С хмурым видом Меткалф брел по галерее второго этажа. Он изменил походку, добавив небольшую хромоту, как будто одна нога у него была немного короче другой. Достигнув первого этажа, он был уверен, что никто за ним не следит. Он превратился в русского средних лет, ничем не отличающегося от миллионов других таких же в Москве. Никто не обратит на него ни малейшего внимания.

Рудольф фон Шюсслер был раздражен тем, что его оторвали от дел.

Чопорный, с непроницаемым лицом офицер разведки из Sicherheitsdienst сидел в его личном кабинете и задавал бесчисленные вопросы о любых людях, говорящих на английском языке, с которыми фон Шюсслеру, возможно, доводилось встречаться в Москве за несколько последних дней. У фон Шюсслера было слишком много собственных дел, чтобы он мог позволить себе тратить впустую время, отвечая на глупые вопросы полицейского, но посол попросил его пойти тому навстречу, и он, конечно, согласился. При всем самомнении фон Шюсслера он вовсе не хотел портить отношения с фон Шуленбургом.

– Возможно, – сказал человек из Sicherheitsdienst, – что один из этих людей опасный шпион.

Такое предположение показалось фон Шюсслеру чрезвычайно смешным, но он не подал виду.

– В этом городе очень много американцев и британцев, – надменно произнес он. – На мой взгляд, слишком много, если вам интересно мое мнение. На днях я разговаривал с одним таким. Я говорил с неким неприятным, жеманным дураком, этаким напыщенным денди, и не мог не подумать…

– Его имя? – грубо перебил человек из СД, впившись в лицо фон Шюсслера взглядом холодных серых глаз.

Фон Шюсслер искоса посмотрел на нежданного посетителя и медленно покачал головой.

– Не могу сейчас вспомнить. Но готов съесть мою шляпу, если он окажется опасным шпионом.

Человек из СД злорадно ухмыльнулся.

– Что ж, если наши подозрения подтвердятся, я напомню вам о вашем обещании.

«Какая вульгарность! – подумал фон Шюсслер. – Какая наглость!» Фон Шюсслеру этот человек казался на редкость неприятным, даже презренным. И все же было в нем нечто такое, от чего у него по коже бегали мурашки; и фон Шюсслер не мог понять почему. Это ощущение не было привычным, но и не казалось совершенно незнакомым. Фон Шюсслер попытался вспомнить, когда он мог его испытывать, и припомнил, как он, еще будучи подростком, забрался в одну из надворных построек фамильного замка невдалеке от Берлина. Да, именно так все и происходило: в строении было полутемно, в углах сгущались тени, и он наклонился, чтобы поднять валявшийся на полу моток веревки, и вдруг замер, скованный ощущением сильной тревоги. И только мгновением позже он сообразил, что чуть не схватил в темноте змею. Огромную свернувшуюся змею.

Вот что напомнил ему этот человек из Sicherheitsdienst.

Ядовитую змею.

Меткалф пришел на квартиру подруги Светланы на полчаса раньше назначенного времени, а Светлана опоздала на двадцать минут, но это время не было потрачено Стивеном впустую. Он перочинным ножом срезал водонепроницаемую целлофановую упаковку, вынул документы и внимательно просмотрел их. Они были безупречны. Грубая, не очень белая бумага ничуть не походила на ту, которую используют официальные учреждения на Западе. Все документы были отпечатаны на машинке; без всякого сомнения, это была подлинная советская пишущая машинка, по всей вероятности, такой же марки, как те, что находятся в Наркомате обороны. На всех красовалась официальная фиолетовая печать Наркомата, убедительно расплывшаяся после многих лет непрерывного использования. В нужных местах стояли штампы с днем и часом регистрации – от нескольких недель назад до сегодняшнего дня.

На некоторых бумагах даже имелась подпись советского наркома обороны. Часто попадались грифы «Совершенно секретно» и «Особой важности». Меткалф нисколько не сомневался, что в Берлине документы будут подвергнуты самой строгой экспертизе. Он также был уверен в том, что эту проверку они выдержат.

Но все же у него в голове промелькнула пугающая мысль о том, что, если в документах распознают фальшивку, то Лана будет убита. Но не НКВД, а нацистами.

