– У нас в этом случае не оставалось никакого выбора! – сердито возразил русский. – Это была оборонительная мера.

– Я понимаю, – сказал Меткалф, сделав подчеркнутое ударение.

– У моей страны совсем нет друзей, Меткалф. Поймите это. Мы изолированы. Едва мы подписали наш договор с Германией, как сразу же услышали, что Великобритания почувствовала себя преданной! Великобритания утверждала, что «ухаживала» за нами, что стремилась к тому, чтобы мы присоединились к ним в их борьбе против нацистской Германии. Но как же они «ухаживали» за нами? Как склоняли нас на свою сторону? Англия и Франция отправили к нам делегацию оскорбительно низкого уровня – отставной британский адмирал и выживший из ума на старости лет французский генерал; отправили их в Ленинград на тихоходном пароходе! Им потребовалось две недели, чтобы добраться сюда. Не министры иностранных дел, а отставные офицеры. Это же было откровенной пощечиной всей России, а никак не серьезной попыткой ведения переговоров о союзе. Уинстон Черчилль ненавидит советский режим – и не делает из этого никакой тайны. И кого он направил сюда своим послом? Представитель Лондона – самая важная дипломатическая фигура после Вашингтона! А мы получили сэра Стаффорда Криппса, заднескамеечника[86] из радикалов, социалиста без поддержки в британском правительстве. Как прикажете нам поступать в такой ситуации? Нет, мистер Меткалф, намеки со стороны Англии были очень даже прозрачными. Они абсолютно не были заинтересованы в союзе с Россией. – Литвиков с силой надавил на перо, и бумага порвалась. Он отбросил ручку.

– Да, – понимающе отозвался Меткалф. – У Кремля действительно не оставалось никакого выбора. Значит, это соглашение с Гитлером, по вашим словам, вовсе не означает настоящей дружбы? Это всего лишь рукопожатие, предназначенное для того, чтобы как-то сдерживать врага?

Литвиков пожал плечами.

– Я член Политбюро, но это не значит, что я посвящен в принятие решений на самом высоком уровне.

– То есть вы не знаете.

– Вопросы, которые вы задаете, не те, которых можно было бы ожидать от плейбоя, от нечего делать занявшегося бизнесом.

– Быть хорошо информированным в политике – в моих интересах как бизнесмена. Особенно в настоящее время.

– Позвольте мне сказать вам одну вещь, а уж выводы делайте сами. В прошлом месяце нацисты потихоньку оттяпали кусок от Румынии и присоединили его к Венгрии. Мы узнали об этом только после того, как все свершилось.

– Раскол между Гитлером и Сталиным? – предположил Меткалф.

– Нет никакого раскола, – с излишней поспешностью поправил его русский. – Мы с вами просто гадаем, мистер Меткалф. Кто знает, что это означает? Я только знаю, что Сталин рассчитывает на долгосрочность этого соглашения с Гитлером.

– Рассчитывает или надеется?

Литвиков улыбнулся впервые за всю беседу. Это была сдержанная улыбка, скорее усмешка циника, который видит и понимает все на свете.

– Говоря по-английски, я иногда недостаточно точно выражаю свои мысли. Пожалуй, слово «надежда» больше подходит для того, что я хотел сказать.

– Я высоко ценю вашу откровенность. И вы можете рассчитывать на мою тактичность. – Меткалф понимал, что, высказывая даже такую сдержанную критику Кремля, Литвиков подвергает себя серьезной опасности.

Усмешка Литвикова исчезла.

– В таком случае позвольте мне немного добавить к тому, что я уже сказал вам. Можете рассматривать это как дружеское предупреждение.

– Ударение на «дружеское» или на «предупреждение»?

– Это я предоставляю вам определить самому. Некоторые из моих коллег давно испытывают подозрения по отношению к «Меткалф индастриз». В частности, кое-кто считает, что это не просто капиталистический концерн, что уже являлось бы достаточной причиной для повышенной осторожности с нашей стороны, но нечто большее. Прикрытие для иностранных интересов. – Он так пристально вглядывался в Меткалфа, словно хотел разглядеть его насквозь.

