По поводу теории пассионарности Льва Николаевича было много спекуляций и нападок. Некоторые авторы утверждали, что это новая редакция теории «героя и толпы». Но ведь Лев писал, что пассионарии не обязательно имеют положительную доминанту. Пассионарии как люди — не сахар, однако без них не движется история. Кстати, пассионарии совершенно нео бязательно бывают вождями, героями. Руководитель может быть и умеренно пассионарным, но чтобы в стране произошли какие-то положительные или отрицательные изменения, активные пассионарии обязательно должны быть в народной массе.
В XVIII веке Екатерина II освободила дворян от обязательной воинской службы, но в 1812 году они еще дрались, и очень здорово дрались, потому что сохранилось поколение воинов-пассионариев. А дальше началось: «что делать?», «куда идти?», — и тут оставшимся без дела пассионариям подсунули масонские лозунги типа «Свобода, Равенство, Братство». На них клюнули все эти «клоповоняющие» базаровы, волоховы. В общем, образовался у нас в XIX веке западнический субэтнос, который все время расшатывал устои государства.
Как-то я смотрю на собрание сочинений Чехова и говорю Льву: скучно мне читать Чехова. Язык замечательный, образы великолепные, но эти ноющие женщины невыносимы. «А это уже началась эпоха скуки, — сказал он. — Самое страшное, когда люди начинают скучать. Значит, они инертны, у них нет энергии. Настоящий творческий человек — художник, писатель, ученый — никогда не скучает. А к концу XIX века у нас появилось огромное количество обывателей, и так как Чехов жил среди них, то он их описывал. «В Москву! В Москву!», «Работать! Работать!» — а работы вокруг навалом. Разве это творческие люди? Поели, попили, поспали — а дальше что делать? Вот тебе и скука». У меня такое ощущение, что Чехов своих героинь терпеть не мог. «Попрыгунья», «Душечка» — все с ними мне стало ясно, когда Лев сказал, что это была эпоха растраченной пассионарности.
Лев был русским человеком, но при этом уважал другие народы, этносы. Когда в лагере на допросах он сказал, что занимался описанием религиозной живописи бурят-буддистов, ему говорят: «А, значит, Вы буддист?» Когда занимался католиками: «А, значит, Вы католик?» А он был просто русский человек и по роду своих интересов занимался различными этносами. Он говорил, что плохих этносов просто не бывает, есть лишь разные степени комплиментарности в их отношениях друг с другом. Когда складывается обоюдная комплиментарность, получается благоприятное сочетание, народы уживаются друг с другом и могут объединиться в единое государство.
Например, Российское государство сложилось на такой огромной территории именно благодаря тому, что была обоюдная комплиментарность народов, живших на своих землях. Создание единого государства на пространстве от Балтики до Тихого океана было естественным процессом и происходило без кровопролития. У нас не было ничего, хотя бы отдаленно напоминающего историю создания США, когда индейцы-аборигены истреблялись сотнями тысяч. В таком понимании русской истории Лев Николаевич был очень схож с классическими евразийцами — Г. Вернадским, Н. Трубецким и П. Савицким. Но первопричину возникновения государства Лев объяснил по-своему, на основе своей пассионарной теории. В XIII веке киевский период Древней Руси закончился, последовал следующий, начиная со времен Александра Невского, пассионарный толчок. Это первый пассионарий, который был ясно выявлен. Потом наступило что-то вроде инкубационного периода, когда пассионарии только выявлялись. Появились очень энергичные бояре. Ведь самое главное, не каков царь, а каково окружение, бояре. Если окружение пассионарно и патриотично, то какая нам разница, кто по национальности царь — татарин, русский или белорус? При патриотическом окружении царь может быть даже не очень умным: поговаривали, например, что первый Романов, Михаил Федорович, был не слишком умен, но при нем был его мудрый отец и наставник патриарх Филарет.
Пока у нас не будет настоящего патриотизма, основанного на любви к родной земле и ее истории, ничего хорошего не получится.
Современной политикой Лев Николаевич никогда не занимался, за политикой не следил. Утверждал, что в описаниях современных событий много неправды. Только отойдя от злобы дня, можно выяснить истинную подоплеку событий и их направленность. Про ситуацию последних лет он говорил: «Мне очень тяжело на все это смотреть. Чем это кончится, не знаю». Запад, по его словам, навязывает России не присущий ей стереотип поведения. Сказался и геноцид русского народа в советское время. Выбили элиту — аристократию, ученых, просто энергичных, самобытных людей. Они отдали свои силы тупой каторжной работе. А скольких расстреляли, утопили в баржах! Лев был тоже приговорен к расстрелу, но не успели привести приговор в исполнение — арестовали Ежова и стали пересматривать вынесенные при нем приговоры. Лев говорил: «Я Солженицына уважаю за то, что он смог написать «Архипелаг ГУЛаг», потому что мне даже вспоминать это все не по силам». Ведь он никогда не рассказывал о перенесенных в лагере испытаниях. Остался лишь короткий дневник с односложными фразами: «Голод», «Холод», «Тяжелые работы».