Так что от качества бумаг зависел не только успех плана Корки. Это был вопрос жизни и смерти Ланы.

Первый лист в пачке был девственно чист, вероятно, для того, чтобы скрыть содержание бумаг от случайного взгляда курьеров. Просматривая документы, Меткалф все больше и больше изумлялся тому, насколько правдоподобными они казались, насколько были детализированными – и насколько они лживы. Корки несколько недель назад информировал его о Советских Вооруженных Силах, хотя тогда Меткалф, конечно же, не понимал, зачем это нужно.

– Россия – это гигантская мощь, – сказал тогда Корки. – Немцы не понимают этого.

– Ну как же! – насмешливо воскликнул Меткалф. – Немцы как раз это знают, иначе зачем бы Гитлер решил пойти на сделку со Сталиным? Фюрер признает только силу. Он не станет разводить церемонии со слабаками.

Корки улыбнулся.

– Правильно. Но не путайте то, что немцы думают, с тем, что они знают.

Теперь, читая документы, Меткалф понял ту иллюзию, которую стремился создать Корки, великий иллюзионист. Это походило на картины пуантилиста Жоржа Сера, скажем, «Гран Жатт»: если стоишь слишком близко, то видишь только причудливо разбросанные разноцветные пятнышки краски. Чтобы разглядеть и прочувствовать изображение, нужно отойти от холста на изрядное расстояние.

Любой, кому доведется внимательно прочесть эти документы, вскоре понял бы, насколько слаба Красная Армия. Этот портрет был абсолютно убедителен благодаря множеству мелких и точных деталей. Там были данные о материально-технической базе, служебные записки, которыми обменивались народный комиссар обороны маршал С. К. Тимошенко и начальник Генерального штаба K. A. Мерецков, рапорты, подписанные множеством менее значительных чиновников, перечни, заявки – куча документов, позволяющих увидеть глиняные ноги колосса.

Согласно этим сфабрикованным документам, в Красной Армии насчитывалось лишь двадцать дивизий кавалерии, двадцать две механизированные бригады – гораздо меньше, чем сообщала разведка немцев. Знаменитый советский второй стратегический эшелон, особенно Шестнадцатая и Девятнадцатая армии и их механизированные корпуса, находился в просто плачевном состоянии, испытывая острый недостаток в современных средних и тяжелых танках. Все военные самолеты безнадежно устарели. Нехватка оружия и снаряжения была катастрофической, а имеющееся снаряжение устарело и морально, и физически. В войсковых частях наблюдался ужасающий некомплект: были части, имевшие лишь пятнадцать процентов танков и бронемашин от штатного количества. Отсутствовала централизованная система военных коммуникаций; в любой войне Красная Армия была бы вынуждена использовать методы девятнадцатого столетия: курьерскую и проводную связь. В целом эти документы сообщали об опасном дефиците, который любой ценой было необходимо скрыть.

Все это было неправдой.

Меткалф был достаточно осведомлен, чтобы увидеть, что правдоподобная картина, которую рисуют эти фальшивые документы, не имеет никакой связи с реальностью. Да, в Красной Армии проходило перевооружение, это он знал, но она была намного сильнее, намного современнее, намного мощнее, нежели утверждали эти документы.

«Слабость сама по себе является провокацией», – любил говорить Корки. Перед Стивеном на березовой столешнице выстроился абсолютно правдоподобный пуантилистический пейзаж, изображающий слабую нацию. Генералы Гитлера должны разглядеть в этом пейзаже большой приз, который обязательно следует захватить. Они обязательно решат вторгнуться в Россию; для нацистской Германии другого развития событий быть не может.

Это был блестящий обман.

Аккуратно собрав бумаги в стопку, Меткалф уставился на верхний чистый лист. Странно, это была не такая же серая, с вкраплениями бумага, на которой были отпечатаны документы, а молочно-белый лист английской высококачественной бумаги для печатных машинок, какой любил пользоваться Корки. Внимательно рассмотрев лист, Меткалф обнаружил водяной знак фирмы «Смитсон» с Бонд-стрит, того самого поставщика, чью бумагу Корки обычно покупал. От бумаги исходил едва уловимый запах химии и мяты, вернее, мятных леденцов. А это значило, что Корки возился с этим листом гораздо больше, чем с остальными.