Прометей расстегнул воротник форменной рубашки. С одиннадцати до двух все члены его семьи находились вне дома и были заняты внезапными делами. И он был очень занят. Все были заняты настолько, что не могли внезапно вернуться в свою квартиру.

– К нам кто-нибудь приходил?

– Нет, – удивленно покачала головой жена. – Правда, меня полдня дома не было… Но Валюша обязательно бы сказала…

Да, консьержка… Она посмотрела точно так же, как адъютант Моисеева. Как будто ей тоже известно больше других.

Вениамин Сергеевич обошел жену и, осматриваясь, пошел по квартире. В первую очередь зашел к себе в кабинет. Все вещи находились на тех же местах, где он их оставил. Никаких следов пребывания посторонних. Но когда негласный обыск производят профессионалы, то следов не остается.

– Наталья, посмотри внимательно, все ли вещи на местах!

– А что случилось?

– Делай, что я тебе сказал! – повысил голос Вениамин Сергеевич, а про себя добавил: «Дура!»

Прометей, крадучись, продолжил обход квартиры. «Надо было оставлять секретные метки: волосок, кусочек бумажки, нитку», – раздраженно попенял он Вениамину Сергеевичу.

«Но если каждый день ставить такие метки в собственной квартире, а потом их проверять, выверяя доли миллиметра и вспоминая, не было ли сквозняка, не трогал ли вещи сын или дочь, или жена, – то можно свихнуться», – возражал Прометею Вениамин Сергеевич.

И он был прав: психическое расстройство – нередкий конец для шпиона. И Прометей тоже был прав. Наметившееся раздвоение сознания подтверждало последний тезис.

Прометей приблизился к телефону и снял трубку с аппарата. Приложил ее к уху и набрал первый попавшийся семизначный номер. Отключился. Снова набрал. Опять отключился. Гудок появлялся с секундным опозданием. Это могло ничего не значить, а могло значить очень многое.

– Все вроде на месте, – сказала Наталья Степановна. – Ложка вроде не так лежит, но может, я забыла…

Фальков взволнованно ходил из угла в угол.

– Вспомни, внимательно вспомни, к нам никто в последние дни не приходил? Сантехник, телефонный мастер, врач? Или вообще, может, ты замечала что-то подозрительное – на улице возле дома, в подъезде, на этаже…

– Да нет, ничего. А что случилось? – супруга встревожилась не на шутку.

– Ничего, ничего… Ты же знаешь мою работу… Надо быть бдительным!

Фальков достал двадцатикратный бинокль, подошел к окну, слегка отодвинул штору и выглянул на улицу. Сквозь мощные окуляры осмотрел двор. Вроде ничего особенного или необычного… Разве что незнакомый белый микроавтобус рядом с аркой… Неужели это пост наблюдения?! Сволочи! За кем следят?! За ним, за генералом Фальковым? Да чем он это заслужил? Ах, сволочи! Мысли в голове Вениамина Сергеевича перепутались окончательно. Он чувствовал, что нужно искать какой-то выход. Но выхода он не видел.

– Да что с тобой, Веня? – Наталья Степановна смотрела с беспокойством. – Чем ты так озабочен? Что случилось? На тебе лица нет!

Фальков обхватил голову руками и энергично растер пальцами виски. В равной мере все происходящее может быть плодом воспаленного воображения. Комплексом вины. Глубоко запрятанной в подсознание, но угнетающей его вины.

– Ерунда. Обычная бдительность.

Холодный пот струился по лбу и щекам генерала.

– Слыхал, какой бдительный, гадюка? – сказал оператор в белом автобусе.

Его напарник молча кивнул.

БЖРК мчался по необозримой степи. За стальной обшивкой шла своя, скрытая от посторонних глаз жизнь. Почти весь личный состав носил военную форму, только военврач и повара ходили в белых халатах, да внешние охранники периодически надевали штатские костюмы. Внутренний режим и ритм жизни определялись строевым уставом и правилами внутреннего распорядка.

В первом вагоне бойцы охраны неотрывно смотрели в перископы кругового обзора, во втором военврач Булатова тестировала на психологическую устойчивость старшего инженера смены запуска, а повар готовил обед, в третьем, штабном вагоне подполковник Ефимов диктовал радисту очередную шифротелеграмму в центр, а майор Сомов вел бесконечный прием личного состава, на который сам же этот личный состав и вызывал.

