Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В ночи прогудел одинокий клаксон, рикша в военной фуражке медленно провез мимо пьяного американского солдата. Проходили и уходили люди с выдохшимися лицами, усталыми, пустыми глазами, сломленные войной и сбитые с толку новым миром. Где-то там, далеко в ночи, пляшут стриптизерши и крутятся американские фильмы, а тем временем целые семьи ютятся по ночам на станциях подземки, находя там, под землей, единственное безопасное и теплое прибежище.

Вот все и кончилось. Именно все, ни больше ни меньше. Может, какая-то невидимая рука привела его к такому вот жалкому концу в соответствующем интерьере? Некого призвать к ответу, спросить «за что». Нет, во всем виноват он сам. Кем бы он теперь ни был… Ведь эти руки, ноги, туловище, голова, сердце, глаза и нервы, а также беспорядочное смешение желаний, страхов, страстей и случайных порывов — все то, что называюсь Волчком, стало такой же загадкой, как и вся эта призрачная страна. Здесь он мог найти себя — здесь он себя потерял.

Он стоял теперь на перекрестке двух пустынных улиц, зябко подняв воротник шинели, в ушах свистел ветер, ноздри ловили аромат Момоко, а на голову то и дело накатывали волны тупой боли. Одна рука спрятана в карман, а другая — странное дело — все так же прижимает к груди куклу. Волчок осторожно перевернул ее вверх тормашками, ласково и неспешно завел до самого упора спрятанный под платьем механизм. Потом глубоко вдохнул в себя ледяной, пахнущий духами воздух, обнял куклу и отпустил ключ. Нехитрые звуки народной песенки заполнили безмолвный мрак. Волчку казалось, будто в руках у него играет целый оркестр.

Глава шестнадцатая

Пока Волчок обшаривал комнату Момоко, в последний раз дотрагивался до ее вещей, пока стоял на улице в обнимку с заводной куклой, сама Момоко сидела на битком набитом перроне в лабиринте Токийского вокзала. Она не помнила, как выскочила из комнаты Йоши, как открывала и закрывала двери этого обветшалого дома, как спускалась по лестнице. Помнила только, как морозный воздух ударил ей в лицо и она побежала в ночь.

Момоко бежала, не останавливаясь. Все улицы были забиты колоннами военных машин. Грузовик за грузовиком, до бесконечности. Куда они их везут, и так уже заполонили всю страну. Грузовики проезжали мимо, а сидевшие в них парни глумливо хохотали и свистели ей вслед. Ведь в такой час на улицу выходят только женщины особого сорта. А значит, каждый солдат может видеть в ней именно такую. Момоко не различала лиц, только какие-то черные тени да отблески лунного света на касках и винтовках. Они пытались высунуться из кузова, рвались из него, как цепные псы, отчаянно толкались и теснились у борта. Каждый хотел занять место поудобнее и беспрепятственно посылать оттуда воздушные поцелуи и двусмысленные предложения. Некоторые просто топали ногами и вопили в ночь.

И это она, Момоко, была предметом их грубой похоти. Это из-за нее улюлюканье, свист и автомобильные гудки нарушают тишину разбомбленных улиц. И моторы, все время ревут моторы. Наконец колонна прошла, грохот постепенно умолк, и улицы вновь погрузись в привычное лунное безмолвие. Потом задребезжат рельсы, и Момоко с облегчением прыгнула в вагон. Там было уютно, тепло и светло, а еще там сидели люди, такие же, как она, с родными чертами.

Трамвай тронулся. Момоко случайно глянула в окно и ужаснулась своему отражению. На нее все недоуменно смотрели, и немудрено. По лицу размазаны слезы, пальто нараспашку, платье разодрано на груди. Она попыталась пригладить волосы и стереть растекшуюся краску и подумала, что сейчас ее правда не отличить от шлюхи. Так и ехала, время от времени вскидывая глаза на молчаливо рассматривавших ее пассажиров, и все твердила про себя слова, что давно накипели на сердце, но застряли в горле каменным комком: «На что пялитесь? Что, забыли? Все вы теперь шлюхи. Все. Все до последнего. Вот летчик-камикадзе торгует на черном рынке, когда-то он был светлый ангел, посвященный в искусство высокой и славной смерти, а теперь — обыкновенная шлюха. А женщины, что жадно хватают брошенные из грузовиков шоколадки? А семьи, что с благодарностью принимают мешки с импортным рисом и кукурузной мукой? А дети, что дерутся из-за окурков и жевательной резинки или играют в "проститутку-наннан и солдата" на ступенях священных храмов? А некогда гордые воины, что согнулись теперь в три погибели и работают рикшами у своих победоносных противников? Шлюхи. Все шлюхи».

