Она шла но тропинке. Черные, как вороново крыло, волосы отливали мягким блеском. Господи, как легко все возвращается, будто не было этих прожитых лет. Тихая, обсаженная деревьями улица была вся заставлена новенькими машинами. Огромные щиты пестрели рекламами последних технических новинок, модных коллекций, глянцевых журналов. Каждый дом на этой улице сиял свежей краской и даже цветы казались ярче обычного. Но какое Волчку дело до этой игры красок? Он ничего не видел, кроме потока блестящих черных волос. Один взгляд уничтожил аккуратно разлинованную шкалу времени. Все эти привычные слова: «вчера», «сегодня», «завтра» — просто потеряли смысл. На свете только и был поток этих черных волос; он колыхался в такт ее шагам, мягко струился по спине, спадал на глаза, когда она наклонялась, чтобы что-то найти в сумочке. Волчок смотрел на нее — здесь и сейчас. Он бы так же смотрел на нее в другое время и на другом краю земли. Ведь годы не властны над некоторыми вещами.

Момоко глянула на небо: будет ли дождь? И что-то беззвучно прошептала. На какое-то мгновение Волчок увидел ее глаза, неповторимые сине-зеленые глаза. Она прошла, не заметив стоявшую на другой стороне улицы темную машину с прокатным стикером, и завернула за угол. Волчок узнал плавную походку, которую не переставал любить все эти годы, узнал неповторимое изящество в каждом движении. Ему показалось, что улица потускнела, как только Момоко исчезла из виду.

Волчок сидел, тупо уставившись на приборную доску. Его сердце будто перестало биться, он не мог дышать, не мог думать. Только так, временно приостановив все жизненные процессы, его тело смогло пережить напряжение тех нескольких минут, пока Момоко шла по улице. Теперь же он сидел опустошенный и водил пальцем по запыленному стеклу спидометра. И вдруг почувствовал, как воздух с шумом врывается в легкие, сердце мечется в груди, а кровь стучит в голове, как пьяный барабанщик.

Тем же вечером Волчок стоял на большой площади и слушал гомон праздной толпы. Все города одинаковы ночью: всюду это мерцание неоновых надписей, всюду эта скучная глянцевая мишура и повсюду люди, что пришли искать развлечений в театрах, кино, ресторанах и барах. Волчок стоял среди этой круговерти и отчужденно взирал на сменявшие друг друга картины, а потом посмотрел наверх и увидел нечто ошеломительное — и замер, не в силах сдвинуться с места.

Поначалу он не верил своим глазам. В углу площади, над зданием театра, возвышался огромный щит, на нем был изображен какой-то шикарный автомобиль, «ягуар» или, может, «хаммер» (Волчок в этом ничего не понимал). Машина стояла на фоне старинного поместья, а ее обводы напоминали о временах, когда во всем царил более элегантный вкус. Волчок был потрясен отнюдь не самой картинкой: его поразила надпись под ней, выведенная четкими, классическими буквами: «Время будущее — во времени прошедшем»[14].

Вот оно, вот за что Волчок так ненавидит современность. Нет ничего такого, что она не перемолола себе на потребу. Если раньше у него оставались какие-то сомнения, то этот плакат уничтожил их. Этот мир больше нельзя принимать всерьез, не стоит даже и пытаться. Нет смысла вступать в поединок с этой легкостью, с этими вездесущими блестящими поверхностями. Скоро таких, как он, вообще не останется. Волчкам в этом мире больше нет применения. В гостиницу он возвращался как сомнамбула. Его чуть не сбил автобус с названием какой-то поп-группы на боку. Волчок испуганно отскочил на тротуар, отдышался и с горькой усмешкой подумал, что это была бы очень символическая смерть.

Все это время Волчок не переставал думать о сине-зеленых глазах и волосах, как вороново крыло. Он опускал веки и видел, как поток волос струится но воротнику. Видел эти неповторимые глаза. Потом поднимал веки, но видел все то же самое. Это видение поднимало его над липкой грязью мира, так же как и много лет назад: в конце концов, у него кто-то был. Они оба вынуждены были существовать в этом мире электрического света и бегущих мыслей, и даже такой мир делался пригодным для жизни.

