мозга. Затем мир закачался, завертелся волчком. А потом пришли голоса.

Шепоты. Отдаленные, но вполне реальные. Слишком реальные для меня. Я хорошо знал эти странные заклинания. Те самые, которые иногда вырывались из зева водостока. Из вентиляционных люков метро. За все эти годы прогулок по Парижу я научился их распознавать. Шепоты города, неразборчивые, потайные, невнятные, от которых цепенела душа. Десятки непонятных шепотков, словно хор армии мертвых.

Я зажал уши. Тело напряглось, словно хотело отторгнуть смутные голоса. Но я знал, что это бесполезно. Ничто не заставит умолкнуть шепот теней.

Не знаю, как долго тревога сковывала меня по рукам и ногам и сколько прошло часов, пока я наконец заснул.

Когда внезапно я проснулся, голоса смолкли. Я неловко распрямил затекшие ноги. Чиркнул зажигалкой, постоял в растерянности. Значит, мне все это не приснилось. Я действительно забился сюда, в городские катакомбы, как паршивая помойная крыса.

Я решился выйти.

Торопливо проделал весь обратный путь, быстро поднялся по ступенькам. Меня не покидало ощущение, что я вырвался из затянувшегося кошмара и должен со всех ног бежать к просвету там, наверху. К реальному миру. Реальному?

Оказавшись наконец перед железной дверью, я убрал зажигалку в карман, стиснул кулаки и глубоко вдохнул. Набраться храбрости. Выйти.

Я медленно открыл дверь. Тусклые лучи сразу же осветили коридор. Уже раннее утро. Париж сверкал тысячами золотых всполохов. Оцинкованные крыши блестели под лесами антенн. Я выглянул на улицу, но никого не заметил. Во всяком случае, ни следа моих преследователей. Я вышел.

Я решил добираться до дома пешком. У меня не было ни малейшего желания ни ехать на метро, чтобы снова оказаться глубоко под землей, ни садиться в автобус, где на меня будут коситься из-за порванной одежды.

Я дошел до площади Виктора Гюго. Под шум мусоровозов наступало утро. Первые машины отъезжали в ореоле солнечных лучей. Я вышел на площадь Звезды. Здесь под безоблачным небом переливалась Триумфальная арка. Вдали угадывался Вечный огонь у Могилы Неизвестного солдата. А разве я сам не неизвестный солдат? Маленький, безымянный, потерянный шизофреник, заложник нелепых условностей, подобно тысячам других принесенный в жертву безумию тысяч наполеонов. Я закурил, пересек широкие проспекты и добрался до конца авеню Ош. Там я вошел в парк Монсо. В этот ранний час он был еще пуст.

Казалось, деревья раздуваются, словно легкие города, делающие первый вдох. Я прошел через парк и наконец вышел на улицу Миромениль. Остановившись перед своим домом, я почувствовал, как постепенно спадает напряжение. Я вернулся. Сюда, к своим корням. И я почти успокоился.

Открыл тяжелую дверь подъезда, поднялся по лестнице и вынул ключ из кармана. Вставил его в замочную скважину. И тут с изумлением обнаружил, что дверь не заперта. Я нахмурился. Неужели, выходя, я забыл ее закрыть? Ну да. Конечно. Я уходил так поспешно, в таком взвинченном состоянии… Удивляться тут нечему…

Но, войдя в гостиную, я сразу же понял, что дело совсем не в этом.

Кто-то перерыл всю квартиру.

Дневник, запись № 109: Майя.

В индуистской философии существует понятие, очень близкое к тому чувству неприкаянности, которое я испытываю. Не то чтобы я страдал от одиночества, но, когда стоишь перед пропастью, лучше не быть одному.

«Майя» означает иллюзию физического мира. Она — та часть этого мира, которую мы можем воспринимать, но не сама реальность. Согласно этой философии, та Вселенная, которую мы видим, всего лишь частичное отражение реальности. Сама же она сокровенна, скрыта и недоступна для нас. Трансцендентальна.

Я словно дитя, которое пытается приподнять покров. Я ободрал себе все ногти, доскребаясь до реальности.

Просторная белая гостиная моих родителей была перевернута вверх дном. Можно подумать, что землетрясение разметало все вокруг. Ящички комода и фламандского секретера открыты, и все их содержимое вывалено на пол. Мусорные корзинки опрокинуты, диванные подушки разбросаны по всей гостиной. Кое-как свернутый ковер отодвинут в сторону. Весь пол вперемешку засыпан книгами, бумагами, безделушками, ручками, тряпками. Низкий столик разбит; тысячи крохотных осколков разбросаны повсюду. Пять или шесть пепельниц, которые я вечно оставлял где попало, валялись посреди разгрома.

Я застыл с открытым ртом. Протер глаза, пытаясь поверить в увиденное. Ограбление? Конечно же нет. Это было бы слишком большим совпадением. Несомненно, это связано с тем, что со мной случилось. С теми двумя типами, которые гнали меня через весь город. Во что только я вляпался?

У меня опустились руки, с перекошенным лицом я прошел вперед. Осторожно заглянул в родительскую спальню — ведь, возможно, незнакомцы еще в квартире. Комната была в таком же плачевном состоянии. Неузнаваемая. Я двинулся дальше, на этот раз в свою комнату. Ее постигла та же участь. Похоже, ей досталось больше всего. Кровать стояла на боку, словно костяшка домино. Все мои книги, словари свалены перед книжным шкафом, так что образовалась белая гора, готовая обрушиться. Одежда раскидана по полу или брошена на кресло.