Момоко сидела, чувствуя на себе взгляды всего вагона, боялась посмотреть в окно, чтобы не увидеть отражение собственных почерневших глаз. И в какой-то миг она пожелаю Волчку смерти. Она вспомнила, как он стукается головой о стену и, будто подкошенный, падает на пол. И подумала: «Чтоб ты сдох. Чтоб вы все сдохли. С вашими красивыми словами, отутюженными формами, дружелюбными, открытыми улыбками, с вашими блудливыми руками. Это все из-за вас».

Момоко прибежала домой, схватила кое-что из вещей. Она то и дело выглядывала и окно — вдруг Волчок пришел, вдруг уже ломится в дверь? Но он не пришел. Может, он правда умер. Какая разница. Все они сегодня умерли.

На вокзале сотни людей теснились в ожидании вчерашних и позавчерашних поездов. Момоко отыскала местечко на платформе и притулилась там, завернувшись в пальто и охватив руками колени. Она то глядела вдаль, то осматривалась с безразличным любопытством натуралиста. Время от времени американские или британские солдаты проталкивались к ожидавшим их спецсоставам. Они не замечали Момоко, ведь теперь она стала частью толпы.

Сидевшие рядом с ней пассажиры образовали небольшой кружок, а какой-то водевильного вида человек, в ярком клетчатом костюме, развлекал их игрой на губной гармошке. Он отрекомендовался киномехаником и рассказал, что разъезжает по провинции с портативным экраном, проектором и набитым запрещенными фильмами чемоданом: «А почему бы нам, собственно, их не смотреть, они ведь наши, не так ли?»

Момоко прислушалась к разговорам. Семейная пара с двумя детьми везла домой останки своего погибшего сына, урна с прахом была перевязана белым шарфом. Супруги делили с попутчиками свою скромную трапезу, радушно разливали чай. Увидев, что рядом сидит одинокая девушка без еды и питья, они тотчас стали ее угощать, но Момоко поблагодарила и покачала головой — огромное спасибо, но ей ничего не надо. Жена стала уговаривать ее взять хотя бы рисовую галету и снова получила вежливый, но решительный отказ. Два парня в старой имперской униформе флегматично наблюдали за разыгрывавшейся перед ними сценкой. Им-то галета и досталась.

Поскольку добросердечному семейству так и не удалось втянуть Момоко в свой кружок, ею наконец заинтересовался разодетый, как перекупщик с черного рынка, «киномеханик». Он обернулся и окликнул ее с хриплым смешком. Какой хамский голос. Прокуренный, наглый, уличный голос. Она и не слыхала таких никогда. Будто столкнулась с совершенно незнакомой формой жизни.

— А может быть, барышня, хотите что покрепче? — Он подмигнул солдатам, чтобы те уж наверняка оценили его шутку, извлек откуда-то бутылку виски местного разлива, откупорил ее и сунул Момоко прямо под нос. Та невольно отшатнулась. — Или сигаретку? Американскую!

Но Момоко только отпрянула еще дальше, так что клетчатый презрительно пожал плечами, сам глотнул виски и демонстративно повернулся к ней спиной. Потом все же смерил девушку наметанным взглядом и бросил через плечо:

— Какие мы гордые! Послушай, красотка, все тут из гнезда выпали, ты не одна такая. Хочешь совет? — Тут он наклонился и похлопал ее по коленке, так, между прочим, как если бы женщины были для него очередным товаром. Момоко отпрянула и брезгливо прикинула, чем этот человек может торговать на самом деле. — Ты слишком не заносись, мой птенчик, а то ноги протянешь. — Он погрозил ей желтым от табака пальцем, отвернулся и пустил свою бутыль но кругу.

Момоко была бы рада пересесть, но вокруг яблоку было некуда упасть. На счастье, расположившаяся рядом с ней группка снова замкнулась в себе. Больше ее никто не трогал. Губная гармошка играла до боли знакомые американские танцевальные мелодии. Лучше бы ей их вовсе никогда не слышать. Веселые наигрыши перемежались все тем же хриплым, прокуренным смехом, рассказами о скитаниях и пережитых горестях. Момоко мучилась от голода и жажды, но она твердо знала, что высидит эту ночь и дождется поезда в Нару. У родителей там домик. Может быть, он все еще ждет ее. Главное, она уедет отсюда.

33
{"b":"133567","o":1}