Волчок поднялся к себе в номер, теперь он стоял у окна и потягивал третий стакан виски. Куда она пошла после того, как исчезла из виду, миновав ничем не примечательный прокатный автомобиль? О чем думала на ходу? Какие мысли ее занимали? Некогда он был посвящен в эти мысли, знал самые важные и незначительные из них. Потому что в те времена она свободно и радостно пересказывала их ему, тогда он имел право знать.

Но кем она была теперь? Она с тех пор прожила целую жизнь и стала совсем другой. А может, и нет. Он допил виски, глубоко вздохнул и впервые за много десятков лет ощутил запах ее духов. Когда-то ему было даровано счастье ночь за ночью лежать в ее комнате, смотреть на брошенные где попало в порыве страсти одежды и впервые в жизни знать, каково это быть любовником. Потом он подумал о ребенке. Слово «дочь» как-то смущало его, поэтому он думал просто — «ребенок». Сколько же ей теперь лет, двадцать пять? Нет, двадцать шесть. Чудесный возраст, самый лучший, все впереди, и жизнь предлагает самые удивительные приключения. Момоко было столько же, когда они познакомились. Волчок вдруг понял, что ему мало — жить с ней в одном городе, он хотел большего. Куда она пошла, завернув за угол? Разве не глупо остановиться, пройдя столь долгий путь? В конце концов, он просто хочет знать, а ей знать ничего не нужно.

Именно тогда он решил вернуться, один-единственный раз. Пускай это унизительно, он просто должен был знать, куда она ходит. Почему-то он не мог решиться подойти к ее дому, постучать и сказать: «Здравствуй». По прошествии всех этих лет это невозможно. Пусть это унизительно, но он будет сидеть и ждать в чужой машине, припаркованной на безопасном расстоянии от дома Момоко. Волчок хотел знать, и с каждой секундой ему становилось очевиднее, что он имеет право знать. Она вошла в его жизнь и никогда из нее не выходила. Они были связаны и, несмотря на разлуку, остались связаны навеки. То было его право: ее аромат на лацкане его пиджака, ее дыхание на его щеке ясным холодным вечером, капли дождя, которые она смахнула с себя много-много лет назад, капли, которые он принял, как драгоценный подарок. Все это и многие другие навеки неизгладимые воспоминания, образы и звуки, запахи и ощущения, Что много лет тому назад вошли в его душу и с тех пор ни на единый миг не покидали его; они давали ему право.

Волчок, не раздеваясь, лежал на кровати, слушал голоса гуляк на улице и с нетерпением ждал рассвета.

Момоко долго не могла привыкнуть к тому, что Наомн уже взрослая. Та была независимой девушкой и всегда сама выбирала свой путь. Ее не обременяло прошлое. Вообще ей до него не было дела. Только волосы у нее завивались на концах, а один непослушный локон постоянно падал на лоб, неизменно напоминая Момоко о том, что прошлое рядом, и даже ближе, чем можно подумать.

Наоми приехала около полуночи и с грохотом бросила сумку в холле.

Устала смертельно, совсем не спала, занималась всю ночь, так что она останется до завтра, если мама не возражает. Качая головой, Момоко смотрела, как Наоми ели взбирается по лестнице в свою детскую спальню.

Наутро они сидели на кухне. Момоко поздравила дочь с днем рождения и радостно наблюдала, как та разрывает обертку с восторгом четырехлетнего ребенка, а потом еще с большим восторгом разглядывает кофточки.

— С днем рождения! Это те, которые ты хотела?

— Да.

— Мне они и самой нравятся.

— Так я тебе куплю.

Момоко засмеялась от удовольствия и поблагодарила дочку. А потому подумала: «Мне-то, в мои годы, ходить в таких кофточках!»

Вот так, быстро и просто. Конечно, дни рождения — это важно, кто спорит, но у них было не принято разводить церемонии.