В четвертом вагоне располагалась группа запуска – мозг боевой части БЖРК. В случае поступления сигнала боевой тревоги командование от начальника поезда подполковника Ефимова переходило к командиру запуска, полковнику Белову. Сейчас начальник смены Евгений Романович Белов, глубоко затягиваясь сигаретой, выпускал дым через лошадиные ноздри в решетку вентиляционной системы, нарушая запрет на курение во время рейса. Но второй, а скорее, и первый человек в экипаже может себе это позволить. Тем более, что сейчас он выполнял ежедневный тест на боеготовность БЖРК, рассчитывая по поступившей из Москвы вводной координаты очередной цели и соответствующую боевую траекторию.

Стучали колеса, лязгали сцепки, раскачивался вагон, но все это было там, снаружи, в другой жизни. Здесь щелкали клавиши клавиатуры, сменялись цифры на голубоватом экране монитора, шло контрольное время. Двое операторов пуска напряженно следили за действиями начальника.

– Огонь! – резко скомандовал сам себе полковник Белов и так же резко нажал клавишу «Enter».

Ничего не произошло. Поезд не остановился, гидравлические домкраты не сбросили крышу боевого вагона, не выдвинулась труба направляющего контейнера, не вылетела, окутанная клубами дыма и пламени, похожая на карандаш ракета. Запуск был условным.

Старший оператор запуска двадцативосьмилетний капитан Петров с острыми внимательными глазами стоял за спиной полковника и внимательно считывал информацию, от старательности шевеля губами. Ему казалось, что закономерная логика цифр в чем-то нарушена. Щелкнула клавиша ввода. До его слуха по-прежнему долетал лишь равномерный стук колес да поскрипывание рессор. Тест закончен. Сейчас на мониторе вспыхнет надпись «Цель поражена». Так было уже много раз и стало вполне привычным. Ему тоже хотелось курить, но делать это следовало тайком, и он медленно стал отходить к двери. Дежурному оператору было двадцать пять лет, он сидел сбоку, на жестком откидном сиденье, ему осточертели постоянные расчеты, и он только из вежливости делал вид, что наблюдает за происходящим.

Сам полковник, завершив тест, притушил сигарету, сунул окурок в наполовину пустую пачку и откинулся на спинку кресла, прикрыв руками утомленные мерцающим светом экрана глаза. Когда он оторвал пальцы от век, на экране горела надпись, расположенная в ярко-красном прямоугольнике: «Цель не поражена!»

Что за черт! Полковник протер глаза еще раз, но проклятое «НЕ» осталось на месте. Он оглянулся. Похоже, операторы ничего не заметили.

– Десять минут перерыв, – чужим голосом произнес командир пуска. – Потом дежурному оператору занять свое место, остальным отдыхать!

Сзади раздалась возня, приглушенный выкрик, прокатилась на роликах и с лязгом захлопнулась дверь, по коридору послышался топот ног. Так вырываются на перемену засидевшиеся школьники.

В другое время Белов послал бы им вслед приличествующий случаю окрик, но сейчас не обратил на непозволительное ребячество никакого внимания. Он был похож на неподвижное каменное изваяние, причем в камень его превратила эта нестандартная надпись, недопустимая на боевом мониторе. Она гипнотизировала и парализовала, он не мог двинуть ни рукой, ни ногой, даже мысли текли медленно и оцепенело. Но когда в этот вязкий поток попала фамилия Сомов, начальник смены встрепенулся. Особист имел обыкновение появляться за спиной в самый неподходящий момент, тем более что ему разрешалось совать свой нос всюду. Полковник быстро очистил экран и даже перезагрузил компьютер.

БЖРК несся вперед. На карте генерального штаба и на картах уполномоченных в регионах его местоположение отмечалось с точностью, которую позволял масштаб карты.

Это было стратегическое оружие страны, в которое вложен труд тысяч конструкторов, физиков-ядерщиков, инженеров, рабочих, а также огромные материальные средства и технические ресурсы, новейшие технологии, государственные секреты… И все ради того, чтобы надпись «Цель не поражена» никогда не появлялась на экране боевого компьютера.