Роксана, рассеянно отвечая спутнику, думала о своем. Княжна вспоминала белую крепость над Днестровским лиманом, своим величием поразившую ее, видевшую и Каффу, и Мангуп. Поднявшись на вершину цитадели, княжна в этот день встала на гребень стены меж зубцами, раскинула руки… Роксане казалось — сейчас она взлетит. Казалось, отсюда можно обнять весь божий мир, с небом и землею, с его ветрами и водами. Войку в испуге подскочил, готовый ее подхватить. Роксана улыбнулась и сошла с парапета, нависшего над простором. В те немногие дни она узнала отца Войку, Тудора Боура, ее поразили величие и мудрость его наставника — Антонио Венецианца. Княжна прикоснулась ко всему, что взрастило и выпестовало ее избранника, и ее любовь от этого стала сильней.

Думы в этот час не веселили Войку Чербула. Не радовали перемены, подмеченные в родном городе после долгого отсутствия; будущее сулило старому Четатя Албэ мало хорошего теперь, когда турки утвердились почти на всем Черном море. Падение Каффы закрыло пути, по которым купцы везли товары через Белгород на Москву, в страны далекого Востока. Рынок пустел, торговые конторы сворачивали операции. Тамошние генуэзцы, даже старожилы, продавали дома и склады за половину, порой и за четверть цены. И уезжали — кто в Италию, во Фландрию и Францию, кто в Испанию.

Еще зловещее были другие приметы, о которых рассказывал отец. Многие белгородские купцы и бояре уже обращали взоры к тем, которых считали будущими хозяевами своего края. Искали дружбы осман, завязывали с ними дела. В городе стало больше константинопольских греков — вкрадчивых оттоманских лазутчиков; белгородские богатеи все чаще заключали сделки и сносились с бывшими византийцами Фанара и Галаты,[48] с двором покорного султану константинопольского патриарха. Пошли недобрые речи: турки, мол, рано или поздно все равно придут и сюда; уже ныне можно, дружа с ними, выгоду свою соблюсти, на будущее же — это залог спасения. В городе рассеивалось семя будущей измены, и падало оно далеко не всегда на сухую почку.

Пока же надо было до конца отслужить свою службу — доставить Роксану в то место, где ей была обеспечена безопасность и счастье. Пока надо решать, как быть — ему и ей, ибо перед совестью Войку и перед богом она была ему женой. Об этом и говорил он теперь побратиму Володимеру, единственному, кто мог помочь ему советом.

— Как быть тебе, брат? — повторил его вопрос княжий витязь и дьяк. — По долгу воина — исполнить княжий приказ обязан, доставить царевну ко княгине. По совести своей — вину перед паном Велимиром, побратимом нашим, искупить: пан Велимир ведь ей — жених. По закону сердца — не смеешь отступиться от той, кого любишь и которая доверилась тебе. К тому же ты дал обет пойти с ней под венец.

Войку кивнул.

Володимер и сам был перед выбором, для него нелегким. Князь Штефан послал его, ближнего своего слугу, в Четатя Албэ, с негласным приказом: «присмотреть, чтобы все было ладно». «Ладным» в глазах государя, особенно — государыни, ничто не могло уже быть, Володимер это понимал. И сделал, не колеблясь, выбор для себя: как княжий посланец он должен оставаться в стороне.

— И хотел бы, да что сказать? — вздохнул он. — Трое вас в деле сем — троим и решать. Пану Велимиру тоже право в том дано — слово свое молвить, зная правду. К нему и иди, — заключил москвитин, — иди не мешкая, скажи все, как есть.

Возможность вскоре представилась. К полудню подъехали к реке, сделали привал. Для Роксаны, для готской девушки Гертруды и сопровождавших их белгородских боярынь растянули на четырех копьях легкий полотняный навес — защиту от июльского солнца. Мужчины расположились на отдых поодаль, не расставаясь с оружием на случай внезапной тревоги. Велимир Бучацкий оглянул собравшихся, ища глазами своего молодого соратника. Но тот уже сам шел ему навстречу.

— У меня к твоей милости разговор, пане рыцарь, — поклонился сотник.

— После битвы ты меня так не звал, малыш, — молвил силач Велимир, положив на плечо Чербула тяжелую руку. — Разве мы с тобой не побратались, нехристей рубя?