– Я полагаю, что вы сами должны это отлично знать, – сказал Меткалф, отвечая наркому таким же пронизывающим взглядом.

– Я знаю, что у вас и у всей вашей семьи имеются многочисленные и очень прочные связи в Вашингтоне и в ведущих капиталистических кругах. А помимо этого, я знаю очень немного. Вам следует знать, что я уже предупредил вашего брата о том, что, если национализация вашей собственности окажется необходимой, она будет проведена.

– Национализация? – Меткалф понимал, что нарком имеет в виду, но хотел, чтобы угроза была произнесена вслух.

– Конфискация всей собственности, принадлежащей Меткалфам.

Меткалф моргнул, но никак не отреагировал.

– Это может и не иметь прямого отношения к вашим действиям, но уверяю вас, что ваш брат, когда я говорил с ним несколько часов назад, не слишком обрадовался такой перспективе. Вам знакомо имя Джеймса Меллорса?

– Нет. А я должен его знать?

– А Гарольда Делавэра? Или Милтона Эйзенберга?

– Сожалею…

– Я тоже сожалею, мистер Меткалф. Все они были американскими гражданами. И все они были казнены советскими властями по обвинению в шпионаже. Они не были освобождены или возвращены в родную страну. И вы думаете, что ваше правительство подняло шум? Ничего подобного. Возобладали более высокие интересы. Более важные вопросы международных отношений. Правительство Соединенных Штатов знало, что эти люди виновны. Знало, что мы имеем возможность доказать это их письменными признаниями. Никто в вашем Государственном департаменте не хотел, чтобы эти признания вышли в свет, и поэтому никто ничего не сказал. Товарищ Сталин извлек из этого урок. Никакой экстерриториальности больше не существует. Товарищ Сталин выяснил, что стоит протянуть Соединенным Штатам руку помощи, как в нее тут же впиваются клыки бешеных собак. Так что протянутой руки больше нет. Эта рука теперь сжата в кулак. – Литвиков стиснул правую руку в напряженный кулак. – Пять пальцев коллективизированы в один кулак. Ленин учил, что переход к коллективу означает исчезновение индивидуальности.

– Да, – сказал Меткалф, пытаясь как-то успокоить лихорадочно бьющееся сердце. – А Сталин лично организовал исчезновение очень многих индивидуальностей.

Литвиков поднялся, дрожа от гнева.

– На вашем месте, – сказал он, – я бы больше всего заботился о том, чтобы ваша индивидуальность не вошла в их число.

Сидя в маленьком сквере на противоположной стороне улицы от «Метрополя», Скрипач следил за входом в гостиницу через складной цейссовский бинокль, очень компактный и легкий, но с восьмикратным увеличением и углом зрения 60 градусов. Из короткого и в общем-то безрезультатного опроса дежурных портье он узнал, когда они сменяются. Теперь он удостоверился в том, что те работники гостиницы, с которыми он разговаривал, ушли и их заменили другие, не знавшие его в лицо.

Он сложил и убрал бинокль, пересек улицу и вошел в гостиницу. Он не стал останавливаться у стойки портье, а сразу же направился вверх по покрытой коврами главной лестнице. Он выглядел просто очередным иностранцем, направлявшимся в ресторан. Никто не остановил его ни у входа, ни в вестибюле: он выглядел иностранцем, и было ясно, что он прибыл на обед. В конце концов, в большинстве своем завсегдатаи ресторана при гостинице были иностранцами.

Он вошел в главный зал, выстроенный в грандиозном стиле модерн, с позолоченными дверями и колоннами, с витражным потолком и мраморным фонтаном, в котором плескалась вода. Обвел помещение взглядом, как будто искал знакомых, и лишь улыбнулся и медленно кивнул в ответ на вопрос подошедшего метрдотеля, так что тот оставил его и направился к следующему посетителю. Затем, продемонстрировав всем своим видом, что в зале нет того, кого он высматривал, Скрипач вышел из ресторана и направился вверх по лестнице. В список, который дал ему военный атташе, входили четыре постояльца этой гостиницы. Помощь портье или коридорных ему не требовалась. Он знал номера комнат.