У Льва были весьма не простые отношения с его знаменитой матерью Анной Ахматовой. Он приехал в Ленинград из Бежецка в 1929 году, чтобы продолжить учебу, и закончил там 9-й класс. По сути дела, впервые за всю жизнь Лев попытался жить вместе со своей матерью. Но Анна Андреевна была занята собой, сын ей был не нужен. Многие талантливые люди эгоцентричны, так что сильно осуждать ее я не могу.
Ее жизнь тоже была незавидной: стихи не печатали, все время донимало безденежье, к быту она была не приспособлена, а выживать как-то надо, поэтому была то с Шилейко, то с Пуниным (не умирать же с голоду). Видимо, она полюбила Пунина, но тому чужой ребенок совершенно не был нужен; Пунин гонял Льва и не давал ему ночевать даже в холодном коридоре квартиры в Фонтанном доме, часто он говорил: «Я же не могу весь Ленинград кормить!» Лев скитался голодным, но в Бежецк возвращаться не хотел, потому что жизненной перспективы для него там никакой не было. Кроме того, и в доме бабушки не все было гладко: тетушка Сверчкова выпроваживала его, лишний кормилец ей был в тягость. После окончания ленинградской школы Лев начал где-то работать, зарабатывать пролетарскую анкету, без которой о поступлении в университет нечего было и думать. Но по сути дела, он зарабатывал себе на жизнь, чтобы не умереть от голода. Анна Андреевна смотрела на это как бы со стороны. Лев вспоминал, что однажды она сказала: «Лев такой голодный, что худобой переплюнул индийских старцев...» Вот так она могла сказать.
Анна Андреевна осталась жива, но ее жизнь разменивали на жизнь сына. Считалось, что лучше посадить сына, чем мать. Так полагали не только власти, но и некие «иксы» из окружения Анны Андреевны. В 30–40-е годы Лев не был тем, кем он был в шестидесятые. Иные говорили про него, что он идиот. Про него вообще бог знает что говорили! Чокнутый, мол: все учится, а его все выгоняют, ну, значит, неспособный. Его действительно выгоняли из университета, но причиной были в основном доносы студентов. А как-то он заступился за своего отца. Некий профессор на лекции начал клеветать на Николая Степановича, будто тот, описывая в стихах Африку, на самом деле никуда не ездил, а все насочинял. Тогда встал студент Лев Гумилев и сказал, что в стихах все правда! «Откуда ты знаешь?» — «Я знаю!» Профессор донес на дерзкого студента, и Льва выгнали из университета. Позже его арестовали и на допросах, кроме всего прочего, требовали отказаться от отца, сменить фамилию. Но Лев отца обожал, знал почти все его стихи наизусть и отца не предал. Поэтому первый срок ему дали, не в последнюю очередь, как сыну белого офицера и расстрелянного контрреволюционера.
Когда в 1945 году Лев вернулся домой после очень тяжелой отсидки и фронта, матушка встретила его очень радостно: герой с фронта приехал! Они всю ночь проговорили, конечно... о ее стихах. Лев сразу же стал готовиться к сдаче экзаменов. За два месяца он сдал экзамены за четвертый и пятый курс университета, а потом и государственные экзамены — это после семилетней отсидки и войны! Потом сразу поступил в аспирантуру. В 1946 году вдруг выходит постановление о Зощенко и Ахматовой, и его снова выгоняют отовсюду. Ругают мать, а сына выгоняют из аспирантуры. Он только сказал: «Ради Бога, оставьте меня до декабря, чтобы карточки получить, иначе я умру с голоду». Дали ему карточки за декабрь и выгнали с волчьим билетом. Опять разменяли мать на сына? Лев выдержал все, он за мать стоял несколько дней подряд на допросах под направленным в лицо электрическим светом. Это была настоящая пытка, но ничего не подписывал. Ему говорили: «Скажи, в чем ты виноват, а в чем ты не виноват, мы и сами знаем». — «Я ни в чем не виноват». — «На тебя доносов, знаешь, сколько написано? — спросил следователь и добавил: — Ну и нравы же у вас там!» В то время считалось, если ты напишешь донос, то тебя не посадят. Поэтому понятна его обида на мать, которая уже после смерти Сталина, когда всех начали отпускать из лагерей, не очень-то за него хлопотала. Ведь его продержали до 56-го года. Уже всех выпустили — и бандеровцев, и власовцев. Он писал матери: «Почему ты не хлопочешь, почему ты не просишь за меня?»