— Прости. Но теперь…

— Мы братья по оружию, как всегда. — Рыцарь легко взгромоздил свое огромное тело на развилку старого ореха, росшего при дороге. — Садись рядышком и давай без чинов; оба мы ратники, тем все сказано. Что же ты хотел мне поведать?

— Я люблю Роксану, побратим Велимир, — твердо сказал Чербул.

— Мою невесту? — Бучацкий, вскочив, схватился за рукоять своего огромного меча. — Ты обезумел, мальчик! — взревел великан, устрашающе враща глазами.

— Так, верно, велела судьба, — сдержанно вздохнул Войку, глядя ему в глаза.

— И ты еще скажешь, что она тоже тебя полюбила?!

— Это так, пане Велимир.

— Я тебя зарублю! — Бучацкий вытащил свой страшный меч из ножен и начал размахивать им над головой Чербула. — Ты сейчас умрешь!

— Моя жизнь в твоих руках, пане Велимир, — с той же твердостью негромко сказал Войку, не опуская ясных глаз.

Бучацкий оперся о рукоять своего клинка, сверля сотника гневным взором.

— Ты достоин смерти, — повторил он. — Но может, в ту пору… совершая то, что совершил… ты не ведал еще, что ее милость мангупская княжна предназначена мне в супруги?

— Ведал, пане Велимир. Убей меня, не мешкай.

Бучацкий поднял меч, но опустил его снова. И зашагал туда и обратно, кипя негодованием.

— Ты посягнул на мою честь, — сказал барон, — на честь древнего герба владельцев славного Бучача! Такое преступление способна искупить только смерть! Но я рыцарь, а не палач! — грозный барон с силой воткнул острие меча в землю перед собою. — Славу мою, добытую в битвах, не замарает кровь дерзкого мальчишки, каков ты есть!

Бучацкий поднял свой меч и, бросив его с силой в ножны, с негодованием уставился на Чербула. Рыцарь еще с Четатя Албэ опытным глазом многое заметил в поведении Роксаны и Войку. Но виду до сих пор не подавал.

Дело было, в сущности, в том, что наметившийся поворот неплохо устраивал высокородного Велимира Бучацкого. Владетельному барону никогда не казался заманчивым брачный союз с бесприданницей из гибнущего Мангупа, какой бы она ни была знатной.

Пан Велимир был сыном знаменитого магната барона Дитриха Бучацкого. Их могущественное семейство владело местами, через которые пролегал жизненно важный для Молдовы путь из Сучавы и Хотина во Львов; оно владело крепким замком и городом Бучач, десятками малых городов, местечек и сел, обширными плодородными землями и неустанно приумножало свои владения и богатства. Пока отец был здоров и держал в руках все дела, пока не минула пора молодецких подвигов и галантных похождений, Велимир Бучацкий странствовал по ближним и дальним землям, прославляя имя предков рыцарскими делами и амурными историями. Но о власти и славе, о будущности рода обязан был подумать и он. Брак с бесприданницей стал бы плохим подарком для семьи. Предвиделись и другие трудности: набожность православной княжны, замеченная Бучацким, могла стать препятствием для ее перехода в католичество, а это вызвало бы осложнения в отношениях с церковными властями в Кракове и в самом Риме. В мае месяце, до осады Мангупа, пан Бучацкий дал слово княжне Марии обручиться с ее племянницей, и сдержал бы его, конечно. Но возникшие обстоятельства меняли дело, для пана Бучацкого — далеко не к худшему.

— Что ж мне с тобой делать?! — взревел он с новой силой, уставившись на виновника своей негаданной свободы. — Убить — не могу, то мне не в честь. Вызывть на бой — тоже, — Велимир выразительно взглянул на Чербула с высоты своего саженного роста, — не равный ты мне противник. Что же мне с тобой делать, скажи?!

Войку вынул из-за пояса кинжал.

— Иного пути, видимо, нет. Я должен покарать себя сам.

Могучий воин быстрым движением перехватил руку сотника, вырвал из нее оружие.

— Дурачина! — уже в непритворном гневе прикрикнул он. — Хочешь убраться в ад, как нашкодивший котенок, чтобы я расхлебывал тобой содеянное один? Тому не бывать!